Сокровище невидимого края

Пусть никто никогда не узнает

Ирука с трудом поднялся с гамака, в котором пролежал весь шумный и яркий день, со страхом прислушиваясь к своему телу. Опять эта таинственная хворь запустила свои лапы к нему внутрь и к нему внутрь и как всегда, каждые три месяца молодой шкипер страдал от неведомого томления, тоски и скребущей боли внутри.

Он понятия не имел, почему с ним происходило это, но говорить кому-либо о своей беде боялся, он точно знал, что с другими парнями такого никогда не случалось. Народ Сиосая был крепкий, живучий, хворостей не признавал, да и как по-другому, если жизнь здесь была такая, что находилось в ней место только здоровым. Поэтому когда он впервые в шестнадцать лет почувствовал в себе таинственный недуг, не обеспокоился поначалу — пройдёт само. Прошло… чтобы повториться в семнадцать, а потом напоминать о себе каждый сезон и с каждым разом всё сильнее и грознее. Это вроде было не смертельно, но пугало до колик.

Томление, боль, разливающаяся по телу, и концентрированный сгусток какой-то зовущей пустоты, чувство ненаполненности, грызущей и саднящей неудовлетворённости почему-то внизу живота. Прикасаться к себе было мучительно, соски набухали и стояли колом, кожа пылала, сознание мутилось, хотелось бросаться на стены, хотелось выть и кричать, как животному в полнолуние, звать кого-то… А кого? Постепенно боль и желание вычленились в потоке других ощущений и к своим двадцати семи, одинокий и по-прежнему особенный, отличающийся ото всех Ирука понимал, что в такие дни его тело зовёт какого-то совсем особенного человека, такого, какого он ещё никогда не видел и не знал, но поймёт, что это он, как только увидит.

К девушкам Ирука не пробовал и подходить, как с таким недугом претендовать на невесту? Он с трудом и хитростью научился скрывать ото всех своё состояние, но как это скроешь от жены? Да если честно, и не хотелось ему ни одной подходящей девицы, те, что подходили ему по возрасту, давно определились и нашли себе парней без заморочек, а Ирука остался один, похоже, навсегда.

Ну и пусть, он отлично жил в доме с братьями, сёстрами, тёткой, что заменила мать, а теперь уже и с племянниками, малышам он был хорошим дядей, ему словно удавалось жить двумя жизнями — женской и мужской, справляться и с должностью шкипера на рыболовецкой лодке и с непоседливыми племяшами иной раз даже получше их маменек и бабушек. Каким-то образом это было связано с его таинственной хворью, он чуял это, нося в себе два мира, два мировоззрения, две судьбы, одна из которых никак не могла начаться, потому что не было рядом того неведомого ещё существа, которое отпустило бы на волю его боль и заполнило пустоту.