Фиола приподнял серебряную чашу.
- Понадобилось три недели, чтобы образовался этот коктейль. Последние три дня он стоял закрытым на льду, чтобы как следует смешаться с дополнительно выжатым в него апельсиновым соком; сегодня он получает окончательное завершение. Для этого требуется еще плеснуть в него кофе мокко и несколько капель ангостуры.
Он взял бокалы, повертел их вниз головой в разрезанных пополам лимонах и обмакнул в сахарную пудру, которая мгновенно кристаллизовалась. Потом насыпал в них мелко наколотого льда, хорошенько встряхнул чашу и наполнил бокалы.
- Пейте без соломинки, но если хотите - с лимоном. - Он пододвинул Каю нарезанные ломтики.
В комнату лился свет и, преломляясь, придавал всем предметам шелковистый лоск. Шезлонги были сдвинуты к окну, на низких табуретах лежали пачки газет.
- Давненько вы здесь не были, - заметил Фиола.
- С того первого вечера я больше не играл.
- Несколько дней назад здесь был большой шум. Человек с черепахой решил, что его обманули. Он так решительно протестовал, что его амулет упал на пол. Забавно было смотреть, как черепаха, не привлекая к себе внимания, очень медленно и торжественно куда-то ползла, а ее хозяин в это время высказывался, энергично жестикулируя всеми частями тела. Плохие ныне у людей манеры.
Кай смотрел в окно; две моторные лодки выходили из четырехугольной игрушечной гавани Монако. Он хотел справиться у Фиолы о своей незнакомой партнерше за игорным столом и ломал голову, с чего начать. Какая-то робость удерживала его от того, чтобы спросить о ней прямо; он углубился в размышления, а они заводили его все дальше и дальше.
Фиола вывел его из задумчивости.
- Вы далеко унеслись в своих мыслях.
Кай вздрогнул от неожиданности. Он хотел поосторожнее сформулировать свой вопрос и, думая об этом, невольно погрузился в прошлое. Наверно, виной тому был завораживающий свет - прозрачно-серый, мерцающий, в котором могло привидеться нечто далекое, - он подумал о юной Барбаре, о той минуте, когда она стояла возле него, прислонившись к деннику, позади нее были лошадиные крупы и тьма, а у нее на лице - выражение впервые разбуженного знания. Картина была вполне отчетливая, он все еще видел ее, как видел просвечивающее окно перед шезлонгами, газеты и своего визави, и таяла она неохотно, готовая возникнуть опять.
- У вас своеобразные коктейли, - задумчиво сказал он. - А я сейчас думал о том, не слишком ли это мало для человека - вести жизнь без цели. Быть может, лучше сдаться, поставить себе границы и заделаться оседлым. В сущности, с наступлением определенного возраста этого и ждешь. Быть может, это даже закон природы.
- Это, несомненно, так. Но я не верю, что он действителен для всех.
- Гонишься за какими-то вещами, пока не начнешь запыхаться, и позволяешь себе катиться, словно шар, от одного вихря событий к другому, в погоне за небывалыми ощущениями твоего "я". Иногда мне кажется, я стою на распутье - с одной стороны, такое же существование, как доселе, главная цель коего - польстить собственному самолюбию, сдобрив его скепсисом; с другой жизнь, солидно обустроенная и разумная, основательная и прочная, скрепленная знанием и волей.
Фиола поднялся.
- Это поразительно, но у меня создалось впечатление, будто вы собираетесь жениться.
Кай немного помолчал, а потом сказал:
- Наверно, это было бы необходимым дополнением. - Он покачал головой. Но я ведь хотел поговорить с вами совсем о другом.
- Сегодня приемный день у принцессы Пармской. - Фиола позвонил. - При таком настроении, как у вас, это как нельзя кстати. Мы пойдем вместе. А вообще-то вам бы следовало знать: тихую пристань громче всех восхваляют люди, которые носятся в океане. Вы бы не вынесли, если бы кто-то на самом деле заставил вас причалить в тихой пристани.
Принцесса Пармская была стара. Ходьба давалась ей с трудом, и потому ее всегда видели только с палкой. Она держала большой дом, не вполне единый по своему убранству. Некоторые комнаты были заполнены ценными коллекциями, однако она туда не заглядывала.
Кай и. Фиола были приглашены к ней на костюмированный праздник. Клуб в тот вечер был пуст. Швейцар зевал в свои золоченые рукава, а крупье одиноко царили за игорными столами, неподвижные и скучающие, как китайские боги. Только за одним столом шла игра для иностранных гостей, остальные пустовали. На вечера принцессы Пармской принято было приходить вовремя.
Кай очень рано начал готовиться к выходу. Он любил после ароматизированной ванны полежать в толстом махровом халате - любил этот час полной расслабленности, недодуманных мыслей, светлых виргинских сигарет, час, проведенный в шезлонге, в кресле у окна, среди газет и книг, в которых разрезаны только первые четыре страницы, в непритязательных мечтаниях и за подпиливанием ногтей.
Потом неторопливо одеться. Делать это нарочито неспешно. Повязывая галстук, неожиданно набрести на интересную идею. Попытаться ее осуществить, вдруг увидеть в зеркале собственную любопытную улыбку на чуть склоненном к плечу лице и удивиться, что мог так забыться. Завязать узел, снять сетку для волос. Внизу уже засигналила машина Фиолы.
Странно было ехать в закрытом автомобиле, если привык к открытому, еще более странно - не сидеть за рулем. Удивительный маленький островок двухместная машина-купе, мимо которой с тихим гуденьем проезжали сады и тутовые деревья. Обветшалые коричневые колонны, выцветший, изъеденный временем герб, почти утративший рельефность, набегающие из темноты волны зелени, аллеи, держащие на себе небо, а перед въездом к дому фантастическое зрелище: освещенные автомобили, факелы, огни, волны золота, багрянца и света, маски, костюмы, шелка...
Принцесса Пармская принимала друзей в маленькой, несколько отдаленной комнате. Здороваться с ней было не обязательно, - кто хотел, мог оставаться не узнанным вплоть до снятия масок.
Большая часть комнат дома была убрана для праздника, однако некоторые оставались неосвещенными.
- Это японские комнаты, - пояснил Фиола, - они, как правило, недоступны.
Когда Кай и Фиола пришли к принцессе, она чувствовала себя совершенно измученной.
- Мне пришлось целый час, с небольшими промежутками, выслушивать одни и те же рассказы, от этого устаешь. Пойдемте со мной, я бы хотела немного отдохнуть.
Принцесса оперлась на руку Фиолы и повела обоих в японские комнаты. Они оказались просторными, были выдержаны в строгих пропорциях, которые не нарушались картинами на стенах. Несколько положенных один на другой ватных тюфяков, множество подушек. В воздухе - легкий аромат мимозы.
За доходившими почти до полу окнами с широкими и высокими створками открывалась, словно кадр из цветного фильма, брызжущая весельем сутолока праздника. Из темных кулис парка вышло факельное шествие и, кивая огнями, проследовало мимо. Молчаливое, далекое и роскошное всходило над верхушками деревьев что-то похожее на солнце, оно ослепительно ширилось, а потом мягко скользнуло вниз, рассыпавшись на тысячи синих и серебряных брызг. Непрестанно взлетали ракеты, ночь была взбудоражена искрящимися столбами, глянцевой пылью и вихрями пламени.
- Детьми мы часто по вечерам, когда собирались гости, сидели в своих темных комнатах, - нас ведь давно уже отослали спать, - и прижимались лицом к стеклу, хоть мы и боялись, что нас обнаружат, но с трепетом ожидали фейерверка в саду. У нас пресекалось дыхание при виде этого романтического мира. Позднее мне объяснили, что фейерверк состоит главным образом из магниевого порошка, - я убегала от таких объяснений и ненавидела своих учителей. Я не хотела знать, отчего на минуту вспыхивает северное сияние. Теперь у меня седые волосы, я хожу с палкой и веду такие сентиментальные речи. Но проходишь и через это, ведь для жизни в подобающем стиле честолюбия надолго не хватит. Я все еще люблю фейерверк, и по-прежнему он производит на меня самое сильное впечатление, когда я стою у темного окна. А потом за этим фейерверком вспыхивает другой, он длится дольше и заставляет задуматься...
В сводах окон виднелись опять только звезды. Шелестел мимо приглушенный женский смех. За стеклами проплывали лица и скрывались в парке. Цветные фонарики притаились в листве, словно большие бабочки, бархатистые и пылающие.
Принцесса Пармская поднялась и, как бы извиняясь, сказала:
- Находиться здесь слишком долго - вредно. Начинаешь философствовать, а философия с такой примесью сантиментов, по-моему, никуда не годится. Пойдемте.
По коридорам и лестницам носился рой масок, в комнатах, между группами гостей, сновали слуги, балансируя подносами, на которых высились пирамиды закусок. На террасе были установлены плоские хрустальные буфеты, словно гигантские с голы из льда. Посередине били фонтаны с подкрашенной водой, источавшей пряный аромат. Из длинных желобов со льдом высовывалась блестящими горлышками целая батарея бутылок.
- Пойдемте со мной в павильон, - сказал Фиола, - там танцуют, как в парижских барах. - За деревьями снова разлетались брызгами зеленые ракеты. Фиола поглядел им вслед и продолжал: - Сейчас она опять в своей японской комнате, единственной, что остается неосвещенной, - стоит там у окна и прижимается лицом к стеклу, как делала в детстве, и в тот миг без дыхания, когда в груди пусто и тяжесть улетучилась, дает волю подавленному чувству. Это бесценный для нее момент, и порой мне кажется, будто только ради него она и устраивает эти свои праздники. Так человек возвращается назад.
- Возможно, у нее есть склонность к романтике, вытесненная в эту область, - заметил Кай.
- Склонность-то есть, но она никогда не вытеснялась. У этой женщины позади большая жизнь. Вы еще найдете здесь мужчин, которых она любила. Скажу вам больше: вы здесь найдете мужчин, которых она попросту забыла. Ибо в ней было столько жизни, что она забывала о том, чего лишается, когда имела в виду что-то другое. Я никогда не видел более непринужденной женщины. Она заговаривала с людьми, какие ей нравились, и это никогда не вызывало кривотолков, настолько безупречной была ее репутация. Человек, за которого ее выдали в шестнадцать лет, благодаря ей стал министром, хотя был неоспоримым болваном. Она вела широкую жизнь на разных этапах своего пути, и есть немало знатных людей, которые никогда ее не забудут. Сейчас она стоит у темного окна. Она вернулась к дням своей юности, стала более человечной и доброй, но вернулась.
- А мы с вами кружным путем возвращаемся к нашему разговору в клубе. В последние недели я часто над этим задумывался и достиг почти кризисной точки: что предпочтительнее - периферия или центр, жизнь внутренняя или внешняя.
- Если эта мысль вас так угнетает, мы навряд ли найдем общий язык. Я предпочитаю периферию. Люди слишком уж приучились хищнически пользоваться землей, - где уж тут стать настоящим садовником.
- Одно, как и другое, может быть привычкой.
- Садоводство - да, оно ведь даже требует привычки, а вот другое - это протест против привычки. Любишь стремительный темп, в нем, пожалуй, заключено все. Вы же не придерживаетесь теории знатоков житейского искусства: любовь к быстроте всегда волей-неволей связана с легкомыслием.
Кай сделал отметающий жест.
- Я тоже не могу с этим согласиться, - продолжал Фиола, - потому и не вижу кризиса даже там, где его видите вы. Не усматриваю противоречия, какое должно здесь быть. Мы живем такой же внутренней жизнью, как человек, который любит одну единственную женщину (достойную сожаления) и все на свете объявляет суетой сует. Ради этого мы соответственно развили наши органы чувств и натренировали их на переживания, - эти фильтры наверняка не пропустят наружу ничего такого, что извлекает эгоцентрик. Единственное наше отличие - темп. Другой медлителен, неповоротлив и мало чего достигает; мы быстрее, подвижнее и потому достигаем многого. Мы любим многое точно так же, как тот - свое малое, оно нам так же необходимо, как ему. Разница только в степени, а не в сути. Почему надо от чегото отказываться, если это не ведет вглубь. Или вы тоже готовы поддаться этой пропаганде для толпы?
Кай немного помедлил.
- Я в нерешительности. Временами всплывают воспоминания, и я не знаю, что с ними делать. И все-таки не хочу их от себя отгонять. Я нахожусь здесь уже немалое время - достаточно долго для этого утомительного ландшафта о его шаблонной красотой, которая нагоняет скуку. Почему я не еду дальше? Не осмеливаюсь, у меня такое чувство, будто я что-то упускаю. Только не знаю, что.
Фиола остановился и смеясь воскликнул:
- Ваш пример способен привести в ужас. За этим определенно кроется женщина. Какая нелепая идея!
Кай рассмеялся тоже и сказал:
- Никакой женщины за этим нет, во всяком случае в том смысле, какой вы в это вкладываете. И лучшее тому доказательство то, что я как раз хотел вас спросить об одной незнакомке.
- Это может доказывать и обратное!
Кай сорвал нарцисс, - он не знал, что сказать. Фиола был не совсем не прав. Тревоживший Кая комплекс был связан с образом юной Барбары; правда, она стояла на заднем плане, но занимала там прочное место. Еще прочнее была непреложная истина: Барбара не может стать эпизодом. Если он решится на этот шаг, решение будет твердым, что бы ни случилось потом. Барбара - это жизнь в тиши, единственная в своем роде. Удивительно, насколько она неотменима.
- Мы с вами ведем истинно немецкий разговор. - Фиола взял Кая под руку.
- И бесперспективный, - вздохнул Кай.
- Виновата японская комната. Утешает только одно: кто так жаждет оседлости, не достигнет ее никогда. Человек, оседлый по натуре, жаждет авантюр.
Перед ними между скальными дубами стоял павильон. Его построили специально для танцев. Полом служила очень толстая стеклянная панель. Под нею горели вереницы лампочек и неяркие лучи прожекторов, которые мягко, без резких переходов, меняли цвет. Больше никакого освещения в павильоне не было.
Лица танцующих разглядеть было трудно, так высоко свет снизу не доходил. Лишь иногда он что-то случайно выхватывал - прядь волос, очертания лба, ухо. Освещались только ноги, они вели независимую, расцвеченную огнями жизнь, ритмично играя тонкими лодыжками и узкими коленями. В сочившемся свете мелькали шелковые балахоны Пьеро, тихо шушукая ниспадающими помпонами, и просматривались до самых бедер длинные, стройные ляжки, обтянутые блестящей тканью.
Кай недолго там оставался. В данную минуту эта эротическая акробатика ему претила и вызывала особое отвращение еще и тем, что сопровождалась музыкой. Он в одиночестве вышел из павильона, отыскал лиственную аллею и неторопливо по ней двинулся. В одном месте ему открылся вид на террасу, здесь он остановился в темноте с маской в руке, раскованный и спокойный.
С боковой дорожки послышались шаги, легкие шаги, вероятно, шла женщина. Кай даже смутно видел приближавшуюся к нему фигуру. Она мимоходом задела его и очень испугалась, неожиданно увидев человека прямо рядом с собой. Кай извинился: он сбежал из павильона и искал здесь минутку покоя.
- Я думал, вы пройдете мимо, не заметив меня, и потому посчитал, что проще стоять молча. - Он немного подождал. - Отсюда открывается такой гармонический вид на буфеты.
- Но и весьма платонический. Вы полагаете, что у буфетов и должен быть такой вид?
- Если вы не голодны, то да. А вообще свое мнение в любой момент можно изменить.
- Это довольно-таки удобно, однако далеко не для всех.
Кай рассмеялся.
- Подумайте о том, что мы сейчас говорим о мелочах. Было бы крайне утомительно иметь ко всякой пустяковине определенное отношение. К тому же и очень скучно. Лучше держать про запас сколько-то непроштемпелеванных мнений, чтобы выискивать среди них именно то, что нужно. Это нечто вроде всегда болтающихся в кармане мелких денег на второстепенные нужды.
- А ради первостепенных, значит, надо быть во всеоружии убеждения?
Кай насторожился. Он столкнулся с противником, который парировал удар гдето на грани игры и насмешки, готовый обернуться безобидным, если его будут слушаться и пожелают оценить. Не каждый день случалось, чтобы Кая так спокойно отбрили, и было бы ошибкой демонстрировать сейчас тонкость души и блистать глубокомыслием. Куда более уместными представлялись ему чуть приукрашенные банальности.
Болтая маской, висевшей у него на запястье, он мягко преподнес собеседнице:
- Слова, слова, говорят так и говорят эдак. Важно то, чего в данный миг тебе хочется. При чем тут оружие? Мы совсем не герои. Любовь к оружию чисто женское свойство. К сожалению, это свойство господствует в мире. Даже адвокаты иногда желают быть крестоносцами сердца. Ужасающее честолюбие.
- Уберите его. Что останется?
Кай решил позондировать чуть глубже и осторожно сказал:
- Зачем убирать! Только ограничить. Воспринимать побуждения как побуждения, а не как законы. Жизнь не такая уж веселая штука. За конфликты надо быть благодарными. А конфликты из-за женщин - самые удобные, самые частые и самые примитивные. Разве можно не заметить, что это просто вариации одного и того же?
- А разве можно было бы вынести бесконечное множество сюжетов? Как бы мы тогда отличали вкус от безвкусицы?..
- Невыносимо и то, и другое, но все же это было бы не так надоедливо.
- Зато более утомительно.
- Более занятно.
- Более пошло.
Они посмотрели друг на друга. У обоих мелькнула одна и та же мысль. Кай высказал ее вслух:
- Сегодня не совсем тот вечер, когда можно долго наслаждаться такими разговорами. Мы немножко неосмотрительно в них втянулись и блуждаем теперь в дебрях. Давайте скрасим себе жизнь и подойдем к тем буфетам! Вернемся к ним кружным путем, чтобы у нас, по крайней мере формально, получился финал.
Они пошли обратно по аллее и завели легкий разговор, оказавшийся приятным, поскольку Кай чувствовал рядом с собой партнера, который уверенно и с пониманием подхватывал намеки и на них отвечал, не нуждаясь в объяснениях. Совершенно непостижимым образом, в большей степени, чем могло быть после длительного знакомства, между ними установилось доверие, и оно повлекло за собой какое-то неясное, даже мечтательное настроение, без страха, что оно вот-вот улетучится.
Играючи летали фразы, иногда минуя одна другую, иногда одна за другой, иногда окольными путями, - они были не чем иным, как ритмикой настроения.
Показался танцевальный павильон. Вокруг него стеной стояла музыка, настолько приглушенная, словно она исходила из затонувшего города. Облако арпеджио, затем колибри-пиццикато и скрипичная мелодия.
- Хотите потанцевать? - спросил Кай.
- Не сейчас. Интересней смотреть.
Они остановились у входа. Из гущи танцующих пар вынырнул Фиола и подошел к ним.
- Какое высокомерие - вот так стоять и оставаться безучастными.
- Безучастными?
Фиола поднял руки, как бы защищаясь от Кая.
- У вас сегодня прямо сократовские методы. Пощадите меня. Что, если я раздобуду чего-нибудь вылить?
Он вернулся с бутылками и печеньем, придвинул несколько низких стульев, составил их вместе и налил полные бокалы. Потом обратился к Каю.
- Перед праздниками и светскими сборищами надо бы всякий раз прочитывать две-три страницы Оскара Уайльда. Это разгоняет ненужные размышления.
Незнакомка поставила свой бокал.
- Сегодня расточается столько мудрости, что испытываешь прямо-таки благоговение. Я без конца слышу максимы житейского искусства. Должно быть, это очень хрупкое существо, если ему требуется столько помощи и поддержки.
Фиола облегченно вздохнул.
- Вы почти угадали. Но дело обстоит еще хуже. Такого искусства не существует вообще. Это всего лишь вспомогательная конструкция. Воображаемый банк, на который с радостью выставляют векселя. Только так и можно выдержать бесконечные разговоры на эту тему.
Он попрощался. Сразу после его ухода оркестр ненадолго смолк. Из-за этой неожиданной паузы Кай сказал нечто такое, чего совсем не хотел говорить:
- У меня такое чувство, будто я вас знаю.
Она махнула рукой.
Он поспешил прибавить:
- Это был не вопрос, а утверждение, сам не пойму, как я к нему пришел.
Она поднялась.
- Это вполне возможно. Здесь, на побережье, все мы так часто встречаемся. Так что я не стану на вас за это сердиться.
Он засмеялся и пошел с нею дальше. Никак не мог решиться ее оставить. Они подошли к зданию казино и пересекли холл. В одной из соседних комнат стояли игорные столы, где делались ставки.
Стройный, довольно молодой Пьеро отвлекся от игры, сразу же встал с места и подошел к незнакомке.
- Вот и вы наконец. А я уже волновался.
- Как видите, напрасно. - Женщина ни на секунду не замедлила шага, она прошла мимо молодого человека, словно мимо какой-то картины. Но Кая подкупило другое: то, что она сделала это не резко, а почти ласково, хотя и непререкаемо. Ему было интересно встретить в человеке такое необычайно естественное чувство превосходства, которое опять-таки граничило с добротой.
- Вы хотели бы поиграть?
- Да. Несколько минут.
Они нашли свободное место и сделали ставку. Кай стоял у незнакомки за стулом. У него мелькнуло воспоминание о первом вечере в Монте-Карло. Он улыбнулся. Где только были его глаза! Ведь перед ним та самая женщина, что тогда пододвинула ему фишки.
Выстраивая одну комбинацию, она попросила у него совета. Он наклонился к столу и разместил ее ставки. Так они играли какое-то время. Потом перестали и вышли на улицу.
- Как приятно пройтись. - Они прохаживались вдоль грядки с нарциссами. На одном из прудов плавали лодки с лампионами. Между эвкалиптовыми деревьями висела луна.
- Одна из маленьких хитростей - знать, что при тяжелых душевных состояниях неодушевленные предметы приносят больше облегчения, чем чье-то сочувствие или утешение. Человек в отчаянном положении - он берет и переодевается в любимые вещи, и вот уже все стало проще, чем за минуту перед тем; или же он не запирается в четырех стенах, а начинает ходить, ровно дыша, ходит и замечает, как отпускает напряжение...
Женщина ничего не ответила. Кай тоже умолк. Они опять пришли на террасу. Там она протянула ему руку, а он остался стоять и ждал, пока она не исчезнет из виду.
Не произошло ничего такого, что должно было бы его взволновать, какая-то встреча, несколько слов, малозначительный разговор, - и тем не менее он чувствовал в себе перемену, пусть почти незаметную, но столь же естественную и непререкаемую, как эта женщина. Он пытался найти выражение для этой перемены, но это была такая малость, что ее не удавалось охватить словами. Ему пришлось ограничиться описательным оборотом: то было приятное чувство, имевшее нечто общее с Матиасом Клаудиусом {Матиас Клаудиус (1740 1815) - немецкий поэт, стихи которого отличались мягким лиризмом и особой мелодичностью. (Примеч. пер.)}.
Чувство это продержалось недолго и вскоре претворилось в желания. Кай бродил по зданию казино. Незнакомки там уже не было. Он уговаривал себя, что вовсе ее не ищет, но был бы рад, если бы встретил. Зато он наткнулся на Пьеро, который, сидя за игорным столом, смерил его долгим оценивающим взглядом. Это рассердило Кая; он подсел к той же рулетке и стал понтировать. Когда он опять почувствовал, что тот на него смотрит, то, быстро повернувшись, раздраженно встретился с ним глазами и медленно скользил взглядом вниз до шелковой пуговицы у него на воротнике. Пьеро нервно стиснул зубы, но выдержал. Кай утратил к нему интерес и пустился на поиски Фиолы.
Он нашел его в павильоне. Обменявшись с ним несколькими незначительными словами, Кай спросил у него имя незнакомки.
Фиола опешил.
- Как, вы не знаете?
- Нет...
- Тогда этому вашему интермеццо можно позавидовать.
Кай вскинул голову.
- Почему?
- Потому что это самая сложная, капризная и неверная женщина нынешнего сезона.
Кай ждал.
Фиола улыбнулся.
- Лилиан Дюнкерк. Она любит виконта Курбиссона.
