Чимин был расстроен, когда они шли обратно в лес. Он пинал камни, попадавшиеся ему на пути, и те отлетали далеко вперёд с громким стуком.
- Если ты спас меня, значит - ты мой рыцарь, - бормотал лисёнок, с глубокой задумчивостью глядя в землю. - Получается, в благодарность я должен поцеловать тебя?
- Во первых: ты вовсе не принцесса, - возразил Юнги, посмеиваясь. - Во вторых: я далеко не храбрый рыцарь. Никто никого целовать не будет.
- Ну, тогда ладно, - вздохнул Чимин опечалено. Интересно, отчего? Потому ли, что не был принцессой, или из-за того, что Юнги вовсе не рыцарь.
Волк тяжело вздохнул. Вытащил из-за пазухи незаметно стащенного сахарного петушка на палочке и протянул лисёнку. Тот, увидев перед собой карамельку, восторженно начал прыгать, позабыв о недавней печали.
- Побереги зубы, малыш. Не кусай, а рассасывай, - приговаривал Юнги, когда лисёнок с невиданным ранее энтузиазмом кивал, широко улыбаясь губами, и так растянутыми вокруг карамельного пышного хвоста.
Этой ночью Юнги развешивал на крыльце, пользуясь керосиновой лампой, пучки трав. Луна смотрела на него с высоты неба выжидательно; он коротко глянул на неё, показал язык и развернулся спиной, заходя в дом и ложась на кровать рядом с давно спящим лисёнком. Вот ещё, не дождётся она от него благодарностей.
Время летело стремительно. Лисёнок рос, становился спокойнее и разумнее. Научился готовить, стирать одежду у ручья, прибираться и делить все домашние хлопоты с Юнги, став неотъемлемой частью жизни волка. Незаметно, но из несуразного мальчишки он стал изящным юношей, из лисёнка превратился в хитрого лиса, вечно дурящего Юнги. Не захочет волк идти к нему - он притворится раненым, заскулит, вынудит подойти к нему, а потом повалит на землю, игриво рокоча. Захочет, чтобы Юнги сделал для него что-то, вроде яблочного пирога, так захлопает своими огромными глазками, что не в силах будет ему никто отказать. И Юнги долго не замечал, что малыш вырос, пока не проснулся рано утром, пробужденный прилетевшими с Юга птицами, и не увидел его спящим так близко к себе, что дыхание перехватило. Они лежали нос к носу, дыша одним воздухом на двоих. От лиса пахло с годами всё прянее, гуще, и Юнги облизнул губы, будто стремился языком почувствовать вкус. Он заметил, как лицо Чимина изменилось: вытянулось, пухлые щёки чуть впали, детского жирка поубавилось. Он был таким безмятежным в своём сне, невинным и странно спокойным, что у Юнги в груди заныло. Рыжие волосы огненным куполом разметались вокруг головы, пухлые губы были чуть приоткрыты, и Юнги не знал, что им двигало, когда коснулся их пальцем. Это будто был не он, ласкающий чужое лицо своей дрожавшей ладонью. Будто его душа отделилась от тела, и то теперь делало всё, что ему заблагорассудится. Потом лис внезапно открыл глаза. Даже с утра они у него были хитро прищурены; они, янтарные, как сосновая смола, взирали на замершего вмиг Юнги так, будто он замышлял шалость, едва проснувшись. Ой ли, а спал ли он вообще?
