Вокруг не было ни души. Ризли затолкнул Нёвиллета в переулок за залом питания, который оказался таким узким, что после того, как туда вошел герцог, места почти не осталось.
Все еще державший в руке персик юдекс удивленно уставился на него.
Видимо, длительное воздержание сложно давалось молодому мужчине в полном расцвете сил, и, в конце концов, самоконтроль Ризли дал трещину. Его дыхание участилось, грудь часто вздымалась, ярко блестевшие черные глаза не отрываясь смотрели на судью. Внезапно он протянул руки, чтобы обнять его.
- Мой персик!.. - вскрикнул Нёвиллет.
Но было слишком поздно стенать. Свежий, сочащийся сладким соком плод уже упал на землю и, ударившись о стену, остался лежать неподалеку от них.
- Неви, - полное томления и неудовлетворенного желания горячее дыхание опалило ухо судьи. Герцогу пока еще удавалось держать себя в рамках допустимого и, хотя его голос был опален страстью, больше никаких действий он не предпринимал.
Удерживая юдекса в кольце своих рук, он глухо прошептал:
- Я больше не могу это терпеть.
Нёвиллет широко открыл глаза:
- Что случилось, у тебя что-то болит?
Услышав его вопрос, Ризли поначалу замер от изумления, а потом рассмеялся в голос. Он перехватил руку Нёвиллета, которой тот пытался потрогать его лоб и, приложив к губам, нежно поцеловал.
Не на шутку встревоженный судья нахмурил брови и строго сказал:
- Если ты плохо себя чувствуешь, я отведу тебя в палату на обследование к доктору Алфонсу.
- Не нужен мне этот прокисший зимний разносол, - беспомощно пробормотал герцог, - мне бы свежей капусткой похрустеть.
Только тут Нёвиллет сообразил, в чем дело. Изменившись в лице, он попытался скрыть смущение за вспышкой гнева:
- Кого ты капустой назвал?
Ризли рассмеялся:
- Виноват, исправлюсь.
Замолчав, он уставился на судью влажными голубыми глазами.
- Но, Неви, я так скучаю по тебе.
Он обнимал его так нежно и смотрел так ласково, что гнев юдекса из-за глупого «капустного» прозвища вмиг улетучился, и на его месте осталось лишь смущение, осевшее нежным розовым румянцем на кончиках его ушей. Неловкая пауза затягивалась, и Нёвиллет пробормотал:
