Вечеринка в Хэллоуин/Агата Кристи

Глава 13

Когда Эркюль Пуаро откланялся и удалился, Джереми Фуллертон снова сел за стол и стал негромко барабанить по нему кончиками пальцев. Взгляд его был отсутствующим, – казалось, мысли адвоката блуждают где-то далеко.
Он взял лежащий перед ним документ и посмотрел на него, но никак не мог сосредоточиться. Зазвонил внутренний телефон, и Фуллертон поднял трубку:
– Да, мисс Майлс?
– Здесь мистер Холден, сэр.
– Ему следовало прийти на сорок пять минут раньше. Он объяснил причину опоздания?… Да-да, понимаю. Тот же предлог, что и в прошлый раз. Скажите ему, что я был занят с другим клиентом и теперь у меня не осталось времени. Назначьте ему время на следующей неделе, ладно? Так больше не может продолжаться.
– Да, мистер Фуллертон.
Адвокат положил трубку и снова устремил задумчивый взгляд на документ, который все еще не мог прочитать. Его ум был поглощен событиями прошлого. С тех пор миновало уже почти два года, но сегодня утром странный человечек в лакированных туфлях и с большими усами напомнил ему об этом своими вопросами.
Фуллертон воскрешал в памяти разговор, происшедший около двух лет назад…
Он снова видел сидящую напротив него невысокую коренастую фигуру девушки со смуглой кожей, темно-красными губами, тяжелыми скулами и голубыми глазами, поблескивающими из-под нависающих бровей. Страстное, полное жизненной энергии лицо принадлежало женщине, которая знала, что такое страдание, но так и не научилась с ним мириться. Такая женщина будет протестовать и бороться до самого конца. Интересно, где она теперь? Помог ли ей кто-нибудь устроить свою жизнь?
Очевидно, она снова вернулась в какое-то охваченное беспорядками место в Центральной Европе, откуда была родом, так как иной образ действий грозил ей потерей свободы.
Джереми Фуллертон твердо верил в закон. Он презирал многих теперешних судей, выносящих чрезмерно мягкие приговоры. Студенты, ворующие книги, молодые замужние женщины, обчищающие супермаркеты, девушки, крадущие деньги у своих боссов, мальчишки, взламывающие телефоны-автоматы, – никто из них не нуждался по-настоящему, никто не испытывал отчаяния. Все они были просто избалованы и не сомневались, что могут взять то, что не в состоянии купить. Однако, несмотря на убежденность в необходимости справедливых наказаний, мистер Фуллертон был не чужд состраданию. Он мог испытывать к людям жалость и жалел Ольгу Семенову, хотя на него абсолютно не действовали аргументы, выдвигаемые ею в свою защиту.
– Я пришла к вам за помощью. В прошлом году вы были так добры ко мне, помогли с документами, нужными, чтобы задержаться в Англии еще на год. Мне сказали: «Если не хотите, можете не отвечать на вопросы. Вас может представлять адвокат». Поэтому я пришла к вам.
– Пример, приведенный вами, не подходит к теперешним обстоятельствам. – Мистер Фуллертон произнес это холодно и сухо, скрывая чувство жалости. – В данном случае я не могу оказывать вам юридическую помощь. Я уже представляю семью Дрейк. Как вам известно, я был адвокатом миссис Ллуэллин-Смайт.
– Но она умерла, и ей больше не нужен адвокат.
– Она любила вас, – сказал мистер Фуллертон.
– Да, любила! Поэтому она и хотела оставить мне свои деньги!
– Все деньги?
– Почему бы и нет? Она не любила своих родственников.
– Вы не правы. Она очень любила племянника и племянницу.
– Может быть, миссис Ллуэллин-Смайт любила мистера Дрейка, но только не миссис Дрейк. Она ее утомляла – во все вмешивалась, не позволяла делать то, что ей хотелось, есть пищу, которая ей нравилась.
– Миссис Дрейк очень добросовестная женщина – она пыталась убедить свою тетю выполнять предписания врача относительно диеты и недопустимости переутомления.
– Люди не всегда хотят делать то, что говорит врач. Они не хотят, чтобы родственники не давали им покоя. Миссис Ллуэллин-Смайт была богата – она могла делать то, что хотела! И со своими деньгами могла поступать по-своему! У мистера и миссис Дрейк и так достаточно денег, прекрасный дом, полно красивой одежды и две машины. Почему они должны иметь еще больше?
– Они единственные родственники миссис Ллуэллин-Смайт.
– Она хотела передать мне свои деньги! Она жалела меня – знала, через что я прошла, как моего отца забрала полиция и мы с мамой больше никогда его не видели, как потом умерла мама и вся моя семья! Вы не знаете, что такое жить в полицейском государстве! Вы сами на стороне полиции, а не на моей!
– Да, – подтвердил мистер Фуллертон, – я не на вашей стороне. Мне очень жаль вас, но в теперешних неприятностях вы виноваты сами.
– Неправда! Я ничего плохого не сделала! Я была добра к ней, давала есть то, что ей не разрешали, – конфеты и сливочное масло; растительное она терпеть не могла.
– Дело не в масле, – сказал мистер Фуллертон.
– Я ухаживала за ней, и она хотела меня отблагодарить. Когда миссис Ллуэллин-Смайт умерла, я узнала, что она оставила подписанную бумагу, где завещала мне все свои деньги, а потом явились Дрейки и заявили, что я не должна их получить. Они говорили, что я дурно влияла на их тетю и даже что я сама написала это завещание. Это чепуха. Его написала миссис Ллуэллин-Смайт. Она отослала меня из комнаты и позвала уборщицу и садовника Джима – сказала, что бумагу должны подписать они, а не я, потому что я получаю все деньги. Ну и почему я не должна их брать? Почему мне не может повезти раз в жизни? Это казалось чудом! Я строила такие планы, узнав об этом.
– Не сомневаюсь.
– Почему я не могла радоваться? Я хочу быть богатой и счастливой, иметь все, что мне нравится. Она сама написала завещание – никто не может сказать, что это сделала я!
– Тем не менее об этом говорят многие. А теперь перестаньте протестовать и слушайте. Миссис Ллуэллин-Смайт, диктуя вам письма, часто просила вас копировать ее почерк, не так ли? У нее была старомодная идея, что посылать друзьям и знакомым письма, отпечатанные на машинке, – дурной тон. Это пережиток Викторианской эпохи. В наши дни никого не интересует, получает он отпечатанные письма или написанные от руки. Но для миссис Ллуэллин-Смайт это выглядело невежливым. Вы понимаете меня?
– Да, понимаю. Она действительно просила меня об этом. «Ольга, – говорила она, – перепиши от руки эти три письма, которые ты застенографировала под мою диктовку, и постарайся, чтобы почерк был похож на мой». Миссис Ллуэллин-Смайт учила меня подражать ее почерку, показывала, как пишет каждую букву. «Теперь, когда ты научилась писать как я, – говорила она, – можешь ставить за меня подпись. Из-за ревматизма мне все труднее писать самой, но я не хочу, чтобы люди считали меня инвалидом, и не люблю, когда мои письма отпечатывают на машинке».
– Вы могли писать их вашим обычным почерком, – заметил мистер Фуллертон, – а в конце добавлять примечание: «Написано секретарем» – или ставить любые инициалы.
– Миссис Ллуэллин-Смайт этого не хотела. Ей нравилось, чтобы все думали, будто она пишет письма сама.
«Это достаточно похоже на правду», – подумал мистер Фуллертон. Миссис Ллуэллин-Смайт всегда возмущало то, что она больше не может далеко ходить, быстро подниматься на холм, производить привычные действия руками, особенно правой рукой. Ей хотелось заявить окружающим: «Со мной все в полном порядке – я в состоянии делать все, что хочу». Это была одна из причин, по которым кодицил к последнему завещанию, составленному и подписанному Луизой Ллуэллин-Смайт, вначале был принят без всяких подозрений. Подозрения возникли в офисе самого мистера Фуллертона, потому что он и его младший партнер очень хорошо знали почерк миссис Ллуэллин-Смайт.
– Просто не могу поверить, что Луиза Ллуэллин-Смайт написала этот кодицил, – сказал молодой Коул. – Я знаю, что у нее в последнее время разыгрался артрит, но взгляните на образцы ее почерка, которые я выбрал среди ее бумаг, чтобы показать вам. Тут что-то не так.
Мистер Фуллертон согласился, что с кодицилом что-то не так, и обратился за помощью к экспертам. Ответы независимых друг от друга специалистов были одинаковыми: почерк кодицила определенно не принадлежит Луизе Ллуэллин-Смайт. Если бы Ольга была менее алчной и сохранила без изменений начало кодицила: «В благодарность за внимание, заботу и привязанность ко мне я завещаю…» – но в дальнейшем бы ограничилась просто круглой суммой, оставленной преданной девушке au pair, родственники могли бы счесть такую благодарность чрезмерной, но принять ее без всяких сомнений. Однако полностью лишить наследства родственников – племянника, который являлся главным наследником в предыдущих четырех завещаниях, составленных на протяжении почти двадцати лет, – и оставить все какой-то Ольге Семеновой было не в характере Луизы Ллуэллин-Смайт. Даже жалоба на дурное влияние могла бы привести к опротестованию такого документа. Страстная, энергичная девушка оказалась чересчур жадной. Возможно, миссис Ллуэллин-Смайт сказала, что оставит ей какие-то деньги, так как привязалась к девушке, исполнявшей все ее просьбы и причуды. Перед Ольгой открылась заманчивая перспектива получить все состояние старой леди – деньги, дом, одежду, драгоценности. Но теперь ее постигло наказание за алчность.
Мистер Фуллертон против своей воли и инстинктов юриста чувствовал жалость к девушке. Она страдала с детских лет, живя в полицейском государстве, потеряв родителей, брата и сестру, постоянно испытывая страх и унижение, и все это помогло развиться черте, несомненно врожденной, но не принявшей бы подобных масштабов в иных условиях, – безудержной, поистине детской жадности.
– Все против меня, – продолжала жаловаться Ольга. – Вы все несправедливы ко мне, потому что я иностранка. Почему вы не скажете, что мне делать?
– Потому что я не думаю, что у вас большой выбор, – ответил мистер Фуллертон. – Ваш лучший шанс – честно во всем признаться.
– Если я скажу то, что вы хотите, – это будет ложью. Миссис Ллуэллин-Смайт составила это завещание и подписала его. Она велела мне выйти, пока другие будут его подписывать.
– Есть люди, которые скажут, что миссис Ллуэллин-Смайт часто не знала, что подписывает. Она не всегда перечитывала лежащие перед ней документы.
– Значит, она не знала, что говорит.
– Дитя мое, – сказал мистер Фуллертон, – вам остается надеяться на то, что это ваше первое преступление, что вы иностранка и знаете лишь начатки английского языка. Вы можете отделаться мягким приговором или даже быть условно освобожденной на поруки.
– Все это только слова. Я попаду в тюрьму и никогда оттуда не выйду.
– Теперь вы говорите чушь.
– Было бы лучше, если бы я убежала и спряталась, так чтобы меня никто не мог найти.
– Вас бы нашли, как только выписали бы ордер на ваш арест.
– Нет, если бы я уехала сразу же и кто-нибудь мне помог. Я могла бы покинуть Англию на корабле или самолете, найти кого-нибудь, кто подделывает паспорта, визы, или что там нужно иметь. У меня есть друзья, которые меня любят. Они помогли бы мне исчезнуть. Я могла бы надеть парик и ходить на костылях…
– Послушайте, – властно прервал мистер Фуллертон. – Я рекомендую вас адвокату, который сделает для вас все, что от него зависит. Исчезнуть вам не удастся. Вы рассуждаете как ребенок.
– У меня есть деньги. Я скопила достаточно. – Помолчав, она добавила: – Я верю, что вы стараетесь мне помочь. Но вы ничего не сможете сделать, потому что закон есть закон. Ничего, мне все равно помогут, и я отправлюсь туда, где меня никогда не найдут.
Ее действительно не нашли, и мистера Фуллертона очень интересовало, где она теперь.
💝