С зарождающимся внутри страхом ожидаю чего-то необратимого и неизбежно ужасного, но ничего не происходит. Парни быстро теряют ко мне интерес и снова обращают всё внимание на старшего.
Он говорит ещё несколько минут и разгоняет собрание небрежной отмашкой. Я не двигаюсь, даже когда мимо меня начинают один за другим проходить мотальщики, многие хищно косятся в мою сторону, а я лишь изредка уворачиваюсь, чтобы не столкнуться с ними. Поле постепенно пустеет, и я остаюсь наедине с ним. Он подходит ближе к бортику, сокращая расстояние между нами, подзывает меня поближе к себе взмахом руки, пока другой шарит в кармане плаща. Я медленно подхожу к нему, не сводя глаз с его кармана, пока он не достаёт смятую пачку «Примы». Я расслабляюсь. Молча стою напротив, глядя, как он обхватывает губами отсыревшую сигарету.
Привычный жест для курильщиков и такой родной для меня – мать регулярно, как по графику, отчитывала отца за то, что он не мог бросить курить. Особенно её бесило, когда он делал это на кухне. Наверное, и сейчас он стоит там у закрытого окна и в нервозном ожидании моего возвращения раскуривает «Космос», пока мама кричит на него и требует хотя бы открыть форточку, несмотря на то, что знает его ответ. "Холодно".
— Долго, что ли, глазеть собралась? — старший вырывает меня из моих мыслей и я случайно всхлипываю, резко вернувшись в настоящий момент.
Мужчина чиркает спичками по коробку и прикуривает, исподлобья глядя на меня. Выжидающий взгляд, требовательный, а мне даже в своё оправдание сказать нечего.
— Ты у нас не немая, случаем? А то я, может, время своё понапрасну растрачиваю на тебя, диалог пытаюсь выстроить, а ты ни бе, ни ме. — он делает затяг и выдыхает дым в сторону.
Отрицательно качаю головой. Тогда он наклоняется поближе ко мне и издевательски ухмыляется:
— О чём же мне твои красные глазки поведать-то должны, а? Ротиком давай, ротиком! Дядя тебе при всём желании ну никак помочь не сможет, если ты дяде ничего не расскажешь. Слёзы только не лей. — последние слова звучат ободрительно, и он на мгновение касается тыльной стороной ладони моей щеки. Чувствую тепло его прикосновения на коже и невольно льну к его руке.
Он всматривается в меня уже не с вопрошанием, а с подозрением. Без тени улыбки ощупывает рукой мои обмёрзшие щёки, отчего я вздрагиваю, но не отстраняюсь. Его ладони, большие и горячие, приятно согревают меня, озябшую, продрогшую.
– Замёрзла... – скромно признаюсь я и замечаю, что голос у меня сел, поэтому звучит теперь тихо и жалобно.
– Замёрзла, конечно, – подтверждает он и отпускает меня. – Ну-с, раз замёрзла, тогда согреться полагается.
Он отходит немного в сторонку, зажав сигарету зубами, опирается на бортик руками и легко перемахивает через него с театральным "Опля!", в следующее мгновение оказываясь с моей стороны. Теперь, когда между нами нет никакой преграды, даже такой незначительной, как бортик хоккейного поля, я каждой клеточкой тела ощущаю его.
– Ну чего, правильно я говорю? Греться пойдёшь или тебя уже кто-то греет?
Своим вопросом он застаёт меня врасплох. Я часто моргаю и вижу, как он начинает улыбаться. Довольный.
– Нет, я с вами! – резко выпаливаю я, готовая вцепиться в его руку, если он вдруг решит уйти.
Он не уходит. Томительно долго докуривает сигарету, пока я смотрю на него горящими от нетерпения глазами.
– Со мной, значит... – задумчиво тянет он. – Ну пошли, раз со мной. – Наконец, щелчком выбрасывает окурок и закидывает руку мне на плечи, окружая меня необходимым теплом. Я жмусь к нему и позволяю ему вести себя.
