Ростислав Вячеславович Копейкин всем своим видом производил впечатление человека заурядного и мало примечательного: худощавый, невысокий, с вечно понурыми глазами и привычкой не вступать в беседы коллег во время рабочих перекуров; и по сей причине, никакого интереса с их стороны на свой счёт не испытывал. За исключением Лёни Приявкина, начальника отдела кадров, с которым они успели подружиться. По мнению остальных сотрудников, единственным достоинством Копейкина, если так можно выразиться, являлось редкое имя и отчество. Впрочем, повышенное внимание к имени преследовало Копейкина ещё с раннего детства, когда его отец, явно довольный собственными изысканиями в ономастике, всякий раз раскатистым баритоном декламировал, что Ростислав Вячеславович, дескать, изволил на горшке завершить свои дела. Конечно, картину портила и принадлежность к роду Копейкиных. Под такое имя и отчество подошла бы фамилия, вроде Лобанов-Ростовский или какой-нибудь Вельяминов-Антокольский. Копейкин тут никуда не годился, ей богу.
А глядя на него, вообще нельзя было догадаться, что перед вами непременно Ростислав, да ещё и Вячеславович. При первом знакомстве собеседник часто вытягивал шею, выкатывал глаза по пятаку каждый и почти с восторгом переспрашивал: «Правда?» Эта же участь не обошла его стороной и на новом месте работы, куда он устроился год назад. Молчаливость и кротость характера по умолчанию записывали его в разряд интеллигентиков, на которых можно воду возить. По крайней мере, так думалось директору учреждения Алле Михайловне Семеноговой, которая в трудные минуты выступлений перед трудовым коллективом частенько апеллировала к своему неговорливому спасителю, небрежно называя его Ростиком.
Сама же Анна Михайловна не пользовалась у работников авторитетом, ибо врала наотмашь, да и на руку была нечиста. После назначения на должность директора она вцепилась в это благодатное кормило всеми своими пухлыми пальцами. Тут надо пояснить, что дама была весьма дородная, и походка её больше напоминала перекатывание Ваньки-встаньки по коридору.
Вся же внутренняя политика Семеноговой строилась на принципе наседки, что означало сидеть тихо и не высовываться, потому что «у нас всё хорошо». После вступления в должность, угождая беспристрастно всем подряд, как завещал отец нашему литературному брату Молчалину, она позволяла себе разного рода фривольности в обращении к сотрудникам, выдавая себя, то за мать, то за подругу детства. Иногда подобные церемонии сопровождались конфетами, бутылками коньяку, вздохами, пустыми комплиментами, всплесками одутловатых ручек и даже совместными фотографиями. Однако щедроты предусмотрительно падали лишь на тех, за кем чувствовались сила и влияние на трудовой коллектив. Впрочем, именно эти сотрудники периодически и давали основательно прикурить, обличая Семеногову в некомпетентности и вредительстве. Здесь Алле Михайловне приходилось прибегать к усердному слезоточению, внезапному гипертоническому самовнушению и прочим ухищрениям. А уж отыграться всегда можно было на Копейкине.
