Праздник, который всегда с тобой

Форд Мэдокс Форд и ученик дьявола

Когда мы жили над лесопилкой в доме сто тринадцать по улице Нотр-Дам-де-Шан, ближайшее хорошее кафе было «Клозери-де-Лила», оно считалось одним из лучших в Париже. Зимой там было тепло, а весной и осенью круглые столики стояли в тени деревьев на той стороне, где возвышалась статуя маршала Нея; обычные же квадратные столы расставлялись под большими тентами вдоль тротуара, и сидеть там было очень приятно. Двое официантов были нашими хорошими друзьями. Завсегдатаи кафе «Купол» и «Ротонда» никогда не ходили в «Лила». Они никого здесь не знали, и никто не стал бы их разглядывать, если бы они все-таки пришли. В те дни многие ходили в кафе на перекрестке бульваров Монпарнас и Распай, чтобы показаться на людях, и в какой-то мере эти кафе дарили такое же кратковременное бессмертие, как столбцы газетной хроники.
Когда-то в «Клозери-де-Лила» более или менее регулярно собирались поэты, и последним известным из них был Поль Фор, которого я так никогда и не прочел. Однако единственный поэт, которого я там видел, был Блэз Сандрар с изувеченным лицом боксера и пришпиленным к плечу пустым рукавом он сворачивал сигареты уцелевшей рукой и был хорошим собеседником, пока не напивался, и его вранье было намного интересней правдивых историй, рассказываемых другими. Он был единственным поэтом, ходившим тогда в «Лила», но я видел его там всего раз. Большинство же посетителей были пожилые, бородатые люди в поношенных костюмах они приходили со своими женами или любовницами, и у некоторых в петлице была узкая красная ленточка Почетного легиона, а у других ее не было. Мы великодушно считали их учеными savants, и они сидели за своими аперитивами почти так же долго, как посетители в еще более потрепанных костюмах, которые со своими женами или любовницами пили cafe-creme и носили в петлицах лиловые академические розетки, не имевшие никакого отношения к Французской Академии и, как мы думали, означавшие, что это преподаватели или школьные надзиратели.
Эти посетители делали кафе очень уютным, так как они интересовались лишь друг другом, своими аперитивами и кофе, а также газетами и журналами, прикрепленными к деревянным палкам, и никто здесь не служил объектом обозрения.
В «Лила» ходили и жители Латинского квартала, и у некоторых из них в петлицах были ленточки Военного креста, а у других были еще и желто-зеленые ленточки Военной медали, и я наблюдал за тем, как ловко они научились обходиться без потерянных конечностей, и оценивал качество их искусственных глаз и степень мастерства, с каким были восстановлены их лица. Серьезная пластическая операция придает коже почти радужный блеск, так поблескивает хорошо утрамбованная лыжня, и этих посетителей мы уважали больше, чем savants или учителей, хотя последние вполне могли побывать на войне, но только избежали увечья.
В те дни мы не доверяли людям, которые не побывали на войне, а полностью мы вообще никому не доверяли, и многие считали, что Сандрар мог бы и поменьше демонстрировать отсутствие руки. Я был рад, что он зашел в «Лила» днем, пока туда не нахлынули завсегдатаи.
В тот вечер я сидел за столиком перед «Лила» и смотрел, как меняется освещение деревьев и домов и как по ту сторону бульвара медлительные битюги тянут повозки. Дверь кафе сзади, справа от меня, отворились, и какой-то человек подошел к моему столику.
А, вот вы где! сказал он.
Это был Форд Мэдокс Форд, как он тогда называл себя. Он тяжело отдувался в густые крашеные усы и держался прямо, словно ходячая, хорошо одетая пивная бочка.
Разрешите сесть с вами? спросил он, садясь и глядя на бульвар водянистыми голубыми глазами из-под блудных век и бесцветных ресниц. Я потратил лучшие годы жизни на то, чтобы этих кляч убивали гуманным способом, сказал он.
Вы мне это уже говорили, сказал я.
Не думаю,
Я абсолютно уверен.
Странно. Я никогда об этом никому не говорил.
Хотите выпить?
Официант стоял рядом, и Форд заказал себе вермут «шамбери касси». Официант, высокий, худой, с большой плешью, прикрытой прилизанными волосами, и со старомодными драгунскими усами, повторил заказ.
Нет. Принесите fine a l'eau21 сказал Форд.
Fine a l'eau для мосье, повторил официант.
Я всегда избегал смотреть на Форда и старался пореже дышать, находясь с ним в одной комнате, но сейчас мы сидели на воздухе, и ветер гнал опавшие листья по тротуару от меня к нему, так что я внимательно посмотрел на него, пожалел об этом и стал смотреть на бульвар. Освещение уже успело измениться, но я пропустил эту перемену. Я сделал глоток, чтобы узнать, не испортил ли приход Форда вкус коньяка, коньяк был по-прежнему хорош.
Вы что-то мрачны, сказал он.
Нет.
Мрачны, мрачны. Вам надо чаще проветриваться. Я зашел сюда, чтобы пригласить вас на наши скромные вечера, которые мы устраиваем в этом забавном танцевальном зале на улице Кардинала Лемуана, близ площади Контрэскарп.
Я два года жил над этим танцевальным залом задолго до вашего последнего приезда в Париж.
Как странно. Вы уверены?
Да, ответил я. Уверен. У хозяина этого заведения было такси, и, когда я торопился на самолет, он возил меня на аэродром, и перед тем, как ехать, мы всегда шли в танцевальный зал и выпивали в темноте у оцинкованной стойки по стакану белого вина.
Не люблю самолетов, сказал Форд. Приходите с женой в субботу вечером в танцевальный зал. Будет очень весело. Я нарисую вам план, чтобы вам легче было найти это место. Я наткнулся на него совершенно случайно.
Подвал дома семьдесят четыре на улице Кардинала Лемуана, сказал я. Я жил на четвертом этаже.
Там нет номера, сказал Форд. Но вы легко отыщете это место, если сумеете найти площадь Контрэскарп.
Я сделал еще один большой глоток. Официант принес заказ Форда, и Форд сделал ему выговор.
Я просил не коньяк с содовой, сказал он назидательно, но строго. Я заказал вермут «шамбери касси».
Ладно, Жан, сказал я. Я возьму этот коньяк. А мосье принесите то, что он заказал сейчас.
То, что я заказал раньше, поправил Форд.
В этот момент мимо нас по тротуару прошел довольно худой человек в накидке. Он шел рядом с высокой женщиной и, скользнув взглядом по нашему столику, посмотрел в сторону и направился дальше.
Вы заметили, что я с ним не раскланялся? спросил Форд. Нет, вы заметили, что я с ним не раскланялся?
Нет. А с кем вы не раскланялись?
Да с Беллоком, сказал Форд. Как блистательно я с ним не раскланялся!
Я не заметил. А зачем вы это сделали?
На это у меня есть тысяча веских причин, ответил Форд. Эх, и блистательно же я с ним не раскланялся!
Он был безгранично счастлив. Я почти не заметил Беллока и думаю, что и он не заметил нас. У него был задумчивый вид, и он автоматически скользнул взглядом по нашему столику. Мне стало неприятно, что Форд был груб с ним: как молодой, начинающий писатель, я испытывал уважение к Беллоку, писателю старшего поколения. Сейчас это трудно понять, но в те дни так бывало нередко.
«Хорошо бы, Беллок остановился у нашего столика», подумал я. Вечер был испорчен встречей с Фордом, и мне казалось, что Беллок мог бы исправить положение.
Для чего вы пьете коньяк? спросил Форд. Разве вы не знаете, что коньяк губит молодых писателей?
Я пью его довольно редко, ответил я.
Я старался вспомнить, что Эзра Паунд говорил мне о Форде, о том, что я не должен ему грубить и должен помнить, что Форд лжет только тогда, когда очень устал, что он действительно хороший писатель и у него были очень большие семейные неприятности. Я изо всех сил старался помнить обо всем этом, но это было очень трудно, потому что рядом со мной сидел сам Форд грузный, сопящий, неприятный человек. Все-таки я старался.
Объясните мне, в каких случаях люди не раскланиваются? спросил я.
До сих пор я думал, что это бывает только в романах Уйды. Я никогда не читал романов Уйды, даже во время лыжного сезона в Швейцарии, когда дул сырой южный ветер, и все взятые с собой книги были прочитаны, и оставались только забытые в пансионе довоенные издания Таухница. Но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что в ее романах люди не раскланиваются друг с другом.
Джентльмен, объяснил Форд, никогда не раскланивается с подлецом.
Я быстро отхлебнул коньяку.
А с хамом? спросил я.
Джентльмен не бывает знаком с хамами.
Значит, не раскланиваются только с людьми одного с вами круга?
Само собой разумеется.
А как же тогда знакомятся с подлецом?
Подлеца можно сразу и не распознать, а кроме того, человек может стать им.
А что такое подлец? спросил я. Кажется, это тот, кого положено бить по физиономии.
Совсем не обязательно, ответил Форд.
А Эзра Паунд джентльмен? спросил я.
Конечно, нет, ответил Форд. Он американец.
А американец не может быть джентльменом?
Разве что Джон Куин, уточнил Форд. Или некоторые из ваших послов.
Майрон Т. Геррик?
Возможно.
А Генри Джеймс был джентльменом?
Почти.
Ну а вы джентльмен?
Разумеется. Я был на службе его величества.
Сложное дело, сказал я. А я джентльмен?
Конечно, нет, ответил Форд.
Тогда почему вы пьете со мной?
Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с товарищем по перу.
Очень мило с вашей стороны, сказал я.
В Италии вас, вероятно, считали бы джентльменом, сказал Форд великодушно.
Но я не подлец?
Разумеется, нет, мой милый. Разве я сказал что-нибудь подобное?
Но могу стать им, сказал я с грустью. Пью коньяк и вообще Именно это и произошло с лордом Гарри Хотспером у Троллопа. Скажите, а Троллоп был джентльменом?
Конечно, нет.
Вы уверены?
Тут могут быть разные мнения. Но только не у меня.
А Филдинг? Он ведь был судьей.
Формально, возможно.
Марло?
Конечно, нет.
Джон Донн?
Он был священник.
Как увлекательно, сказал я.
Рад, что вам это интересно, сказал Форд. Перед тем как уйти, я выпью с вами коньяку.
Когда Форд ушел, было уже совсем темно, и я пошел к киоску и купил «Пари-спорт», вечерний выпуск с результатами скачек в Отейле и программой заездов на следующий день в Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел к столу узнать результат последнего заезда в Отейле. Мой близкий друг, редко заходивший в «Лила», сел за мой столик, и в ту минуту, когда он заказывал Эмилю коньяк, мимо нас по тротуару снова прошли худой человек в накидке и высокая женщина. Он скользнул взглядом по нашему столику и прошел дальше.
Это Илэр Беллок, сказал я своему другу. Тут недавно был Форд и не пожелал с ним раскланяться.
Не говори глупостей, сказал мой приятель. Это Алистер Кроули, поклонник дьявола. Его считают самым порочным человеком на свете.
Прошу прощения, сказал я.