удушье - Чак Паланик

глава 19

Чёрно-белые цыплята таскаются по Колонии Дансборо; цыплята со сплющенными головами. Есть цыплята без крыльев или только с одной лапой. Бывают цыплята вообще без ног, шлёпающие по грязи коровника на одних растрёпанных крылышках. Слепые цыплята без глаз. Без клювов. Урождённые такими. Дефективные. Родившиеся уже сразу с разбитыми маленькими цыплячьими мозгами.
Существует невидимая грань между наукой и садизмом, но тут её сделали видимой.
Речь не о том, что мои собственные мозги будут стоить большего. Вон, гляньте на мою маму.
Посмотрела бы доктор Маршалл, как они все тут кувыркаются. Я не о том, что она поняла бы.
Дэнни здесь же, со мной: Дэнни лезет в задний карман штанов и вытаскивает газетную страницу для частных объявлений, сложенную в маленький квадратик. Сто пудов, это контрабанда. Его Королевское Высокогубернаторство увидит — и Дэнни будет наказан вплоть до увольнения. На полном серьёзе, прямо на скотном дворе у коровника, Дэнни вручает мне эту газетную страницу.
Если не считать газеты, мы очень аутентичны, — ничего на нас надетого в этом веке словно и не стирали.
Люди щёлкают снимки, пытаясь забрать кусочек тебя домой в качестве сувенира. Люди направляют камеры, стараясь втянуть тебя в свой отдых. Каждый снимает тебя, снимает хромых цыплят. Все пытаются заставить каждую текущую минуту длиться вечно. Сохранить каждую секунду.
Из коровника кто-то булькает, всасывая воздух через бульбулятор. Их не видно, но чувствуется немая напряжённость кучки людей, присевших кружком, пытающихся удержать дыхание. Кашляет девушка. Это Урсула, доярка. Там такие густые пары плана, что кашляет и корова.
Здесь нам положено подбирать засохшие коровьи эти самые, ну, коровьи кучи, а Дэнни начинает:
— Почитай, братан. Объявление в кружке, — разворачивает страницу, чтобы показать мне. — Вот объявление, здесь, — говорит. Там одно объявление обведено красными чернилами.
Когда рядом доярка. И туристы. Тут не меньше триллиона путей, чтобы нас поймали. На полном серьёзе, Дэнни наглый как никто.
В моей руке ещё теплый от его зада листок, а когда я отзываюсь:
— Не здесь, братан, — и пытаюсь вернуть бумажку...
Только начинаю, Дэнни спохватывается:
— Извини, не собирался, то есть, тебя втягивать. Если хочешь, могу взять сам тебе почитать.
Для школьников, которые сюда приходят, великое дело — посетить курятник и понаблюдать, как высиживаются яйца. Хотя обычный цыплёнок ведь не представляет такой интерес, как, скажем, цыплёнок с только одном глазом, или цыплёнок без шеи, или с недоразвитой парализованной лапой, — поэтому ребятишки трясут яйца. Трясут их хорошенько — и кладут обратно в кладку.
Ну и что, если уродится деформированное или ненормальное? Всё в образовательных целях.
Везучие рождаются уже сразу мёртвыми.
Любопытство или жестокость, — сто пудов, мы с Пэйж Маршалл можем кружить и кружить вокруг этой темы.
Сгребаю несколько коровьих куч, с осторожностью, чтобы они не ломались пополам. Чтобы их сырые внутренности не завоняли. Раз у меня все руки в коровьем дерьме — нельзя грызть ногти.
Стоя рядом, Дэнни зачитывает:
— «Ищу хорошее жильё; двадцатитрёхлетний парень, лечащийся самоистязатель, с ограниченным доходом и общественными навыками, доморощенный», — потом читает номер телефона. Номер его собственный.
— Это мои предки, братан, их номер телефона, — говорит Дэнни. — Это они так намекают.
Он нашёл это оставленным на своей кровати прошлым вечером.
Дэнни сообщает:
— Они про меня.
Говорю — «Да я врубился, о чём там». Деревянной лопатой продолжаю поднимать кучи навоза, сваливая их в плетёную эту самую. Ну, вы поняли. В корзину эту.
Дэнни спрашивает — можно ему прийти пожить у меня?
— Тут мы уже обсуждаем план «зю», — говорит Дэнни. — Прошу тебя как последнее пристанище.
Потому что ему неудобно меня тревожить, или же потому, что он пока не рехнулся, чтобы у меня селиться, — не спрашиваю.
В дыхании Дэнни можно унюхать кукурузные хлопья. Ещё одно нарушение исторического образа. Он просто магнитом говно притягивает. Доярка Урсула выходит из коровника и смотрит на нас вмазанными глазами, почти налитыми кровью.
— Если бы тебе нравилась какая-то девчонка, — спрашиваю его. — И если бы она хотела секса только чтобы забеременеть, ты бы согласился?
Урсула задирает юбки и топает через коровий навоз на деревянных башмаках. Пинает слепого цыплёнка, мешающего пройти. Кто-то щёлкает её на плёнку в процессе пинания. Семейная пара просит было Урсулу подержать их ребёнка для снимка, но потом, наверное, замечает её глаза.
— Не знаю, — отзывается Дэнни. — Ребёнок — это же не собаку завести. Я хочу сказать, дети живут очень долго, братан.
— Ну, а если она не планировала бы оставить ребёнка? — спрашиваю.
Дэнни поднимает взгляд, потом опускает, глядя в пустоту, потом смотрит на меня:
— Не врубаюсь, — говорит. — Ты имеешь в виду, типа продать его?
— Я имею в виду — типа принести его в жертву, — отвечаю.
А Дэнни говорит:
— Братан.
— Просто предположим, — рассказываю. — Что она собирается раздавить мозг этого нерождённого зародыша, высосать всю кашу большой иглой, а потом впрыснуть эту фигню в голову кое-кого из твоих знакомых, у кого повреждение мозга, чтобы его вылечить, — говорю.
У Дэнни отвисает челюсть:
— Братан, ты же это не про меня, а?
Я это про мою маму.
Такое называется «пересадка нервных клеток». Некоторые зовут её «прививка нервных клеток», и это единственный эффективный способ отстроить заново мамин мозг на такой поздней стадии. Он был бы шире известен, если бы не проблема с получением, ну, ключевого ингредиента.
— Ребёнка изнутри, — произносит Дэнни.
— Зародыша, — поправляю.
«Зародышевая ткань», как сказала Пэйж Маршалл. Наша доктор Маршалл с её кожей и ртом.
Урсула останавливается возле нас и показывает на листок газеты в руке Дэнни. Объявляет:
— Раз уж дата на нём не 1734 год — ты в жопе. Это нарушение образа.
Волосы на голове Дэнни пытаются отрасти, только некоторые вросли и спрятаны под белыми и красными прыщиками.
Урсула отступает, потом оборачивается.
— Виктор, — зовёт. — Если я тебе понадоблюсь — пошла сбивать масло.
Говорю — «позже». И она отваливает.
Дэнни спрашивает:
— Братан, так у тебя значит выбор между мамой и первенцем?
Дело нехитрое, как оно видится доктору Маршалл. Мы делаем такое каждый день. Убиваем нерожденных, чтобы спасти пожилых. В золотых струях часовни, выдыхая свои аргументы мне в ухо, она спросила — каждый раз, когда мы жжём галлон топлива или акр джунглей, разве мы не убиваем будущее, чтобы сохранить настоящее?
Полнейшая пирамидальная схема Социального страхования.
Она сказала, когда её груди торчали между нас, — сказала: «Я иду на это, потому что мне небезразлична твоя мать. А ты мог бы как минимум выполнить свою маленькую роль».
Я не спрашивал, что значит маленькую роль.
А Дэнни просит:
— Так расскажи мне правду про себя.
Не знаю. Я не смог пройти через это. Через эту хуеву роль.
— Да нет, — говорит Дэнни. — В смысле, ты уже читал дневник своей мамы?
Нет, не смог. Я чуток встрял на этой мутной теме с убийством ребёнка.
Дэнни внимательно смотрит мне в глаза и спрашивает:
— Ты на самом деле что, типа, киборг? Про это был твой большой мамин секрет?
— Что-что? — переспрашиваю.
— Ну, такое, — объясняет он. — Искусственный гуманоид, созданный с ограниченным запасом жизни, но со встроенными фальшивыми детскими воспоминаниями, поэтому тебе кажется что ты реально настоящий человек, но на самом деле ты скоро умрёшь.
А я пристально смотрю на Дэнни и спрашиваю:
— Так что же, братан, мама сказала тебе, что я какой-то робот?
— У неё про это написано в дневнике? — интересуется Дэнни.
Подходят две женщины, протягивают фотоаппарат, и одна спрашивает:
— Вы не против?
— Скажите «чиз», — командую, и щёлкаю их улыбающимися на фоне коровника; потом они удаляются, унося очередное мимолётное видение, которое почти ускользнуло. Ещё один окаменелый миг в сокровищницу.
— Нет, я не читал её дневник, — говорю. — Я не трахал Пэйж Маршалл. Ни хрена не могу делать, пока не решу насчёт того самого.
— Ладно, ладно, — отзывается Дэнни, потом высказывает предположение. — Тогда значит на самом деле ты просто мозг, который лежит где-то в кастрюле, а его стимулируют химикатами и электричеством, чтобы ты думал, будто живёшь реальной жизнью.
— Нет, — отвечаю. — Я стопудово не мозг. Это не то.
— Ладно, — говорит он. — Понимаю, о чём ты, братан. Я даже сдачу в автобусе прикинуть не могу.
Дэнни сужает глаза и запрокидывает голову, смотрит на меня, подняв бровь.
— Вот моя последняя догадка, — объявляет.
Говорит:
— Так вот, мне видится так: ты просто объект одного эксперимента, и весь мир, который ты знаешь, на самом деле просто искусственная конструкция, населённая актёрами, которые играют роли всех людей в твоей жизни, а погода — просто спецэффекты, а небо покрашено в голубой, а ландшафт везде — просто декорации. Годится?
А я отзываюсь:
— Чего?
— А я на самом деле потрясающе талантливый и одарённый актёр, — продолжает Дэнни. — И просто прикидываюсь твоим глупым невезучим лучшим дружком-онанистом.
Кто-то щёлкает на плёнку меня, ковыряющегося в зубах.
А я смотрю на Дэнни и говорю:
— Братан, да не прикидываешься ты нифига.
У моего локтя на меня скалится какой-то турист.
— Виктор, эй, — говорит он. — Так вот ты где работаешь.
Откуда он меня знает — хрен разберёшь.
Медфакультет. Колледж. Другая работа. Или, может статься, он просто очередной сексуальный маньяк из моей группы. Прикольно. Он не похож на сексоголика, но никто никогда не похож.
— Эй, Мод, — зовёт он, толкая локтем свою спутницу. — Вот парень, про которого я тебе вечно рассказываю. Я спас этому парню жизнь.
А женщина говорит:
— О Боже ты мой. Так это правда? — втягивает голову в плечи и выкатывает глаза. — Наш Реджи вечно вами хвастается. А я вроде бы всегда думала, что он гиперболизирует.
— Ах да, — отвечаю. — Наш старина Редж, да-да, он спас мне жизнь.
А Дэнни подхватывает:
— Опять же — а кто нет?
Реджи интересуется:
— У тебя нынче всё нормально? Я старался выслать столько денег, сколько мог. Хватило, чтобы разобраться с тем зубом мудрости, который тебе надо было выдернуть?
А Дэнни отзывается:
— Ох, вы уж мне поверьте.
Слепой цыплёнок с половиной головы и без крыльев, весь измазанный дерьмом, тычется мне в башмак, а когда я тянусь его погладить, оно всё дрожит под перьями, производит тихое кудахтанье и воркование, почти мурлычет.
Приятно видеть что-то более жалкое, чем то, каким я себя чувствую в этот момент.
Потом ловлю себя с ногтем во рту, в коровьем навозе. В цыплячьем дерьме.
См. также: Гистоплазмоз. См. также: Ленточные черви.
И продолжаю:
— Ах да, деньги, — говорю. — Спасибо, братан. — И сплёвываю. Потом снова сплёвываю. Щелчок Реджи, который делает мой снимок. Ещё один идиотский миг, который людям охота продлить навечно.
А Дэнни смотрит на газету в своей руке и спрашивает:
— Так что, братан, можно мне прийти пожить в доме твоей мамы? Да или нет?