Сны о войне будят тебя
Карен чувствует себя опустошенной и смущенной. Она понимает, что ее слова разозлили снимавших ее американцев и поставили в тупик (а пожалуй, и несколько напугали) ее друзей.
Она понимает, что оказалась в центре неких значительных процессов и изменений, куда более важных, чем факт ее неожиданного пробуждения. И все же – насколько велики эти изменения? У всех чудес есть свои границы. Даже сказочные желания всегда исполняются не больше, чем по три штуки. А не по пять и не по десять. Каков же будет лимит на этот раз?
Карен ощущает себя в фокусе величайшего дежа-вю на свете. Ее поступки словно прописаны заранее; она – как королева, дни которой проходят в разрезании ленточек на открытиях чего-то там очередного, в награждении победителей конкурсов цветоводов и в присутствии на государственных приемах и банкетах. Все расписано и предрешено. Между съемками их совместного с Меган интервью и кадром, где они вдвоем ковыляют по Рэббит-лейн, она принимает решение попробовать отмолчаться, когда настанет черед неизбежных расспросов по поводу ее заявлений перед камерой. Надо же было ляпнуть такое: конец света! Того и гляди, Ричард и Венди решат, что у нее начинает съезжать крыша. Этого еще не хватало!
Ей очень недостает возможности вскочить и убежать, недостает привычной прически, недостает ощущения собственной нормальности, права смешаться с толпой. Она уже решила, что лучший способ существования в этом мире для нее будет заключаться в том, чтобы расценивать все-все происходящее с нею как значимые совпадения, предзнаменования, намеки на близкое чудо. Она помнит, что жила так, когда ей было шестнадцать, и решает непременно восстановить в себе такое видение мира.
Говядина – юг / курица – север.
Вечером после съемок Карен почти сразу же ложится спать, избегнув таким образом расспросов по поводу того, что она наговорила Глории и Джейсону. Когда Ричард утром уходит на работу, она все еще спит. Когда он звонит домой днем, никто не берет трубку – предрождественское хождение по магазинам, понятное дело. Ричард звонит Венди на работу, и они договариваются попить кофе в «Парк-Рояле». Разговор идет под угнетающе бодренькую магазинную музыку. Раз тридцать помешав сахар в чашке, Венди говорит:
– Я могу предположить, что разум Карен, ее мыслительная деятельность не столь безупречны, как нам показалось вначале. Скажи, вот тебе не страшно – ну, на юг лететь?
Ричард, которому предстоит командировка в Лос-Анджелес, кивает. Вылетать нужно двадцать седьмого. Обратно – на следующий день.
– Отложить нельзя?
– Нет. Иначе мы собьем весь график. И потом – так только хуже будет. Представь себе, что я останусь дома. Это же только усилит глюки Карен или эту ее фобию.
Ричард откусывает кусок сдобной булочки.
– Это ведь глюки, да?
– Кто знает. Это как когда видишь каких-нибудь сектантов: стоят себе бородатые ребята с плакатом типа «Скоро конец света», и какая-то, пусть крохотная, часть тебя задумывается: «А что, если так?» Загадочно все это и страшновато. Вы с Карен уже говорили об этом?
– Нет. Времени не было. Вечером попробую. Эти праздники – все наперекосяк. Слушай, Венди, ответь мне на один вопрос. Ты бы на моем месте поехала в командировку?
– Скорее всего, да.
Вечером Карен и Ричард впервые по-настоящему ссорятся. Осадок от этой ссоры остается у них всю следующую неделю.
– Ричард, двадцать восьмое – плохой день.
– Карен, так нельзя. Что с того, что ты повторяешь как попугай: «Должно случиться что-то ужасное»? Скажи мне, что и почему. Расскажи, что ты знаешь, что предчувствуешь.
Карен, со вздохом:
– Значит, ты мне не веришь?
– Карен, согласен я с тобой или нет – в данном конкретном случае не имеет ничего общего с тем, доверяю ли я тебе, люблю ли тебя. Пожалуйста, постарайся посмотреть на это с моей точки зрения.
– А как ты сам объяснишь мне то, что Венди рассказала нам про Пэм и Гамильтона? Ну, помнишь, как их синхронно трясло в реанимации.
– Никак не объясню. Не знаю.
– А то письмо, которое я оставила тебе, оно что – ничего не значит?
– Конечно, значит, и очень многое.
– А то, что мое интервью будут показывать двадцать седьмого? Это тебя не останавливает? Мог бы и остаться со мной – поддержал бы, что ли.
– Ну, не повезло. Так совпало. Я посмотрю его там. И все это время мы будем с тобой на связи по телефону.
– Значит, ты все-таки собираешься ехать?
– Я не собираюсь, я поеду. Если, конечно, ты не приведешь мне достаточно убедительных и ясных доводов относительно грозящей опасности. Что все вдруг заснут насмерть, – этого мне недостаточно.
– Ричард, как бы я хотела рассказать тебе все. Я не вредничаю и ничего от тебя нарочно не скрываю. Ну, слышу я эти странные голоса. Единственный раз они звучали отчетливо, когда у нас была Глория.
Ричард изо всех сил старается выглядеть спокойным и невозмутимым. На самом деле он действительно начинает волноваться за разум Карен.
– Карен, я лечу всего на один день. Переночую там, и обратно. На работе мы договаривались об этой командировке за несколько месяцев. В рождественские каникулы найти мне замену просто нереально.
– Что там у тебя такого важного, что ты готов бросить все?
Ричард вдруг ловит себя на том, что спорит с Карен, как с упрямым ребенком.
– Мне нужно договориться о смете на съемки и представить список объектов. Это очень важный этап работы, и делать это полагается тому, кто за нее отвечает. Лично.
– Ну и катись…
– Пожалуйста, не нужно «ну и катись».
– Ну и катись.
Несмотря на все разногласия, Ричард и Карен объявляют перемирие. Рождество и помолвка отмечаются, как планировалось. Все дарят друг другу подарки, придумывают маленькие сюрпризы. Меган наготовила самодельных украшений из чертежной бумаги и фольги – хватило на всю комнату. Окна в гостиной слегка запотели, в воздухе витает аромат глинтвейна. Пэм и Венди произносят прочувствованные тосты, даже неромантичный Гамильтон растроганно прочищает горло, а Лайнус с излишне серьезным видом изучает структурную целостность торта с безе.
По ходу вечеринки происходит нечто действительно странное. Сначала слышится металлическое «клац-клац» по оконному стеклу окна в гостиной; обернувшись, все видят страусиную голову, сосредоточенно тыкающую внушительным клювом в стекло. Ощущение такое, что это сон, только почему-то у всех одинаковый. Затем появляется второй страус. Этот, в свою очередь, столь же сосредоточенно принимается стучать в оконное стекло. В комнате воцаряется полная неразбериха. Карен в восторге:
– Ой, Ричард, как здорово! Просто умора. Это ведь ты для меня придумал? Какая прелесть.
В поле зрения появляется мистер Леннокс – сосед, его участок углом сходится с их. В руках у соседа моток веревки. Маленького роста, с большими усами, он начинает рассыпаться в извинениях:
– Понимаете, они сбежали из гаража. Я собирался увезти их в Эбботсфорд, но, сами понимаете, сейчас праздники и все закрыто.
Меган интересуется:
– Кому, спрашивается, могут понадобиться эти жлобского вида птицы?
– Что ты, Меган, это же пища будущего! Шикарное мясо – легкое, как соя, и вкусное – не хуже говядины. Это, если хотите знать, мой пенсионный фонд. Не поможешь мне? Подержишь веревку?
Начинается уморительное страусиное родео. Мистер Леннокс больше всего боится, что с его «инвестициями» что-нибудь случится.
– Умоляю, только не дайте им сбежать в лес! Там им конец. Они там себе ноги переломают, или их койоты сожрут. Они ведь такие глупые!
Ближе к ночи небо чернеет, становится холодней. Компания друзей устраивается поближе к камину; наступает очередь пирогов с черникой.
Потом звонят в дверь. Открывать идет Лайнус. На пороге стоит Скиттер, но Лайнус не знает его в лицо.
– Меган здесь?
– Меган, к тебе пришли.
Меган и Дженни без лишних слов выскакивают за дверь, прихватив с вешалки куртки. Ричард возится за елкой – ищет какие-то компакт-диски. Он ничего не слышит. Через минуту Лайнус спрашивает:
– Слушай, а что это за байкер-уголовник?
– В смысле?
– Ну, тот парень, с которым Меган ушла. Такой, еще со шрамом на роже.
– Со шрамом? – Ричард наконец врубается. – Твою мать!
Рейс Лос-Анджелес-Ванкувер. Командир экипажа разрешает Ричарду сразу после взлета посмотреть на землю из кабины пилотов. Вид открывается просто божественный: небо в ямочках облаков, точно смеющийся младенец, потухшие вулканы, громоздящиеся вдоль побережья, плавный изгиб линии горизонта. Вернувшись на свое место, Ричард рассеянно листает «Ньюсуик» двухнедельной давности и вновь просматривает статью, посвященную Карен. Мысленно он перебирает события прошедшей недели, и ему вдруг становится жутко. Капля холодного пота медленно сползает по его лбу из-под линии волос, пересекает бровь и затекает в глаз.
Полет продолжается. В салоне холодно: авиакомпании теперь не обогревают салоны так, как раньше. Экономия. Подают обед. Забирают посуду. Низкое, над самым горизонтом, солнце бледно и бесцветно. Декабрьский закат, даже солнечный свет кажется тусклым и темным.
Ричард вспоминает о том, как накануне вечером смотрел в гостинице передачу о Карен, заказав при этом громкую связь с домом. Передача получилась компактной, предельно сжатой, и Глории удалось подпустить в нее нужное количество сиропа, не убрав, разумеется, ни капли бестактности.
Потом они с Карен чуть не час висели на телефоне, рассыпаясь друг перед другом в извинениях, шепча ласковые слова, ощущая при этом ту особую близость, которая возникает только при общении по телефону. «Знаешь, Ричард, все эти мрачные предсказания, наверное, это мне только почудилось. Нет, я не схожу с ума. Я уверена, скоро все эти голоса и видения кончатся» .
Затем Ричард проваливается в глубокий, без сновидений сон.
Наутро он отправляется по делам в Калвер-Сити, но, проработав всего десять минут, впадает в панику. Он уходит в туалет, ополаскивает лицо, пытается успокоить дыхание, а затем, повинуясь подсознательному импульсу, бросается на стоянку и гонит арендованную машину в лос-анджелесский аэропорт, и покупает билет – самый полный тариф, бизнес-класс – на ближайший рейс до Ванкувера. Ему не терпится сесть в самолет, оторваться от земли, взлететь.
Уже на рулежной дорожке, дожидаясь взлета, он видит в иллюминатор со своего места 2-F, как одетый в синий комбинезон грузчик, заломив руки, опускается на колени перед другим, лежащим на земле грузчиком. Тот, второй, по всей видимости, мертв. Водитель ближайшего заправщика кричит в трубку мобильного телефона, кто-то из сотрудников аэропорта набрасывает на лицо мертвеца свой свитер. Подъезжает «скорая», тело запаковывают в пластиковый мешок, стюардессы задраивают люки, и самолет взлетает.
Теперь, находясь где-то над Орегоном на высоте пяти миль, Ричард пытается разобраться в причинах своего стремительного бегства и в своих запутанных ощущениях. Он хочет позвонить домой с бортового радиотелефона, но тот не работает. «Добрый вечер, уважаемые пассажиры, с вами говорит командир корабля. Мы совершим посадку в Ванкувере чуть позже назначенного времени. Диспетчеры аэропорта попросили нас оставаться в воздухе еще примерно полчаса, пока будут устраняться возникшие на земле неполадки. Прошу вас войти в наше положение и не беспокоиться. В качестве компенсации за доставленные неудобства вам будут предложены дополнительные спиртные напитки».
Радостными возгласами пассажиры приветствуют проплывающий под крылом Сиэтл. От него самолет следует над автострадой 1-5, прямо к канадской границе. Движение на шоссе удивительно плотное. Такого Ричард еще никогда не видел. Рождественские распродажи.
Уже на подлете к Ванкуверу самолет сворачивает с прямой и начинает описывать ленивые размашистые восьмерки над первозданными горами и озерами между ними. Новогоднее путешествие нулевого года. Объявляется еще одна задержка, и наконец, после двух часов кружения на одном месте, самолет приземляется. За несколько секунд до того, как шасси касаются бетона, гаснут все сигнальные огни, освещавшие посадочную полосу.
