Во Мраке,Стань Моим Лучиком.

Глава 15

– Простите меня, простите. Я просто чудовище, – шепчу я.
– Никакое ты не чудовище, – отвечает Айрин.
Видимо, люди становятся снисходительными к тем, кого едва не потеряли.
– Мы любим тебя больше всего на свете, Орешек, – говорит папа.
Оттого что на меня не злятся, мне становится еще хуже. Легче видеть отца и подругу рассерженными, нежели встревоженными, печальными, измученными. Это все моя вина. Сидим втроем: папа, Айрин и я – на жестких пластиковых стульях в приемной больницы, где работает мой врач. У меня совершенно нет сил, хотя трудно наверняка сказать, какая это усталость – физическая или скорее эмоциональная.
Лицо горит. Руки пылают. Айрин уверяет меня, что со здоровыми людьми бывает то же самое, если они пересидят на солнце. Но мне в это мало верится. У меня дурное предчувствие. И оно только усиливается, стоит мне посмотреть на папу. Зубы стиснуты. Брови сдвинуты так, что слились в одну линию. Он сидит, подперев голову обеими руками, как будто шея уже не выдерживает ее тяжести.
– И почему здесь такие неудобные стулья? – возмущается Айрин. – Люди ведь приходят сюда лечиться, а не синяки на заднице зарабатывать.
Папа пытается изобразить улыбку, получается гримаса. Я пробую усмехнуться, но вместо этого всхлипываю. Пожалуй, я за всю жизнь столько слез не выплакала, сколько за последние несколько часов.
– Я уверена, что все хорошо. – Айрин кладет руку мне на колено. – Ты ведь всего пару секунд побыла на солнце. Ничего страшного.
Она хочет успокоить меня, однако обе мы смотрим на другую пациентку, сидящую в приемной. Она примерно моего возраста. Голова и руки у нее трясутся, вся кожа покрыта темными болячками. И мне, и Айрин ясно, что вскоре я, вероятно, буду выглядеть так же.
Из кабинета выходит моя любимая медсестра и говорит:
– Мы готовы принять тебя, Дженни.
Папа привстает со стула, но я его останавливаю:
– Сегодня я пойду одна.
Если я достаточно взрослая, чтобы чуть не загнуться из-за собственного раздолбайства, то его последствия я тоже должна расхлебывать самостоятельно. Папа кивает.
В сопровождении медсестры иду в кабинет, и тут в отделение врывается Сыльги. Обняв её, Айрин начинает сотрясаться от рыданий.
– Дженнт в порядке? – спрашивает она.
Она не отвечает. Просто плачет, уткнувшись ей в плечо. Наверное, я кажусь ей ходячим трупом. Может быть, я действительно почти труп.
Доктор Флеминг обнимает меня, затем отстраняется, чтобы окинуть взглядом, и произносит:
– Давно мы не виделись, Дженни. Ты превратилась в красивую юную леди.
– Извините, что в последнее время пропускала визиты, – говорю я, на тяжелых, деревянных ногах подхожу к столу и взбираюсь на него.
Доктор Флеминг понимающе улыбается:
– Иногда мне кажется, что родители переносят ПК еще тяжелее, чем сами больные. Папа просто хотел тебя защитить.
– А я вот так отблагодарила его за все жертвы, на которые он ради меня пошел.
Мне хочется заплакать, но слез как будто уже не осталось.
– Не будем оглядываться назад, Дженни. Давай лучше постараемся вместе справиться с тем, что ждет нас впереди.
Кивнув, принимаюсь разглядывать яркие картинки на стене, чтобы не смотреть, как медсестра Клайт одну за другой наполняет пробирки моей кровью. За многие годы я усвоила, что мне лучше не видеть ни иглы, ни темно-красной жидкости, которая из меня вытекает. Такой вот из меня вампир.
Следующий этап – кабинет компьютерной аксиальной томографии. Меня отвозят туда, хотя я утверждаю, что могу дойти сама. Но если честно, ходить мне сейчас действительно тяжело. Под жужжащим светящимся аппаратом я лежу неподвижно, и меня одолевает сон. Просыпаюсь, когда Клайт говорит, что пора возвращаться в смотровую.
Там врач и медсестра вооружаются огромными очками, похожими на гарнитуру виртуальной реальности, и начинают изучать каждый дюйм моего тела, зашифровывая все, что видят: «Диспластический невус, четыре миллиметра. Врожденный невус, наблюдается рост. Вот здесь высыпали лентиго».
И все такое прочее. Я слушаю и гадаю, что все это значит. Интересно, о чем в эту минуту думает Лиса. Простит ли онп меня? Увижу ли я её когда-нибудь? Если смотреть на вещи объективно, вряд ли. Во-первых, папа не допустит, а во-вторых, зачем Лисе нужно со мной встречаться после того, как я обманула её доверие? «Все! – заключаю я. – Мне повезло, какое-то время мы были вместе. Я испытала то, чего и не надеялась испытать. Но теперь я снова Рапунцель и никогда больше не выйду из своей башни. Как это было глупо – думать, что я могу поступить в колледж и завести серьезные отношения с кем то, как нормальная девушка!»
– Ладно, Дженни, – говорит наконец доктор Флеминг. – Ты одевайся, а я пойду позову твоего папу. Как будешь готова, приходи в мой кабинет.
Я натягиваю легинсы и футболку, засовываю ноги в кеды, плетусь по длинному коридору и усаживаюсь перед внушительным столом красного дерева. Папа уже сидит в соседнем кресле, напряженно глядя на доктора.
– Воздействие солнечного света минимальное, – начинает она. – Те последствия, которые видны сейчас, пройдут.
Папа кладет ладонь на мою руку, мы оба улыбаемся. Может, все не так уж плохо.
– Но… – продолжает врач.
На папином лице появляется болезненное выражение. У меня подводит живот.
– Как ты знаешь, Дженни, у тебя особая разновидность ПК. Болезнь не проявляется, пока не произойдет то, что способно сыграть роль спускового механизма. Случилось это или нет, мы сможем понять не раньше, чем будут готовы результаты анализов.
Отец подается вперед:
– А если случилось?..
Я, затаив дыхание, жду ответа доктора Флеминг.
– Не будем торопить события, – говорит она. – Обещай, Дженни, что немедленно известишь меня, если заметишь симптомы: дрожание, боль в мышцах, проблемы с моторной функцией.
Я киваю. Руки у меня уже трясутся. Это симптом или просто усталость? Сейчас все кажется дурным знаком.
– Слышно ли что-нибудь о новом препарате?
– Пока нет. Я узнавала на прошлой неделе.
Надеюсь, что в нашем случае отсутствие новостей действительно хорошая новость. Плохих мой папа и так уже выслушал слишком много. Он такого не заслуживает.

Добравшись до дому, я падаю без сил. Проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений и теряюсь в нем, как в черной дыре. Словно готовлюсь к настоящей смерти. Если она будет такой, то я сделаю все возможное, лишь бы избежать этой давящей тоскливой темноты.
Просыпаюсь я поздно, вялая и раздраженная. Не хочется ни есть, ни смотреть кино, ни разговаривать. Приходит Айрин. Она знает: достаточно быть со мной рядом, а приставать ко мне ни к чему. Пусть каждая занимается своим делом. Я рассеянно извлекаю из гитары нестройные звуки, а Айрин якобы читает психологическую колонку Гэбби, но я-то вижу, что она ни разу не прокрутила текст дальше.
Мой телефон постоянно вибрирует. Я не отвечаю. Все равно ничего хорошего не выйдет. Результат в любом случае известен заранее. Чем тянуть, лучше сразу рубить с концами.
– Конечно, изобразить недотрогу иногда полезно – я сама тебе это советовала, – говорит Айрин, – но ты хотя бы посмотри, что она хочет сказать.
Телефон снова вибрирует, я мотаю головой. Айрин хватает его и начинает читать эсэмэски.
– Она спрашивает, можно ли ей прийти поговорить…
– Не читай, – отмахиваюсь я. – Просто удали.
– Дженни…
Я поднимаю голову и смотрю Айрин прямо в глаза:
– Если я прочту сообщения, то начну отвечать, она ответит мне, и в итоге мы встретимся, а этого не должно быть. Нет.
– Почему? Ты не обязана становиться мученицей и оберегать её ранимую душу. Она большая девочка. Уверена, она справится…
Я прерываю Айрин на середине фразы. Впервые за все время нашей дружбы она не понимает, что я чувствую.
– Зато я не справлюсь! – кричу я, и слезы градом катятся по моим щекам. – Не могу. Ей будет больно, а я не хочу причинять ей боль. Пожалуйста, просто возьми и удали все эсэмэски.
Айрин выполняет мою просьбу с явной неохотой. Вижу, ей тяжело, оттого что тяжело мне. Она прощает меня, хотя я на ровном месте наорала на нее, повела себя как стерва.
– Ладно, – отвечает она тихим голосом. – Удаляю, удаляю и удаляю.
Я, благодарно кивнув, опять беру гитару. Но сегодня она плохо звучит в моих руках. Секунду Айрин смотрит на меня, потом снова утыкается в свой телефон. Я понимаю, что тренькаю не по тем струнам, зажимаю не те лады. Даже самые простые аккорды в ре мажоре – их я освоила первыми – не получаются.
Поднимаю руку. Пальцы дрожат. Отпихиваю гитару в сторону, стараясь не привлекать внимания Айрин.
Но я уже знаю.
Знаю.