Кровавая заря.🎇

36 глава - всё всё всё

Двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот сорок третьего года Оля и Вайлд проснулись практически одновременно. Вместо привычного утреннего приветствия Оля решила задать вопрос, которым сама задалась позавчера
—про семью ты тоже врал? Кротко и понятно.
—на самом деле лишь отчасти. Тебя правда это интересует? Ведь это вовсе нудная история.
—конечно! - возмущённо воскликнула Оля.
—ладно. Как я уже говорил мои имя и фамилия Вайлдфрит Майер, родился я во Франкфурте-на-Майне в тысяча девятьсот двадцать седьмом. Моя мать Астрид Херман развелась с отцом, жила со мной до тридцать второго года а потом сдала в детдом. Не успели меня там затюкать ребята постарше, как тут же за мной заявился отец - Алмерик Майер. Он увёз меня в загородное «Halle "Mayer's Family Estate», где учил меня английскому, французскому и русскому. Я думал, что с мамой они расстались из за неё, но не смотря на своё аристократство он оказался самым настоящим тираном! К нему пару раз в неделю приходили всякие-разные, причём странные «друзьяшки», как я их прозвал. В том же тридцать втором году мы переехали в прекрасную столицу, Берлин, а из неё в Потсдам, в котором я вырос. Но не просто так, Из за работы отца я постоянно сидел дома один, а с моими единственными двумя друзьями Хельгой и Каспаром он запретил мне общаться. Спросишь, что я делал? Отец любил искусство, поэтому я рисовал, лепил из глины, занимался рукописями. Я правда очень хотел что бы он меня хвалил, гордился мною, обратил на меня внимания. Даже учителя - чужие люди гораздо чаще называли меня умным и интересным ребенком, чем он. Учительница французского Катрин Вебер даже назвала меня "petit ange"! А ему не нравилось именно то, как что либо руками делаю я! «Kein Talent! Grusel! Schande! Nun, wie ist es möglich!» и подобные слова часто вырывались из его гнусных уст. Кроме изучения языков я ещё и читал литературу разных стран и даже занимался практикой, поэтому сейчас знаю немецкий, английский, французский и русский. Потом у отца с его новой женой Генриеттой родилась моя младшая сводная сестра Верена Майер. Если ближе к делу, то отец и его друзья госслужащие, военные, депутаты и подобные высокосортное личности уже начали обсуждать планы Адольфа Гитлера по поводу СССР. И нечаянно, и специально я слышал эти ужасные разговоры. Желание власти и денег так и распирало этих людей буквально насквозь, тогда я в тридцать девятом году, когда мне было двенадцать выбежал к ним со слезами на глазах, моля жить в мире и дружбе, умоляя отца что бы мы жили спокойной жизнью полноценной семьи. Да, это было глупо. Над плаксивым сынком мистера Майера все кропотливо посмеялись, даже он сам. Из за известий о начале первой мировой ещё в том же самом тридцать девятом году мне было очень страшно, тогда я уже перестал думать о себе и начал поучать свою младшую моральным принципам и ценностям жизни. Конечно, потихоньку, как и пологалось ребёнку, но зато верно, не так, как отец. Жалко мне было Поляков..так как в Сорок первом мне уже было четырнадцать, Алмерик счёл нужным отправить меня так сказать «на практику», обучил всему нужному и отправил с другими военными как разведчика-дозорного. Сначала мы ехали в Москву, после наш отряд собрали бомбить деревни Ленинградского округа, и тогда я не выдержал и сбежал. В ту ночь прямо в лицо хлестал ветер, мне было страшно и от безысходности я готов был умереть, но не сдался и выведал всю нужную информацию, что бы всем представляться партизаном Савельевым Владимиром Александровичем родом из Свердловска. Потом я несчастным образом попал в ваш дом а дальше тебе и так все известно. - Закончил он историю.
—но почему бы ты не сказал хотя бы своё имя?
—даже по одному имени ясно нацию человека.
—ты против нацизма, национализма и ксенофобии, при том принижаешь себя?
—да причём тут это. В данный момент, а особенно тогда люди были ещё более напуганы, никто не станет вычисляться выяснять мнение человека, его возраст и взгляды на жизнь, ярая ненависть возьмёт верх даже над самым спокойным человеком.
Сколько бы Оля не пыталась сопротивляться, было неприятно признавать то, что друг прав.
—но ведь прошло время, уже далеко не сорок первый год, и тебе уже не тринадцать. Люди должны были успокоится, а особо здравомыслящие и с самого начала не создавали бы панику и сами не вели бы себя как бешеные.
—время то прошло, а Ленинград по прежнему в блокаде. Тем более именно во время военных действий очень много разведчиков. Я и сам изначально им был - а потом попробуй докажи, что им не являешься!
—как тебе вообще удалось заполучить паспорт? - спросила Оля, вспомнив про то, как они ходили в день рождения Володи на получение паспорта.
—вот тут и помогло наше положение. Во время войны, конечно, к сожалению дети остаются без родителей, попадают в дет дома, попадают и освобождаются из различных пленов, переезжают и так далее. Я сказал что моя квартира сгорела после бомбежки соседних домов, назвав место, день и год рождения, поддельные имя, фамилию и отчество. Но дело в том, что даже это было нелегко! Пришлось через людей и документы выяснять, кто и в каком доме погиб в Свердловске, дабы взять их фамилию. Ту самую, которую я назвал фамилией матери - «Ткаченко». Это было буквально первой необходимостью - а дальше, был ли у той семьи сын двадцать седьмого года никто бы и не стал, соответственно, разбираться. - закрыл глаза Вайлд.
Оля лишь невольно усмехнулась.
—ни проще ли было сказать что ты из Ленинграда?
—помнишь, когда на третий день после моего прибытия в ваш деревенский домик мы обсуждали книги, и я упомянул именно Свердловск? - то, что первое пришло на ум. запутывать тебя и вводить в сомнение не очень хотелось.
Помолчав, он неожиданно криком добавил
—Dumn гражданство, Dumn паспорт, Dumn война! Если это когда либо кончится, даже после этого моя жизнь никогда не станет такой, как в книгах, которые я читал в детстве. «Бременских музыканты» братьев Гримм заставляли меня перед сном мечтать о свободе, читая «золушку» Шарля Перро я мечтал о человеке, что вытащит меня из рутины ужасной жизни (хоть я и был богат, в отличии от неё, но лишь материально, а не морально), «Рапунцель» принуждала мое сердце и ум мечтать о том, что бы мистер Майер оказался моим не родным отцом, забрали бы меня добрые и любящие родители, а «Гензель и Гретель» сожалеть о потере друзей. Рано или поздно, но близкие мне люди, которых я возможно обрёл и обрету ещё узнают истину, возненавидят меня с макушки до пяток. Ложь заставляет сердце биться, дыхание становится все более тревожным а сердце биться. Если же я вернусь в Берлин, то там все будущие близкие люди узнав так сказать «полную историю жизни» потеряют всякий интерес. Оба гражданства лишь расстраивают меня.
—что ты такое говоришь! Если человек любит тебя по настоящему как друга или же родственника, не будет обращать на это внимание. - утверждала Оля.
—я говорю истину. А моей милой Верене сейчас наверное..десять. Как она там? Что с ней мог сделать отец? А мать? Где сейчас вообще все эти люди? Я не смог забрать её со мной, и было это идиотским поступком.
—но ты ведь сделал все, что только смог! Не уж то ты обнаглел, просить у судьбы бóльшего?
—и правда. Единственное, чего бы мне хотелось, так это того, что бы война закончилась. И нет, не просто - а удачно. Разорение двух стран, ставших мне родными не принесёт никакого счастья ни одному человеку, разве что бессердечному нацисту!
—это единственное, с чем я сама лично могу согласиться. - вздохнула Оля.
—ты же по возможности и сейчас продолжала изучать психологию?
—ну, да.
—как избавиться от тревожности? От одной лишь мысли о том, что те, под чьей фамилией я представился сейчас гневно смотрят на меня с небес дрожь берет! - и правда, голос его, дрожал.
—они сейчас лишь счастливы. - полностью уверенно заявила Оля.
—нет, я понимаю, что на небесах обретают полный покой, но узнав о моем поступке..
—я не про это. Они если и видели за тебя, то радуются за более-менее налаженную судьбу. Погибли они от фашистов, с которыми связана была и твоя судьба, но ты смог уберечься. Другого выхода не было, и вряд ли бы добрые люди радовались ситуации, в которой все сложилось по другому.
—хотя, действительно.
—кстати, фашистами именно наш, русский народ называет всех бесчеловечных людей, которые приходили за кровью - и французов, и испанцев, и итальянцев..нацистами же сейчас величают из за обстоятельств Гитлеровцев. Ты считаешь, что это могли сделать не только они?
—люди любой нации. Так сказать «подкрепление» Рейха, это могли быть они.
Знаешь, мне не привыкать лечится - те моменты детства, которые проводил не на корпоративах отца или за кучей учебы я проводил в Белиц-Хайльштеттен. Это такая больница-санаторий в моем Потсдаме, кроме палат я помню большой балкон, выходящий на юг. Он напоминал небольшой городок - там были магазины, собственное почтовое отделение, ресторан, огромная прачечная, и даже маленькая электростанция. Там мы принимали воздушные ванны, а сейчас там, скорее всего, как и во времена первой мировой - военный госпиталь. Там я обрёл друзей, которых потом потерял из-за контроля отца. Он уделял внимание там, где это не стоило делать, а где стоило - не давал ни капельки. Именно поэтому его не назовёшь ни родителем, которому все равно на своего ребёнка ни родителем, практикующим гиперконтроль.
—вот так «слияние». - протянула Оля. Бывают же, все таки, на этой планете люди!
Дальнейший день лишь заставлял задумываться о своём мнении, сравнивать его с мнением друга, одновременно отгоняя навязчивые мысли и чуть ли не насильно заставляя вредного Вайлда глотать жаропонижающие. Неприятно было понимать, что это почти единственное лекарство, а врачей тоже нет.
—я схожу к Тимчукам, может у них что нибудь до найдётся. - сказала Оля, накидывая на зелёное платье свитер, тоже найденный в квартире.
Ты уже не ребёнок, сможешь без «мамочки» часик посидеть? - саркастически, но с усмешкой покосилась она на Вайлда, открывая дверь.
—ладно. Только ты не болтай там без конца, сидеть тут до ночи не хочется. - скороговоркой ответил тот.
Ей было очень стыдно от того, что она довольно долго не посещала старых друзей. Сначала она по старой-доброй привычке поднялась на этаж выше, как вдруг вспомнила, что их дома больше нет. Но, где же тогда искать Василису Андреевну? Вспомнив все рассказы «Владика» до Оли дошло, что скорее всего они у бабушки. Ходили они с ним туда не так часто, зато эти самые встречи были очень запоминающимися, ведь Зинаида Владимировна встречала их пирожками, булочками и блинами с вареньем, любила играть вместе с ними, никогда не ругалась, вместе они читали и смотрели фильмы. Точный адрес вспомнить было невозможно, но выйдя на улицу интуиция подсказала ей путь, который в конце концов привела её в желтый дом девятнадцатого века.
—кто? Что надо? - её голос был серьезным, хриплым и слегка грубоватым.
—это я, Оля.
—Оля? - переспросила та.
—Оля Маркова, подруга Владика! Неужто забыли?
—аа, ты. Входи.
Да, старых людей порой очень сильно подводит память. Высчитав, что живет она на пятом этаже Оля забралась туда, и вошла в мрачную квартиру с высокими потолками, а на пороге Зинаида, одетая в чёрное, бархатное платье (видно, доставшиеся ей от матери или же бабушки, ведь было из прошлого века), чёрные перчатки, вместо тапок на ногах дамы были туфли на каблуках, а на глазах очки торжеств с чёрной оправой.
—здравствуйте. - милосердно сказала Оля, входя на порог.
—здравствуй. - тон был гораздо более приятным, чем тогда, когда она говорила по домофону. Видимо, старушка не любила чужаков.
—а тётя Василиса сейчас у вас?
—да.
—значит..и Влад?- осторожно добавила она.
—Владик наш, уже давно под землей. - непонятным тоном ответила бабушка.
—как это? - дрожащим голосом спросила Оля. Холодок пробежался по всему телу.
—Вася! - позвала она дочь. - Иди сюда. К нам Оленька пришла, помнишь?
Белокурая женщина в чёрном платье с длинными рукавами и поясе, который ленточкой перевязывал платье в районе талии.
—здравствуй. - поприветствовала её мать Влада.
—покажи письмецо, последнее пришедшее на наш адрес. - жестом Зинаида Владимировна жестом показала и дочери, и Оле пройти на кухню, в руке с удивительно длинными пальцами Василиса принесла и раскрыла конверт с желтой бумагой, который тут же передала Оле. Она его развернула, а внутри было написано