Ты заметный.

Глава 17

Настоятельно рекомендую читать эту главу под песню Paramore-The Only Exception.
_______________________________________________________________________

Поначалу рисовать вслепую было жутко тяжело. Ньют всегда делал это на полу: он садился и брал в руки планшет, на котором сверху были листы, и пытался нарисовать хоть что-то. Первой его работой, к огромному удивлению Томаса, стал лист, начисто закрашенный в черный цвет так, чтобы не было видно ни единого проблеска белого цвета. Художник гордо показал лист бегуну, с надеждой спрашивая:

– Белого не видно?

– Не видно, Ньют. Абсолютно, – брюнет мягко улыбнулся, рассматривая лист. По сути, мало что значащий для остальных, но для этих двоих он был символом того, что блондин всё-таки может рисовать на ощупь, и, стало быть, еще не всё потеряно.

Дальше пошли работы посложнее. Как истинный художник, Ньют начал с натюрмортов. После того, как Томас сбегал в магазин и принес целый мешок фруктов, блондин еще несколько часов ощупывал каждый плод и каждую ягодку пальцами, при этом жмуря глаза так, словно он может видеть, просто на данный момент ему это не нужно.

Натюрморты получились с первого раза. Томасу жутко нравилось смотреть на художника, пока тот рисовал. Движения его становились резкими, но очень аккуратными и трепетными, при этом он весь напрягался, как в те разы на стрельбище. Нахмурив лоб, он периодически останавливался и, как-то странно поворачивая голову набок, прислушивался к звукам, окружавшим его, но после сразу же возвращался к работе. Его руки быстро ощупывали лист, запоминая, где есть нужные штрихи, а где им еще предстоит появиться, брови то поднимались, то опускались от напряжения, а пальцы, уже изрядно почерневшие от мелков, быстро хватали очередной мелок, которые, кстати, блондин, при помощи Томаса, все заточил под разными углами, чтобы было удобнее.

В один из вечеров, когда Томас уже лег спать, завернувшись в одеяло у себя на матрасе, Ньют сидел в темноте на полу, дорисовывая натюрморт, состоящий из нескольких апельсинов, банана и россыпи ягод голубики. Почти закончив, художник поежился – в квартире было жутко холодно, потому что отопление отключили аж до следующего утра. Вздохнув, он нанес последние штрихи на апельсины и, тщательно ощупав всю работу пальцами, довольно улыбнулся, после вытирая руки влажными салфетками, которые перед сном возле художника услужливо оставил Томас.

Вообще, Ньют сам для себя не знал, как относиться к брюнету. С одной стороны, его память всё еще напоминала ему о том, что он сделал – картинка его поцелуя с Брендой навсегда засела в его голове. Но с другой стороны... Он ведь всегда был рядом. Всегда, даже если его не пускали, он был где-то неподалеку, готовый прийти на помощь, что бы для этого ни было нужно, и это крайне приятно грело душу. Плюс к тому, заботливее Томаса в последние дни было не найти. Даже при условии, что всю неделю блондин мало разговаривал, в основном только рисуя или слушая музыку, так как слишком стеснялся и боялся завести разговор, опека брюнета всё равно ощущалась, пусть и в мелочах – он то набрасывал плед художнику на плечи именно тогда, когда тот замерзал, сидя на полу, но был слишком увлечен работой, чтобы отвлечься, или же готовил на ужин именно то, что нравилось невидящему парню, и другие такие, вроде, обыденные, но при этом настолько особенные мелочи заставляли сердце Ньюта трепетно сжиматься, принуждая упертый мозг признавать, что он практически простил бегуна.

Прямо в домашней одежде блондин забрался в кровать, однако, почти сразу же вылез обратно, дрожа – она была обжигающе холодной. Задумчиво поведя головой в сторону, он чуть улыбнулся – в ночной тишине комнаты было слышно, как сопит Томас. Наклонившись, Ньют осторожно дотронулся до него рукой, проводя прохладными пальцами по сильной широкой груди – бегун спал на спине, в своей любимой позе, заложив одну руку за голову, а вторую откинув в сторону. Художник осторожно присел на колени на пол и, наклонившись чуть ближе, глубоко вдохнул этот сладкий, но при этом терпкий запах карамели и кофе, который всегда сопровождал брюнета по жизни. Решив, что терять особо нечего, блондин осторожно и тихо забрался на матрас Томаса, аккуратно ложась рядом с ним и кладя голову на плечо руки, откинутой в сторону. В следующую секунду Ньют удивленно вдохнул, замерев – во сне, по всей видимости, на автомате, Томас одной рукой, на которой лежал Ньют, обнял его за плечи, прижимая к себе плотнее, а второй рукой, которую он даже вытащил из-под головы, быстро укрыл блондина одеялом до самого носа, укутывая для пущего тепла. Как только Ньют почувствовал, что дыхание Томаса выровнялось, и он, снова подложив руку под голову, крепко уснул, художник одной рукой ощупал свое лицо – казалось, что его счастливая и глупая улыбка должна была светиться в темноте. Неопределенно, озадаченно-довольно вздохнув, он не нашел ничего лучше, как заснуть, прижимаясь к бегуну поближе.