Король Льда

Дом, милый дом

Винтерфелл стоял, как и тысячи лет до того — огромный, древний, несокрушимый. После пожара это был уже не совсем тот замок, что знал Джон в детстве, но Рикон и Санса отстроили его как следует, сохранив все, что можно было сохранить и изменив как можно меньше то, что требовало изменений. Из его младшего двоюродного брата, который был совсем ребенком, когда Джон покинул свой дом, получился хороший лорд — очень молодой, горячий, но уже познавший горький вкус изгнанничества и лишений. Это не давало ему зазнаться, а опыт жизни среди одичалых позволил Рикону хорошо понимать их, а им — уважать его.

Еще из Дарри Джон послал ворона, сообщая о своем прибытии и прося не устраивать никаких пышных приемов. Тем не менее, когда Визерион приземлился на небольшую пустошь невдалеке от Зимнего городка, его ждала маленькая процессия, которую возглавлял его младший брат (про себя Джон продолжал называть его братом, а Эддарда Старка — отцом, хотя и знал, что это не так). Рикон сидел очень прямо на сером мерине, который переступал ногами и косил взглядом. К счастью, Визерион был достаточно умен и послушен, чтобы не трогать лошадей и людей без приказа. Сопровождавших брата всадников Джон не знал, кроме одного — крепкого лысеющего коренастого мужчины в древних бронзовых доспехах. В то время как все остальные спешились и преклонили колени, он только склонил голову, но Джон понимал, как много значит и этот знак почтения.

После того, как все поцеловали его руку, король крепко обнял брата, сел на приготовленного для него скакуна, и процессия двинулась обратно в Винтерфелл. У ворот их встретила Санса: красивая, высокая, нарядная, с ключами на поясе, — настоящая хозяйка замка. Все беды и потери прошлого как будто никак не отразились на ней, и только очень хорошо знавший ее человек мог заметить то огромное расстояние, которое пролегало между этой ослепительной молодой женщиной, и восторженной девочкой, когда-то покидавшей Винтерфелл. Вопреки просьбе Джона, его родичи все-таки устроили пир — скромный, только для обитателей и гостей дома Старков, но тем не менее, это было именно пиршество, а не семейный ужин. Впрочем, скоро Джон расслабился и ел и пил с удовольствием, улыбаясь шуткам, которые были старыми еще во времена его детства, отвечая на здравицы и радуясь обществу кузена, с которым он сблизился за последние несколько лет их частой и подробной переписки. Взгляд Джона скользнул по пирующим — в череде лиц, молодых и старых, знакомых и незнакомых, было одно, которое выделялось как внешностью, так и выражением, и царапало взгляд, точно зазубрина на клинке.

— Сандор Клиган все еще служит тебе? — спросил он, наклоняясь к Рикону.

— Да, и он хороший знаменосец — год назад я отдал ему Хорнвуд.

— Вот как — что ж, полагаю, ты прав, брат. Но в Королевского гавани об этом человеке по-прежнему недобрая память, хотя прошло уже много лет, как он ее покинул.

— Зато здесь его дела говорят о нем лучше всяких слухов.

Джон коротко кивнул и вернулся к жаркому. Не то что бы его тревожил бывший Пес Ланнистеров в числе знаменосцев Рикона, но он был удивлен, как такой человек вообще согласился кому-то служить. Насколько Джон помнил, Клиган объявился в Винтерфелле несколько лет назад. Ничего не было известно о том, где он был раньше и что делал после побега из Королевской гавани во время Войны пяти королей. Рикон принял его на службу, а Джон предпочел не ворошить прошлое. И вот теперь этот человек стал одним из лордов Севера, сидит за одним столом с остальными вассалами Старков, ест мясо и пьет мед его брата, как будто не было в его жизни ни службы Ланнистерам, ни позорного бегства с поля боя, ни слухов о сожжении городов и насилии над детьми. С другой стороны, подумалось королю — разве это не свидетельство того, что старые распри между великими домами наконец-то ушли в прошлое?

Дни в Винтерфелле шли один за другим. Рикон порывался устраивать для брата развлечения чуть ли не каждый день, но Джон мягко пресекал эти попытки. Гораздо больше по душе ему были спокойные прогулки верхом по окрестностям Винтерфелла и тихие вечера в обществе родственников за чашей горячего вина и неспешной беседой. У каждого из них в прошлом были события слишком болезненные, чтобы говорить о них, и все трое по негласному уговору обходили их в разговоре.

Время для Джона как будто замедлилось: каждый день был похож на предыдущий, но теперь это несло с собой не тоску, а утешение и исцеление. Все вокруг было наполнено для него воспоминаниями, как сладкими, так и горькими. Но одновременно с этим он чувствовал, что этот полусонный покой продлится недолго. Что-то как будто назревало внутри него, набухало, как почка весной, готовая распуститься, как только настанет подходящее время.