он пытался найти выход

========== Часть 4 ==========

— Первый снег пошёл.
Он невпопад сказал эту фразу, всматриваясь в окно. Недолго думая, поднялся и подошёл к нему. Белые снежинки медленно опускались на город, смешиваясь с грязью.
Сегодня он не хотел говорить.
— Вас это беспокоит?
А ведь Юджон всё знала. Разумеется, она знала, что значит первый снег для него, для Феликса и для Минхо. Знала, наверняка, как сильно сейчас болит сердце Хана, то замирая, то бешено стуча.
Не помогали ни таблетки, ни регулярный сон, ни занятия спортом. Не помогали и голодание, страдания и бессонница. Ничего не помогало. Его ад покрывался белым снегом, замерзая изнутри, давая грешникам передышку. Интересно, Дамрёля тоже мучает совесть?
— Почему дети жестоки?
— Не все такие.
— Но большинство. Даже сейчас они находят повод поиздеваться над кем-нибудь. Даже в моем классе.
Он замолкает, вспоминая хрупкую девочку с невероятно красивыми карими глазами. Над ней издевались только для того, чтобы издеваться. Мальчики задирали юбку, девочки прятали вещи. И никому не было дела до того, какая она, о чём она думает и чем живёт. В ней видели лишь грушу для битья. А Джисон видел человека.
Юджон просит рассказать подробнее, но Хан намеренно молчит.
Не сегодня.
Он не хочет разговаривать.
* * *
Зима полноправно вступила в свои права лишь к середине января. Снег валил белыми большими хлопьями с самого утра. Феликс как ребёнок бегал по двору, ловил снежинки ртом и отказывался сегодня идти в школу.
— Придурок, — пробормотал Минхо.
Они ждали Хана, который как всегда опаздывал. У Минхо ни куртки, ни ботинок, ничего. Лишь толстовка Джисона поверх другой толстовки и пиджака. В детстве его одевали тепло, покупали красивые пуховики, чуть ли не каждый год, потому что он рос слишком быстро. Потом эта одежда перешла к Феликсу. А когда они стали постарше, родители решили, что парни теперь самостоятельные и справятся сами.
В четырнадцать Минхо честно пытался заработать деньги и купить куртку если не себе, то хотя бы брату. Отец эти деньги пропил. Бабушка тогда сама им отдала старые дедовские пуховики, чтобы детки не мёрзли и не болели. Разумеется, над ними все издевались.
В пятнадцать Минхо снова устроился на подработку, на этот раз грузчиком. Феликсу купил пуховик, который парень носил до сих пор. И зимние ботинки, которые сейчас уже были малы и мозолили ноги, но младший брат упрямо утверждал, что нормально. Себе Минхо смог позволить только толстовку с меховым подкладом. С курткой не сравнится, но лучше, чем ничего.
И вот уже три года он ходил так. Привыкший к холоду, выбирающий для себя в первую очередь купить ручки и тетради в школу, стиральный порошок или новые наушники. Как бы бережно он ни относился к ним, они всё же ломались. А спасать себя от своих мыслей всё же было нужно.
— Первый снег, — налетел на Минхо с криками Хан, — срочно поцелуй меня!
— Что?
— Оглох, что ли? Целуй говорю.
И подставил щёку. Минхо, смущаясь, мазнул по ней губами, потом Хан подлетел к Феликсу и заставил того делать то же самое. А по дороге объяснил, что когда он был маленький, мама всегда его целовала во время первого снега, объясняя это тем, что они будут рядом друг с другом ещё год. До следующей зимы. Это был маленький ритуал, чтобы наверняка не потерять друг друга.
Сейчас Джисон не хотел терять этих парней. Хотя Сынмина он это делать не заставлял. Понимал, что неуместно. Тот всё ещё переживал из-за Хёнджина, который решил сделать вид, что ничего не было, продолжая развлекаться с Йеджи на скамейках первого этажа.
У ворот школы они встретились с Дамрёлем и его компанией. Тот, крутя ключи на пальце, угрожающе наступал на Минхо. Порываясь инстинктам, Джисон закрыл его собой, мило улыбнулся остальным и попросил братьев свалить побыстрее.
— И как это понимать? — взбешённо прошипел Рёль.
— Слушай, солнышко, — Джисон положил ему руки на плечи и угрожающе прошептал, — мне плевать, кто твой отец, понятно? Ещё хоть раз тронешь Минхо, я тебе переломаю все пальцы, а потом засуну их в твою жопу, чтобы излечить твою сраную гомофобию.
— Ты вообще знаешь, кому угрожаешь? Один звонок, и ты труп.
— Солнышко, — смеясь, продолжал Хан, — одна моя просьба, и ты будешь не просто трупом. Ты будешь жалеть, что родился на свет, а твои родители будут тебя ненавидеть. Хотя, наверное, они уже.
Такой мразью Джисон не чувствовал себя давно. Он честно верил, что всё можно решить диалогом. Без драк и угроз, но эта сволочь выбесила его не на шутку.
А дело было в том, что несколько дней назад Хан откопал несколько бутылок вина, которые они выдули на троих. И тогда Минхо рассказал об их отношениях с Дамрёлем.
Оказалось, они встречались целый год. Старший говорил об этом легко, как о давно зажившей ране, а вот Джисону легко не было. Он начал страшно ревновать, но старался не подавать вида. Ведь причин этой ревности быть не должно. Разумеется, он, как последний дебил, привязался к нему. Разумеется, каждый раз перед встречей с ним Хан придумывал диалоги, судорожно подбирая слова, волнуясь, как маленький ребёнок. Но ни один этот диалог не сбывался, а стоило Минхо открыть рот или улыбнуться, как любые тревоги улетучивались из головы Джисона.
Рёль признался первым, прижал за углом и грубо поцеловал, шептал о том, что с ума сходит по Минхо и жить без него не может. Тогда издевательства от парня были лишь словами, которые, как он позже объяснил, должны были отвести подозрения от него. Целый год ужасных, токсичных отношений. Люблю-ненавижу-люблю. Они прятались по подъездам, крышам, подвалам так, чтобы никто, не дай бог, не догадался об их связи. В школе разыгрывали сцены ненависти, за что потом умоляли простить. Постоянно выясняли отношения. Ты сказал так, а сделал по-другому. Почему ты обещаешь и никогда не выполняешь эти общения? Они выносили друг другу мозги, издевались друг над другом как только умели. Ревновали страшно, вымещая эти чувства в засосы на шее и синяки на запястьях. А потом Дамрёль сказал, что устал скрываться. Ему надоел этот цирк и он решил выйти из игры.
Но издевательства не прекратились. А наоборот, нахлынули на Минхо с новой силой.
В тот год у него умерла бабушка. Материальной минимальной помощи они с братом лишились и были вынуждены выживать как могли. Школьную форму нужной фирмы позволить себе не могли. Первый год вообще ходили в чем придётся. Одноклассники понимали это и стебались над ними. Потом учителя всё же пошли на уступки и сказали, что за хорошие оценки они выпишут им школьную форму. Что-то вроде благотворительности. Родителям, разумеется, на звонки учителей и просьбы прийти в школу было плевать с высокой колокольни.
Над братьями сначала просто смеялись, обсуждали за спиной и пускали мерзкие сплетни. Затем начали и бить. Но только делали это друзья из компании Дамрёля, потому что других могли легко исключить. Хотя учителя продолжали закрывать глаза, они же детки, сами разберутся.
Мягко говоря, было хуево.
Узнав обо всем, Джисон плакал. Было ли это действие алкоголя, или он действительно так проникся их историей, но он плакал на кухне, скрывая всхлипы шумом воды. Феликс ничего не сказал, лишь обнял поперек живота, давая понять, что сейчас с ними всё хорошо и переживать не стоит.
Но Джисон переживал. И твёрдо решил ни в коем случае не допускать это снова. Он всем сердцем желал защитить парней. И шёл на отчаянные меры.
Он забывал о себе и своих проблемах. О том, что родители регулярно кричат друг на друга за стенкой, или о том, что учёба катится к херам собачьим. Минхо пытался помочь, иногда на переменах склонялся над ним и его тетрадью, левой рукой подчёркивая ошибки.
— Не знал, что ты левша, — как-то невзначай брякнул он; оказалось, Минхо не только левша, но и амбидекстр.
Удивительный человек.
Сердце Хана каждый раз стучало бешено, когда он рядом, ладони потели, а в голове не оставалось ни одной мысли. Втроём они часто сидели на крыше, Минхо курил, Феликс ел, а Джисон не мог отвести взгляда от старшего. Было что-то особенное в таком Минхо. Он долго молчал, о чем-то думал, периодически взгляд падал на дальнюю точку, не замечая ничего вокруг. Ветер путал его волосы, дым от сигарет вместе с пеплом разносило по всей крыше. Иногда Хан курил вместе с ним, и Феликс ругался на них каждый раз, мол, не надоело ещё себя убивать?
Через несколько недель после первого снега, первого поцелуя и первых угроз. Когда Хан со страхом осознал, что привязался к вечной вредности Сынмина, объятиям Феликса и тупым шуткам Минхо. Родители объявили, что они разводятся.
— Меня переводят в Пусан, и если хочешь, можешь поехать со мной, — устало сказал отец.
Разумеется, он не поехал.
Его зависимость от Минхо начала набирать обороты. Ему было необходимо видеть его лицо каждый день, и, если это не происходило, он звонил ему или писал.
И в ночь, когда родители сказали, что их семьи больше нет, но мы все ещё любим тебя, он понял, что не справится в одиночку. Он написал старшему, изрядно нервничал, когда ответа долго не было, но когда тот всё же написал, ничего не могло остановить Джисона. Прямо в тапочках он выбежал на улицу.
А Минхо больше не мог находиться дома. Он просто сжирал себя изнутри. Руки так и чесались причинить себе вред, но он держался. Как можно быстрее, чтобы остальные не заметили его ухода, он натягивает кеды и выбегает из дома.
Он не знает, от чего он именно бежит: от себя или от этого дома, не знает куда и к кому, ведь ему нигде не рады. Знает только, что детская площадка открыта и там редко кто бывает. Но через час сидения на качелях он замерзает настолько, что готов вернуться в свой персональный ад.
Сонни: спишь?
Сонни: могу позвонить?
Сонни: или, может, ты придешь?
Сонни: хотя уже час ночи, ты, наверное, устал.
Сонни: спокойной ночи.
Хо: буду через двадцать минут.
Он снова бежит, но на этот раз знает к кому. Джисон ждёт его на улице, в домашних тапочках и шортах. Ежится от холодного зимнего ветра.
— Привет.
— Привет.
И, кажется, всё хорошо. Ведь рядом Минхо, он улыбается, он держит его за руку, он помогает не чувствовать себя дерьмово. Они тихо пробираются в комнату Хана. Едва ли родители сейчас спали, но Джисон не хотел, чтобы они знали о госте. Парень снова садится на свой излюбленный подоконник. Подтягивает ноги к груди и внезапно решает, что может открыться Хану.
— Знаешь, иногда я действительно хочу, чтобы мне прострелили голову, — тихо признаётся Ли.
— Что? Почему?
Это пугает. Он, конечно, часто шутил про смерть и суицид, но сейчас это шуткой не было.
— В ней слишком много мыслей, которые меня убивают. Иногда мне хочется вскрыть себе руки, но я так часто их резал, что там не осталось свободного места, да и не хочется страдать от боли. Я просто чертовски устал жить в этом аду.
— Это ненормально, Минхо.
— Да знаю я, — с сожалением тянет парень, — спасибо, блин, за поддержку.
— Я не собираюсь поддерживать тебя в суициде.
— А я не говорил, что собираюсь его совершить.
Джисон не понимал, зачем старший вообще завел об этом разговор. Понял только через десять лет, когда сам захотел вскрыть свою голову.
Тогда Хан ему не смог ничего сказать утешительного, лишь обнял крепко за талию и предложил отвлечься. Вот только Минхо не нужно было отвлекаться. Ему нужно было, чтобы хоть кто-то сказал, что он рядом и всегда будет рядом с ним. Что поддержит и поможет. Что из ада можно выбраться, не убивая себя. И что в этой жизни можно всё исправить, и ему помогут это сделать. Однажды он будет действительно счастлив.
— Если я поцелую тебя, это будет ошибкой, — прошептал он, всё ещё держа Минхо в своих объятиях.
— Не будет.
И всё именно так, как представлял себе Хан. Ли иногда кусается, иногда давит на талию слишком сильно, Джисон уверен — синяки останутся. В ответ он глушит это всё своей нежностью. Мимолётный порыв, глупость, как был уверен Хан в начале года, переросла в самую настоящую влюбленность. Ему потребовалось почти полгода, чтобы влюбиться и признаться себе в этом.
Эта зима стала однозначно одной из самых лучших в их жизни. Они скрывали свои отношения от Феликса и всех остальных. Иногда держались за руки прямо на уроке, странно, что никто не замечал. Целовались в кабинках туалета или на крыше, смеялись смущённо, захлебывались в собственных чувствах.
Минхо любил абсолютно и всецело. Любил его за помощь и понимание, за то, что был рядом и не отвернулся, когда узнал о его проблемах. Постепенно мысли о суициде сошли на нет, ведь жизнь начала налаживаться, и всё было хорошо.
Разумеется, мать всё так же орала, что от них с Феликсом одни проблемы. Отец всё так же бухал по-чёрному, не стесняясь поднимать руку на беззащитных детей. Какими бы взрослыми они себе ни казались, всё же оставались детьми. Против здорового, сорокалетнего мужика они ничего не могли сделать. Но всегда могли сбежать к Хану, который так любезно предоставлял им свой диван.
И казалось, что всё хорошо, но весной Минхо предложил расстаться.
* * *
Сегодня Феликс снова благородно заехал за ним на своей машине.
— Подставляй щёку.
Он звонко поцеловал его, обещая ещё год быть рядом, Джисон шутку не оценил. Да и как можно смеяться, когда внутри тебя столько говна и боли. Но младший всё понимает. И его чувства, и его боль. Им не нужны слова оправдания или объяснений.
Первый снег приравнялся к боли.
Они едут по дорогам города, стоят в пробках и слушают подкасты по радио. Ведущая говорит, что нужно прощать своих близких, ведь они всегда стараются сделать только лучше. Старались ли родители парней сделать им лучше? Чем руководствовалась мать, когда говорила ужасные вещи? И отец, когда поднимал на них руку?
Джисон задумчиво смотрел на дома, сменяющие друг друга.
— Минхо придёт сегодня? — тихо спросил он.
Ответа не было. Наверное, не услышал. Повторять нет сил.
В ресторане их уже ждали счастливые Хёнджин с Сынмином. Они держались за руку, скромно смеялись и обменивались нежностью.
— Меня сейчас стошнит, — заявил Хан, опускаясь на соседний диван, — не стыдно вам?
— Не стыдно, — передразнил Хенджин, показывая язык.
— Побойтесь бога.
— Ради Христа!
— Так, ну всё, — вмешался Сынмин, — это может продолжаться вечно.
Феликс, как всегда, звонко смеётся. К ним подходит официантка, явно немного нервничает, наверняка сказали, что начальство придёт с друзьями. Как бы странно оно ни было, Феликса боялись все подчинённые. То ли своим глубоким голосом, то ли суровым взглядом он мог внушить ужас. Хотя друзья видели в нём только ходячую зефирку, которая и мухи не обидит. Может, они привыкли видеть его именно таким со школы и не хотели менять свое впечатление насчёт него. Хан до сих пор удивлялся, как после всего он смог подняться, открыть сначала маленькую кафешку, а потом и ресторан. Сейчас он планировал развиваться, открывать франшизы, менять меню и всё остальное. Видимо, ему это действительно нравилось.
— Вы не знаете, Минхо придёт?
Неловкая тишина, умоляющий взгляд Феликса и лёгкая улыбка Сынмина.
— Нет, извини, у него завал на работе, — тихо говорит он, поглаживая его руку, — Феликс сказал, ты начал ходить к врачу?
— А, да, есть такое.
— И как? Помогает?
— В какой-то степени да, — слишком неловко об этом говорить, — ну, спать я точно стал получше. А у вас что нового?
— Планируем отпуск во Франции…
И вот парни вовсю рассказывают о себе, своей жизни, новых заботах. Джисон, конечно, слушает, иногда задаёт вопросы, но о себе больше ничего не рассказывает. Ему снова кажется, что у парней проблемы намного серьёзнее. Их чуть ли не обманули с новой квартирой, застройщик заявил, что обанкротился и новый дом строить не будет. Благо, что деньги им вернули, но перепугались они тогда знатно. Собираются через несколько лет взять ребенка из детского дома. Пока просто изучают этот вопрос.
В школе Джисон и представить не мог, что в конечном итоге они будут вместе. Ведь с самого начала это была глупая щенячья любовь, которая закрывала глаза на любые недостатки. По крайней мере, со стороны Хёнджина. Сынмин же всегда мыслил здраво, но к началу второго года и его захлестнули чувства.
Просидели они до самого закрытия. Прощались тоже долго, планировали когда ещё можно встретиться. Потом Феликс отвёз Хана домой, привычно обнял поперёк живота, положив голову на плечо.
— Ты же знаешь, что всегда можешь мне позвонить.
— Конечно.
— Я приеду к тебе завтра.
— Хорошо.
— Спокойной ночи.
— Угу.
Феликс хороший друг. А Хан чувствует себя неблагодарной тварью.