он пытался найти выход

========== Часть 6 ==========

— Что вы чувствовали, когда ваши родители сказали, что разводятся?
— Ничего.
Она выжидающе смотрит, молчит, даже ничего не пишет. Джисону от этого молчания неловко, оправдаться хочется, но он не знает как.
— Тогда были более важные проблемы, нежели развод моих родителей.
— Например?
— Буллинг в школе.
— В вашу сторону?
— Да нет же, — бесит, — в сторону Минхо.
— Вы понимаете, что вы делаете?
— Прошу прощения?
— Вы бежите от своих проблем, углубляясь в проблемы других. У вас же самого было не лучшее время, — он пытается что-то сказать, но она продолжает, — не перебивайте. Вы не ели, плохо спали, у вас был стресс, который вы игнорировали. Буллинг также был и в вашу сторону из-за ориентации и ваших отношений с Минхо. Неужели вам не было тяжело?
— Не было.
Упрям как баран. Не признает своей слабости ни в коем случае. Она лишь улыбается немного, вздыхает устало и продолжает терапию. Наверное, если бы не Феликс и его просьба, Юджон бы давно опустила руки. Нельзя помочь человеку, который не ищет помощи.
* * *
Всё лето и всю осень парней терроризировала вся школа. Было нормально выкинуть рюкзак из окна третьего этажа, было нормально закидывать парней мячами на физкультуре, выливать на них молоко или грязную воду. Было нормально не следить за своими словами. Их ненавидели, презирали, унижали только из-за любви. Обычной любви друг к другу. Джисона это убивало. Мир не должен быть настолько жестоким.
Не отказались от них только Хёнджин и Сынмин. Эти парни провожали их до остановки, приходили на выходные к Хану, вместе зависали с ними в интернет-кафе. Сынмин помогал с уроками, рассказывал, как правильно нужно готовиться к экзаменам и как лучше всего запоминать материал. Хёнджин молча защищал их от Дамрёля, играя на два фронта, неся на себе бремя предателя. Но он слишком сильно боялся этого парня, чтобы окончательно от него отказаться. Йеджи обижалась на него, игнорировала, бросала на Сынмина угрожающие взгляды, но всё ещё ничего не предпринимала.
Зима наступила незаметно. Снова стало слишком холодно. Джисон старался дать парням свои старые куртки, пока мать не видит, но они снова и снова отказывались. Но Феликс хотя бы взял старые ботинки, потому что ходить в тех, которые когда-то купил Минхо, было уже невозможно.
Старший болел. Он всё время кашлял, нос у него был заложен и голова трещала. Но ни к врачам, ни в аптеку он не шёл. Говорил, что справится сам. Не в первый раз. Джисон старался давать ему витамины, жаропонижающее и приносил в школу горячий чай. Лечил его и дома. Тёплыми одеялами, жаркими поцелуями и нежными объятиями. Феликс каждый раз фыркал, когда они просили их оставить наедине. Но ему и одному было неплохо. Джисон искренне возненавидел зиму и холода. Минхо заслуживал только самого лучшего, а не вечно заложенного носа и ужасного кашля, от которого лёгкие наружу.
В середине января братья пропали почти на неделю. Они не отвечали на звонки, не появлялись в школе и не выходили на связь. Хёнджин с Сынмином пытались успокоить Джисона как могли, но он всё равно ходил как на иголках. В понедельник он нашёл их на крыше, собирался наорать за то, что страшно переживал, но потом увидел это.
— Это засосы?
Джисон оттягивает воротник рубашки, пытаясь рассмотреть ключицы. Минхо дёргается, вырывается, отходит на несколько шагов назад.
— Расчесал просто, — тихо оправдывается, пряча глаза за челкой.
Феликс, присевший в нескольких метрах от них, подрывается, пытается что-то сказать, но под суровым взглядом старшего брата замолкает.
— Минхо, я, по-твоему, совсем идиот?
Эта ситуация начинает раздражать всё больше и больше. Раньше на нём были только синяки или ссадины. Он никогда не жаловался на физическое насилие, но фиолетовые засосы — это что-то новое. Особенно, учитывая то, что они встречались.
А если? Одна только мысль об этом приводила в бешенство. Ревность захлестнула Хана с головой. Он тоже встал, подошёл к Минхо вплотную, поднял голову за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.
— Нет, — тихо ответил Ли.
— Тогда откуда засосы?
В ответ тишина. Феликс рядом ни живой, ни мёртвый. Ему безумно страшно от такого Хана. Ведь парень для него стал лучшим другом, поддержкой и защитой. Видеть его в таком состоянии, взбешённого, еле контролирующего себя, пугало ужасно.
— Хан, это не твоё дело.
— А чьё? Это Дамрёль, да? Почему ты не защищался?
— Я пытался!
— Пиздишь как дышишь.
— Сонни…
— Кто это сделал?
Он внимательнее изучает его одежду. Рубашка где-то порвана, где-то неаккуратно зашита, штаны грязные, изношенные. Его старые кеды так совсем убитые. А вот Феликс совсем по-другому одет. У него кроссовки новенькие и рубашка чистая, выглаженная. Джисон понять не может почему. Неужели Минхо ещё и избил отец, неужели он решил сделать ему больно, ставя выше Феликса. Мол, посмотри, какой у тебя брат хороший, и учится, и старается, а ты шляешься хер пойми где. Или всё же компания Дамрёля перешла все границы?
— Хан…
— Не лезь, Феликс, — цедит сквозь зубы старший брат.
Ледяной ветер путает волосы, взгляд такой же, как и в первую встречу. Никаких эмоций. Никакой слабости. Джисон для него теперь тоже враг?
— Хочешь бить — бей. Но не смей мне указывать как жить, ясно?
Хан от этого задыхается возмущённо. В глазах злые слёзы, челюсть сжата так, что на внутренней стороне щеки остаются следы. Минхо смотрит на его кулаки, опускает голову, закрывая глаза, готовясь к ударам.
И Джисон бьёт.
Бьёт его снова и снова. Ненавидя всем сердцем его, себя и младшего брата, который пытается оттащить его.
— Сколько можно, Минхо? — он орёт на него, срывая голос. — Сколько, блять, можно! Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ты бессердечная сволочь.
Феликсу тоже прилетает локтем по брови, он морщится, но продолжает обнимать Хана поперёк живота, пытаясь оттащить. А Минхо на них смотрит так же презрительно, как на Дамрёля. Вот только теперь в этом взгляде столько боли, столько отчаяния.
Самый близкий человек, которому он смог довериться, которому он открыл и сердце, и душу, тоже бьёт его. Бьёт ещё беспощаднее, намного сильнее и хуже остальных.
— Успокоился? — шепчет.
Джисона этот шёпот до мурашек пробирает. Пройдя через столько трудностей, выдержав столько боли, он сломал Минхо одним поступком. Они стоят друг напротив друга, пожирают взглядами и ждут, кто не выдержит первым. А первым сдается Феликс.
— Хан, — всхлипывает он, — хён не виноват. Он меня защищал. Они меня хотели…
Он срывается на истеричные рыдания. Страшное слово изнасиловать остаётся непроизнесённым. Но Джисон понимает, что случилось. Понимает, что происходит. И это убивает ещё сильнее.
Его первую любовь, мальчика с самым добрым сердцем, изнасиловали ублюдки из компании Дамрёля. Он защищал Феликса, подставился сам, а потом получил ещё и от него. Вместо поддержки, понимания, любви, он взбесился из-за новых синяков, не разобравшись в ситуации.
Если бьют, бей в ответ.
Он мог защищаться, когда на кону стояла только его жизнь. Но когда это касалось Феликса, Минхо готов был отдать всё. Он любил брата слишком сильно и не хотел, чтобы тот проходил через то же, что и он.
Минхо присаживается на корточки рядом с братом, обнимает его и тот плачет ему в плечо. Джисона трясёт то ли от холода, то ли от боли в груди. Он не простит себя за этот срыв, ни за что и никогда. Он будет жрать себя изнутри за то, что сам причинил боль тому, кого любит больше всех на свете.
Если я полюблю человека, то сделаю всё возможное, чтобы он был счастлив. Со мной или без меня, главное, чтобы он был счастлив.
Вот так, Хан? Так ты делаешь его счастливым? Избивая по сломанным ребрам?
Он срывается вниз с крыши, бежит, перепрыгивая через несколько ступенек, адреналин бьёт по мозгам. Джисон находит их на первом этаже, на скамейках, сидящих так, словно им принадлежит весь этот чёртов мир.
— Хан!
Дамрёль улыбается, поднимается со скамейки и подходит к нему. Но улыбка меркнет, когда он видит в глазах младшего настоящее бешенство.
— Привет, мразь.
Кажется, он сломал ему нос. Он однозначно слышал треск. Руки горят ужасно, но его это не останавливает. Он лупит его, остальных, кто подключился, пинается, царапается, кусается. Ему плевать, что будет завтра, плевать, как сложится его жизнь после того, как он избил сына мэра. Плевать на всё.
Перед глазами лишь лицо Минхо, его полный сожаления взгляд. Сломанный Феликс, сидящий на коленях. Они не заслужили этого. Они обычные дети, до которых никому не было дела. Их никто не защищал, никто не любил и не давал почувствовать себя важными. Джисон хочет это исправить. Хочет показать, что на него можно положиться. Что он готов за них убить. Потому что теперь они его семья.
— А ну разошлись немедленно.
Историк выплыл слишком поздно. У Дамрёля все лицо в крови, Хану тоже разбили бровь, костяшки содраны, глаз начинает опухать.
Их всех, разумеется, повели к директору. Отстранили от занятий. Угрожали исключением. Даже судом. Дамрёль сидел тихо, как мышь. Джисон ожидал от него чего угодно, что он будет орать, истерить, но он молчал. Когда их отпустили, тот так же тихо вышел в коридор.
— Почему ты ничего не сказал?
Джисон прищуривается, пытаясь понять, что он задумал. Остальные парни ушли раньше всех, ведь зачинщиками драки были они вдвоем.
— Я заслужил.
— Что?
— Я не смог их защитить.
— Чего?
Шёпот, совсем тихий голос, но Джисон слышит каждое слово. Однако суть их понять не может.
— Парни напились тогда, я не смог их остановить. Я правда не хотел, чтобы это случилось. Что там делали Феликс с Минхо… Они же должны были дома сидеть, а не гулять в два часа ночи по гаражам. Я же любил его и не хотел, чтобы так случилось…
В его голосе столько сожаления. Дамрёль морально уничтожен, совесть грызет изнутри, и Хан готов действительно поверить в его искренность. Он столько лет издевался над Минхо, обзывал, унижал, прикрывая свою шкуру среди гомофобных друзей, и это сделало всё только хуже. На пьяные головы насилие казалось хорошей идеей, ведь Дамрёль сам угрожал много раз. И защитить его не смог, хотя должен был. Джисон ему ничего не отвечает, он слишком устал. Выслушивать его, разбираться в его проблемах — это последнее, чего он хочет.
Осознание бьёт, даёт ему леща. За гаражами. Его изнасиловали за гаражами. Они были там, потому что родители опять устроили попойку. Они сбежали из одного ада в другой. Ему пришлось подставиться самому, спасая брата. Джисон возненавидел не только мир, но и людей.
На улице все так же холодно. Он ледяной водой смывает кровь с лица и рук. От ветра дрожит, за курткой сходить не догадался. Джисон протяжно стонет в ладони, пытается собраться с мыслями, но слишком больно в области сердца, слишком страшно и одиноко. В какой момент мир стал таким убогим?
— Страдаешь?
Кто-то на плечи кладёт пуховик, немного смеётся, помогая встать. Минхо такой Минхо. У Джисона иногда складывалось ощущение, будто он ничего не чувствует, будто в душе у него черная дыра или пустота размером с большой каньон, но потом парень смотрел так, как только он умел, и Джисон понимал, что ошибался. Вот и сейчас он смеётся, пытается выглядеть беззаботно, а глаза выдают. Мешки под ними, синяки на лице, дрожащие от холода руки. Все тёплые вещи отдал Феликсу.
— Тебя исключили?
— Нет.
— Хорошо.
— Прости, я…
— Пустяки, я привык.
— Нет, — Хан садится на бордюр, снимает зимние ботинки, развязывает Минхо шнурки, заставляя того снять свою обувь, — нет, ты не должен привыкать к этому. Я поступил как последний дебил.
Они меняются ботинками. Джисон достает толстовку из рюкзака, теплый шарф, Минхо же молча это принимает. Затем аптечка и заживляющая мазь.
— Не лучшее место, чтобы лезть ко мне под одежду.
— Тогда пошли домой.
Хан искренне не понимал, почему Минхо его прощает, почему не злится и не говорит ничего. У ворот их нагоняет Феликс с опухшими глазами, в новом пуховике и зелёной шапкой. Он ничего не говорит, даже не смотрит на них, тихо плетётся сзади.
На квартиру к Хану приходят Сынмин с Хёнджином. Угрюмо молчат, запивая горе чаем. Джисон обрабатывает в ванной синяки и ссадины. Нежно целует ободранные колени, смотрит преданно, как провинившийся щенок, вымаливает прощение. Но Минхо простил его сразу и сказал об этом. Вот только сам себя Хан не простил.
— У меня отец — генерал. Если хотите, можем завести дело, чтобы их посадили, — тихо сказал он братьям.
Сынмин поддержал эту идею, ведь Дамрёля давно надо было наказать, и то, что он делал, было ненормально. О том, что он раскаивается, Хан решил не говорить.
Он позвонил отцу, попросил помочь, но тот ответил, что, к сожалению, никто этим заниматься не будет. Психовал Джисон тогда страшно. Он ничего не мог сделать, никак не мог облегчить их страдания, мог лишь наблюдать издалека. И от этого хотелось на стенку лезть.
Неделю его не было в школе. Дамрёля тоже.
— Я прочитал ваши работы. Все очень хорошие, — учитель истории перебирал бумажки, — но одна из них вызвала у меня смешанные чувства. С вашего позволения я тоже вам ее прочитаю.
Моё место в жизни, моё место в истории.
Разумеется, найти свое место в жизни очень важно. Иначе как ещё существовать в обществе, где каждому отведена своя роль. Также очень важно постараться найти своё место в истории. Если не в мировой, то хотя бы в истории жизни одного человека.
Что касается меня, не думаю, что в будущем для меня есть место хоть где-нибудь. Скорее всего, я умру от переутомления на стройке, а мой труд даже не окупится. Моё место на помойке или теплотрассе. Ведь для таких отбросов, как я, нет никаких шансов пробиться хоть куда-нибудь. Я уверен, что до меня никому нет дела. И если я исчезну, то никто даже не заметит. Мне бы хотелось стать частью чего-то важного, но на протяжении долгих лет мне внушали, что я идиот, который ничего не добьётся. Меня мешали с мусором, внушая, что я ничтожество. И, наверное, я даже поверил в это.
Таким образом, у меня нет места в жизни или истории. И вряд ли я его найду.
— Ли Минхо.
— Да, учитель.
— Тебе кажется это смешным?
— Нет, меня расстраивает, что вы сочли это шуткой.
— Можешь собирать вещи и идти к директору.
Теперь и Минхо отстранили от занятий. Всю неделю они с Ханом не вылезали из дома. До самого утра они смотрели шоу про молодожёнов или рэперов. Завтракали рамёном, в который Хан добавлял чипсы, убирались и пытались жить дальше.
Джисон старался не давить на Минхо, понимая, что тому тяжело. Такое пережить может не каждый, но он, кажется, держался.
Однако следующее лето было одним из самых тяжёлых. Парень запил, закурил и много ругался матом. Джисон с Феликсом отчаянно тянули его со дна. Получалось скверно. Его как будто подменили. Он перестал быть собой.
Минхо бродил безжизненным телом по пустым улицам в поисках выхода из этого ада. Но ничего не находил. Молчал. Редко что-то говорил. Но всегда тенью присутствовал рядом с парнями. Часто долго пялился в одну точку, не замечая ничего вокруг. Признался Хану, что пытался снова начать резать руки, но он слишком устал от боли, поэтому ничего не вышло. В ту ночь Джисон целовал каждый шрам на его руке, пытался нежностью залечить душевные раны. Не получилось. Ли полез к нему в штаны, думал, готов перешагнуть то, что произошло, но разрыдался как ребёнок, когда начался процесс. Джисон тут же подорвался, обнял его и всю ночь успокаивал.
Такие события ломают окончательно.
* * *
— Хорошо, думаю, вы правы, — сдаётся Хан, — возможно, у меня действительно были и есть проблемы.