он пытался найти выход

========== Часть 5 ==========

На работе нагрузка была ужасной. Но она не сравнится с той щемящей болью, которую он ощутил, когда эта девочка с карими глазами осталась после урока.
— Извините, учитель, можно с вами поговорить?
Она выглядела ещё более хрупкой, чем в начале года, совсем крохой. Джисон улыбнулся и позвал её в учительскую, заварил ей чай и предложил конфет. Ему пришлось написать учителю математики, что Суджин не будет.
— Мне больно, — начала она тихо, — я хочу всё это прекратить.
— Прекратить что?
— Не знаю, — на глазах слёзы, — издевательства, боль, всё…
Кружка дрожит в её тонких руках. Джисон понимает, что не позволит этому произойти, ни в коем случае он не потеряет ещё одного человека в своей жизни просто из-за своего безразличия. Он выслушивает её. О том, как родители давят, о том, что у неё совсем нет друзей, ведь после школы она едет к репетиторам, занимается до одиннадцати-двенадцати ночи, а потом ещё делает уроки. Над ней смеются одноклассники. И она уверена, что никому до неё нет дела.
Как Хан находит нужные слова, он и сам не знает. Но то, что девочка улыбается ему, а в её глазах появляется радостный блеск, говорит о многом. Он рассказал ей о Феликсе, сказал, что над ним тоже издевались в школе, но теперь он вырос, у него есть свой бизнес, куча друзей и знакомых, которые искренне его любят. И тот опыт, который он получил в школе, помог ему в будущем стать сильнее.
Он дарит ей этот огонёк надежды на светлое будущее. А потом помогает найти друзей. Специально выискивая таких же одиноких, брошенных всеми, никому не нужных детей. Он организовал кружок по истории, правда от самой истории там было одно только название. Они собирались каждую пятницу, обсуждали что-то интересное, становились ближе. А потом Джисон понял, что больше не нужен этим деткам. И больше никто их не обидит.
* * *
Минхо обнимал его со спины, положив подбородок на чужую макушку, сжимая руку на страшных моментах в фильме.
Весна была похожа на лето, жаркая и солнечная. Не то чтобы это было плохо. Если на улице тепло, значит, и Минхо болеть не будет. И мёрзнуть не будет тоже. Только из-за него Хан полюбил лето. А ещё летом можно было отдохнуть, побыть рядом, обниматься целый день.
У Джисона сердце каждый раз заходилось в бешеном ритме, когда парень неосознанно касался губами его уха, вызывая мурашки по всему телу. Хотелось и попросить остановиться, и не останавливаться вовсе. Он укладывает Ли на спину, нависает сверху, вглядываясь в черты лица. Куча маленьких шрамов, которые с первого раза не разглядишь, которые напоминают о том, что не всё так хорошо, как может казаться. Джисон ненавидит каждого, кто когда-то причинял ему боль. Смотрит на милую родинку на носу, складку между бровей, на хитрый прищур лисьих глаз.
— Что делаешь? — шепчет.
— Любуюсь, — так же тихо отвечает Хан.
Сколько раз они целовались в тот вечер, Джисон и не знал. Не считал и не собирался этого делать. Он был уверен, что у них впереди слишком много времени, чтобы повторить такой вечер. А ещё он был уверен, что только из-за Минхо поступит в институт в этом городе, останется здесь жить, разумеется, только вместе с ним. И даже если отца снова отправят в другой город, он с ними не поедет. Уже большой мальчик, сам разберётся.
Но под утро Минхо решил всё испортить. Он надел маску безразличия, которая так часто была на его лице, когда его избивали или унижали.
— Нам надо расстаться.
— Нет.
— Хани, послушай…
— Мне плевать, кто что скажет. Я от тебя не откажусь.
— Это моё решение, я так хочу, — не дрогнувшим голосом сказал Ли, — ты мне больше не нравишься.
— Пиздишь как дышишь, Минхо.
— Я пошёл.
— Нет, постой, — Джисон хватает его за рукав, злость тихо начинает закипать внутри него, — знаешь что, невероятно благородный джентльмен? Меня заебало, что ты строишь из себя хер пойми что. Почему ты не можешь просто дать тебе помочь, почему всегда нужно быть жертвой обстоятельств и делать хуже себе? Почему?!
— Не ори на меня.
— Я буду орать! И знаешь почему? Потому что это невыносимо…
— Невыносимо что? Встречаться со мной? — холодно начал атаковать Минхо. — Почему? Потому что я ебаный пидор, да? Что-то из серии это не я гей, а мой парень.
— Что за бред ты несёшь, сам вообще себя слышишь?
— А может, тебе невыносимо, потому что у меня куча проблем? Я предупреждал тебя с самого начала. Или ты меня не любил ни тогда, ни сейчас? Да? Не любил же? Ни-ког-да.
Каждое слово как пощёчина, как колотая рана в области сердца. И Хан не знает, что задевает сильнее. Его тон, интонация или смысл фраз. Минхо берёт свой рюкзак, кидает на прощание увидимся в школе и оставляет Хана с болью в сердце и слезами на глазах. Он ведь действительно любил его. Готов был на всё ради этого парня. Терпеть унижения и издевательства, каждый раз подставляться под кулаки вместо него, а лучше набить ебала всем, кто посмеет обидеть Минхо. Но почему-то старший этого не видел.
Когда он уходил, было три часа утра. И до самого выхода в школу Джисон не мог сомкнуть глаз, как бы ни старался. Каждый раз, закрывая их, в голове всплывало это выражение лица. В разных обстоятельствах и разные периоды времени. Один и тот же взгляд. Одна и та же интонация. Больнее всего было вспоминать самый первый раз.
— Нравится шоу?
Эта фраза, как испорченная пластинка, заела в его сознании, повторяясь снова и снова.
А когда он шёл в школу, у него случилось дежавю. Но в этот раз Минхо не молчал, и, кажется, не хотел затыкаться.
— Бей! — смеялся он. — Давай, Дамрёль! Замарай и свои руки, нечего прятаться за спинами этих дебилов!
— Что ты сказал, сука?
И вот Дамрёль убирает телефон в карман, за горло прижимает Минхо к стене, отрывая от земли. Парень задыхается, но не оставляет попытки сказать ещё что-нибудь.
— Это всё, что ты можешь? Моя бабушка дерётся лучше, а она мертва!
Этот ужасный хриплый смех вперемешку с кашлем и болезненным стоном. Джисон хочет сорваться, подойти и набить ебала всем присутствующим, но держится из последних сил. Его гордость этой ночью задели всё же слишком сильно. Но и смотреть он больше не может. Это его дело. Всё, что касается Минхо, его дело. Он не может это оставить просто так.
— Ты жалкое ничтожество, — начинает Рёль.
— Больной ублюдок, чтоб ты сдох, — перебивает Минхо, — ты никому не нужен, тебя никто и никогда не полюбит по-настоящему. Потому что такую мразь, как ты, любить невозможно. Ты отравляешь жизнь всем вокруг. И твоё место на помойке или в могиле. Я выучил всё, что ты однажды говорил, можешь не утруждать свой крохотный мозг.
Его ставят на колени. Дамрёль с ноги бьёт по лицу, заставляя упасть, шепчет, что его место на дне и нигде ещё. Но его тираду прерывает вой сирены. У Минхо смекалка срабатывает быстрее, поэтому он, шатаясь, бежит за другой дом, прячась в подъезде. Парни же убежать не успевают. У учителей сегодня будет много проблем из-за этих отморозков. Выждав пятнадцать минут, Минхо, хромая, идёт в школу, чтобы отмыть кровь.
В туалете кто-то громко блюёт, стонет между приступами, громко всхлипывает. Но Минхо плевать. Он водой пытается отмыть пыль с земли на одежде. Кровь на рубашку чудом не попала. Нос болит ужасно, ребра ноют, как, впрочем, и всё тело, но это не страшно. Это намного лучше той душевной боли, что грызет изнутри.
Он так устал от этого. Устал не быть собой. Устал постоянно прятаться. О том, что он гей, знали лишь три человека. И никто больше. Минхо очень сильно боялся, что если узнают, то отреагируют отрицательно. И тогда поводов для издевательств станет лишь больше. Но он решил для себя уже давно, если кто-то узнает, на дно он пойдет с Дамрёлем. С человеком, из-за которого все его проблемы. Он опустится вместе с ним или даже ниже, заставляя чувствовать то, что он чувствует всегда. Этот страх, боль и разочарование. Пусть знает, каково ему.
Из туалета вышел Хан, бледный с красными глазами, еле стоящий на ногах. Он помыл руки, лицо, и, кажется, даже не заметил Минхо. Джисон без сил упал на пол, с трудом держал голову и вообще выглядел просто ужасно. Холодный пот выступил на лбу, его всего трясло.
— Эй, Сонни, — тихо позвал Ли.
— М?
— Хуево выглядишь.
— Ты тоже.
— Что случилось?
— Я нормально не ел, — признался Джисон, — неделю, наверное. А тебя опять избили. Их же увезли в полицию, да?
— Твоих рук дело?
— Моих, — улыбается он, — я от тебя не откажусь, понятно? Я люблю тебя.
— Почему? — шепчет Минхо, садясь рядом.
— Потому что это ты, — он берёт его руку в свою, нежно гладит костяшки, — потому что ты добрый, смешной, милый. Потому что ради своих родных ты готов на всё. Я могу говорить ещё очень много, но это не изменит того факта, что я люблю тебя и всегда буду любить.
— Это очень громкие слова, знаешь?
— Конечно. Но если я полюблю человека, то сделаю всё возможное, чтобы он был счастлив. Со мной или без меня, главное, чтобы он был счастлив. И я сделаю что угодно, чтобы ты был счастлив.
И Джисон не позволил ему просто так себя бросить. Потому что знает: без него Минхо будет намного хуже. И кто бы что ни говорил, как бы кто ни отреагировал, они будут вместе. Минхо потихоньку заставлял Хана есть, а Хан в свою очередь обрабатывал раны Минхо. Он будет любить его как умеет. Будет спасать и надеяться на лучшее. Иногда слишком сильно ревновать, иногда вести себя как глупый ребёнок. Но всё же будет любить. А Минхо будет это видеть, ведь, в отличие от него, младший никогда не умел прятать свои чувства. Глаза выдавали.
В какой-то момент они забыли о всей конспирации. Гуляли вместе по городу, целовались на детской площадке, обнимались в торговых центрах.
А к середине лета их фотографии гуляли по всей школе. Вместе со слухами об их отношениях, ориентации и прочей грязи. Они целовались прямо на мосту реки Хан, и кто-то, видимо, их поймал.
Издевательства полились не только в сторону Минхо, но и в сторону Хана и Феликса. Как объяснить, что ориентация — это не семейное и не болезнь, передающаяся воздушно-капельным путём. Да никак, в общем-то. Это было тяжело для всех.
Окружающие всем своим видом и поведением старались показать, как им противно. Но Джисону было плевать, ведь рядом с ним был Минхо. Он держал его за руку каждый раз и никогда не давал в обиду. А Хан не давал в обиду Минхо.
А ещё у них были Хёнджин с Сынмином. И если староста был очевиден, то присутствие Хвана было непонятно никому. Никому, кроме Сынмина.
Когда обида на старого друга прошла, Хёнджин решил попытаться снова. После занятий в библиотеке он прижал Сынмина к стене, долго смотрел в глаза, пытаясь подобрать слова. Парень под ним выглядел жалко, от постоянного обучения он совсем забыл про отдых. К тому же учителя давили на него, заставляя упрашивать одноклассников исправлять оценки.
— Привет, — прохрипел он.
— Минни, — начал Хван, — дай мне хотя бы один шанс. Я люблю тебя.
— Ты уверен, что это именно любовь?
— О чём ты?
— Может, ты просто хочешь наладить старое общение? Как в детстве.
— Может.
Взгляд у Сынмина становится мягче. Он протягивает мизинец, улыбается немного, когда Хван тоже хватает своим мизинцем его. Они договариваются, как настоящие детки, снова начать дружить. И выполняют это обещание. Встречаются на переменах, занимаются вместе, иногда зависают с Ханом и остальными. Хёнджин всё больше отдалялся от Дамрёля, и тому это не нравилось. Он бесился, что лучший друг променял его на какую-то серую мышь из младшего класса и пару пидоров. Йеджи тоже не была особо рада их воссоединению. Но, в отличие от Рёля, она молча продолжала заниматься и готовиться к поступлению. С лёгким сердцем отпуская лучшего друга.
С Ханом Хёнджин не смог найти общего языка. Они раздражали друг друга, закатывали глаза и огрызались на колкие фразы. Потом дружно хохотали над неуклюжим Феликсом или наивным Сынмином.
Как бы тяжело ни было, они были друг у друга. И тогда Джисон был уверен, что всё идёт хорошо.
Но, к сожалению, это было не так.
Через год он поднимется на школьную крышу в одиночестве. Найдет надпись фломастером, вместо записки, оставшаяся от одного из братьев Ли.
Из ада всегда можно найти выход, главное правильно его искать. Мой выход — эта крыша.
А на земле тело под неестественным углом, куча крови и любопытные чужие взгляды.
* * *
На выходных Джисон решил остаться в полном одиночестве. Он резко осознал, что сделал для своих детей то, что ни сделал ни один учитель в его время обучения.
Они знали, что над детьми издеваются, но ничего не делали. Знали, как им тяжело, но заваливали дополнительной работой и проектами. Им было всё равно на своих учеников, ведь был Дамрёль и его отец. Они всегда могли прикрыть школу, подкупить проверки из администрации, сделать так, чтобы никто не понял о происходящем.
И в этом была их ошибка. Дети чувствовали такое отчаяние. И не все могли с ним справиться.
К концу субботы он решил выйти прогуляться. По дороге в магазин встретил Сынмина с Хёнджином, они держались за руки, что-то воодушевленно обсуждали, и Джисон решил им не мешать своим присутствием. В наушниках играли старые песни Адель вперемешку с любимой классикой Минхо. Он слушал эти песни как минимум семь лет, и они, как ни странно, ему не надоедали.
Он купил себе бутылку рома. Отправился сначала на заброшенный мост, где они так часто любили гулять втроём. Выпил там, посидел, подумал.
Психанул.
Начал курить, ходить туда-сюда, беситься страшно. Бил по железу, сдирая костяшки в кровь.
Было невероятно обидно, что в его время никто не хотел защищать подростков. Всем было плевать.
Успокоился. Выдохнул. Пошёл дальше.
Дошёл до квартиры Феликса, долго звонил тому в дверь, плакал тоже долго в его плечи, снова и снова спрашивая, за что судьба так жестока к ним. Феликс укачивал его как маленького ребёнка, шептал что-то о том, что всё будет хорошо. Но Джисон не верил.
Потом из воспоминаний за Ханом приехал Минхо, отвёз домой, помог принять душ. Постоянно повторял, что теперь он в безопасности.
— Ты только не уходи никуда, хорошо?
Он держался за руку, не желая отпускать, а Минхо уходить и не собирался вовсе.
Где-то на задворках сознания Хан понимал, что сходит с ума. Что его воспоминания путаются и одного из братьев он потерял много лет назад. Или он потерял другого друга? Не помнит. Совершенно ничего не помнит.
— Не уходи, пожалуйста, только не уходи.
— Не уйду, — шептали в ответ.