Смотри не влюбись K&M

11

Две пары глаз наших чудо-барменов следят за моими нервными движениями. Они никогда не видели, чтобы я пила шоты. По правде говоря, я ненавижу крепкий алкоголь. Но сейчас думаю лишь о вкрадчивом шепоте, что заглушает все звуки вокруг.
- Давай насчет три. Раз...
Я выпиваю горькую жидкость, не дожидаясь команды. Это единственный протест, на который у меня хватает сил.
- Хорошая девочка, - раздается рядом с щекой, и ее обжигает ядовитый поцелуй.
Воронцов заедает горечь лаймом, а я ощущаю, как от места, которого коснулись его губы, распространяется парализующая отрава. Иначе не могу объяснить, почему перестаю сопротивляться и обмякаю, зарываясь глубже в его объятия.
Дальше следуют танцы, смех и безудержное веселье, которое выжимает все соки. К полуночи я начинаю откровенно потухать. Меня резко клонит в сон, и я не нахожу ничего лучше, чем улечься прямо на барную стойку.
Все в тумане. Фантазии мешаются с реальностью. В какой-то миг кажется, что я лечу. Или плыву. Или порхаю. Не пойму. Не хочу понимать. Потому что мне хорошо. Сладкая нега. Приятная мелодия. Обволакивающее тепло. Я чувствую чьи-то руки и прижимаюсь сильнее.
А вот утро превращается в настоящее падение с небес на землю. И судя по тому, как трещат виски, прямо на голову. Давно мне не было так плохо – только открыла глаза, а уже тошнит. Даже шевелиться не хочется. Предчувствую, что каждое движение добавит целую массу неприятных ощущений.
Осторожно, не дергаясь, убираю затекшую кисть из-под щеки. И с ужасом обнаруживаю, что меня удерживают руки. Мужские. С татуировками.
Черт! Черт!
Лихорадочно осматриваю себя – слава богу, в одежде. Значит, ничего не было. Бог мой, как же сложно вспоминать.
Вот меня уговорили остаться, вот была текила, много текилы. Танцы, объятия. Воронцов . Боже, везде Воронцов. Я ведь уснула на баре? Значит, это он меня сюда принес?
Очень неожиданно и внезапно панику душит волна радости, которая прорывает плотину моих доводов и возражений и накрывает с головой. Я невольно улыбаюсь и забываю, как дышать. Я это не контролирую, не выходит, просто радуюсь. Как дурочка. Возношусь вверх. Но также стремительно несусь вниз. Когда оглядываю подсобку, в которой мы лежим на матрасе. В которой не я одна была гостьей. В которой Кирилл поимел, скорее всего, многих. И не раз.
Злюсь на себя за глупые мысли. Конечно, рассудительной меня тяжело назвать, но и безрассудной вряд ли можно. Злюсь, в два прыжка вскакиваю на ноги и вырываюсь из душной комнаты. Проношусь мимо сонного Малика, который не успевает ничего сообразить.
А на улице настоящий июльский зной. Солнце беспощадно слепит и жарит. Так мне и надо. За то, что не думала головой. Вообще непонятно, чем думала.
Ноги резво несут меня вперед. Я сворачиваю на главную улицу и решаю пройти мимо отцовской мастерской. Здесь всего минут пятнадцать пешком. И сейчас это кажется жизненно необходимым. Потому что там сегодня должен работать Даня. Мне нужно увидеть его. Чтобы вспомнить, ради кого все. Чтобы вернуться к свету, потому что меня окутала темнота.
Мчу наперегонки с обжигающим ветром. Добираюсь к месту в два раза быстрее и с воодушевлением выбегаю из-за угла. Но поспешно торможу и делаю несколько шагов обратно. Потому что вижу Даню. В окружении подозрительных парней. Двое стоят чуть позади него, а один возвышается спереди и что-то рассказывает на повышенных тонах.
Все это странно. Я не узнаю неунывающего Мочалина: плечи опущены, взгляд вниз, и он молчит.
Когда самый здоровый из троих хватает его за майку, а другие не дают отступить, я пугаюсь. Хочу выйти вперед, но все заканчивается так же быстро, как и началось. Его отпускают, что-то повторяют с угрозой, а затем садятся в тонированный джип и уезжают. Даня смотрит им вслед и со всей злостью пинает бутылку под ногами.
Я достаю айфон, который вот-вот сядет, набираю его номер. Вижу, как он долго смотрит на экран, а потом просто убирает телефон обратно в карман и возвращается в мастерскую.
Бог мой, что вообще происходит?
Катерина
Папа дуется на меня. Я никак не могу понять причину, но дуется он с самого ужина. Если я и не хотела признавать, то сейчас, когда в завершении обеда он делает только один кофе для себя, это становится очевидным. Так было всегда – два жутко черных американо нам и зеленый чай с лимоном маме. Где... нет, неправильно, почему произошел сбой в системе? Могу я взять звонок другу или помощь зала?
Ладно, руки у меня есть, чтобы нажать кнопку на панели кофемашины, варить в турке уже времени не хватит. Еще душ нужно принять, у Дани смена должна вот-вот закончиться. Потом уснет, фиг разбудишь.
Ловлю папин изучающий взгляд. Он сдвигает на переносице брови, так и хочется складку пальцем разгладить. Я же открыто смотрю в ответ, мол «говори, если есть что сказать».
Молчит. У нас с ним так не принято, поэтому удивлена.
Зато мама, наоборот, идет на контакт все легче. И самое удивительное, мне становится проще откровенничать с ней. Раньше я чувствовала скованность в общении, казалось, что мы далеки так же, как Южный и Северный полюсы: вечно она все темы склоняла к шмоткам и мальчикам. Но с тех пор, как я увлеклась бегом и активным спортом, мы заметно – и неожиданно – сблизились. А на этой суматошной неделе я вдруг нашла поддержку именно в ее лице, хотя всегда считала себя папиной дочкой. Когда у меня случился настоящий «бада-бум», мама молча подставила плечо и приготовила любимые вафли, а не обиды корчила, как некоторые.
Улыбаюсь ей, хвалю плоский живот, который та демонстрирует. Она и правда подтянулась за пару месяцев спорта с моими подсказками. Мама забирает тарелку с недоеденным джемом, гладит меня по щеке и смотрит почти влюбленно, а я странным образом жмурюсь от удовольствия. Контакт, контакт, контакт – я без него никуда.
Правда, через минуту идиллия рушится, когда мама в очередной раз спрашивает про Кирилла, в котором души не чает. Чем он заслужил? С трудом, но удается увести разговор в сторону Дани. Сейчас он меня сильнее заботит.
Перевожу взгляд на папу и спрашиваю, как у Мочалина дела. Действую осторожно, точно юная Нэнси Дрю, захожу с разных углов. И очень удивляюсь, когда отец с горем пополам выдавливает из себя два слова и те нелестные. Оказывается, папа недоволен его работой, хоть и старается выразиться помягче. Но я не слезаю, пока мне не рассказывают, что Даня уже несколько раз засыпал во время смены и напортачил с заказом. И это за неделю.
- Парни говорят, он на трех работах пашет. Сам он молчит. Но не дело, не дело, - добавляет в конце папа, все сильнее запутывая меня.
Что-то однозначно не так. По-настоящему страшно за Даню. Быстрее допиваю кофе и лечу наверх в ванную. Что бы ни происходило, я должна выяснить.
- Только пришла, уже сбегаешь. Раньше всегда ночевала дома, - спустя двадцать минут причитает отец, застав меня в коридоре.