Дочь Шидзуко

ИРИСЫ (апрель 1970)

После обеда отец с мачехой ушли в свою комнату смотреть фильм по телевизору. Юки увидела их через открытую дверь, проходя мимо. Они сидели рядом на кровати перед мерцающим экраном. Несмотря на солнечный день, окно было задернуто тяжелыми шторами цвета ржавчины, которые купила мачеха. Бывшая комната отца выглядела теперь маленькой и перегруженной вещами его новой жены: телевизором, туалетным столиком и шкафом, одеждой, новым футоном с блестящим розовым покрывалом. Из комнаты наверху, где раньше жила Шидзуко, вынесли всю мебель и сняли шторы с окон. Ни отец, ни мачеха не оторвались от телевизора и не обратили внимания на Юки. Она прошла в кухню и открыла правую дверцу буфета. Тяжелые голубые стаканы и белые керамические бокалы, принадлежавшие когда-то маме, исчезли. Вместо них Юки увидела стопки белых фарфоровых тарелок и блюдец, расписанных по краям розовыми цветочками. На крючках, по-видимому, только что привинченных отцом, висели чашки с таким же узором. Открыв левую дверцу, она обнаружила в буфете множество новых бокалов. На этой полке мама хранила керамические тарелки, покрытые голубой и фиолетовой глазурью с углублениями посередине. Рисунок каждой тарелки слегка отличался от других, как отличаются друг от друга разные фазы луны. Из нового желтого холодильника Юки достала апельсиновый сок и налила его в один из новых бокалов. Взгляд ее упал на хорошо знакомый чайный сервиз цвета хурмы, стоящий за стеклом в кухонном шкафу. Они с мамой купили его на ярмарке ремесел, где с любопытством наблюдали, как работает за своим кругом гончар, автор этого сервиза. Ком глины превратился на их глазах в идеальный цилиндр. Гончар слегка сдавил его, и цилиндр приобрел форму крупного лепестка. Мастер снял его с круга и, осмотрев, нахмурился. Затем осторожно и медленно сдавил его запястьями. Цилиндр слегка перекосился. «Зачем он это делает?» - спросила Юки. «Он хочет избежать абсолютно правильной формы. Хочет сделать ее слегка несовершенной». Мама всегда учила ее: не должно быть двух вещей, которые бы в точности повторяли друг друга. Взяв стакан с соком, Юки направилась в свою комнату, минуя спальню отца и мачехи. Хорошо, что хотя бы ее комната осталась в прежнем виде: те же бледно-голубые занавески, выбранные вместе с мамой, письменный стол, который смастерил дедушка, шкаф, кровать с красным стеганым одеялом, подаренным бабушкой. Глотнув сока, Юки уселась на пол посреди коробок с летними платьями, присланными тетей Айей из Токио. Она открыла их только сегодня утром и обнаружила в одной из них записку: «Юки, надеюсь, у тебя все хорошо. Мой дом опустел после твоего отъезда. Ты знаешь, что я скучаю и часто думаю о тебе. Я понимаю, как тяжело тебе дался этот переезд. Держись и постарайся быть счастливой там, где ты живешь сейчас». Юки положила записку в выдвижной ящичек письменного стола и принялась распаковывать свои вещи. Развесив платья и юбки и сложив свитера в платяной шкаф, она вспомнила о другом переезде: два года назад они с мамой упаковывали вещи, чтобы переехать в этот дом. Было начало апреля, суббота. Шел дождь. Сакура в ближнем парке зацвела неделю назад. Юки расстроилась из-за дождя - нежные цветки могли облететь под тяжестью капель, и тогда лепестки разнесет ветром по асфальту, они облепят подставки качелей и чашу фонтана. Юки с матерью упаковывали вещи все утро - каждая в своей комнате. К одиннадцати Юки почти управилась со своими пожитками. Машина для перевозки должна была приехать в три часа. Весь дом был заставлен наполовину заполненными коробками, сложенными в стопки, книгами, журналами, простынями и полотенцами. К кухне и гостиной они еще даже не прикасались. И только спальня отца была полностью свободной. Перед своим отъездом в командировку неделю назад, он сам все упаковал, вынес коробки в коридор, пометил их, оклеил скотчем и аккуратно расставил у стены. Отец собирался приехать в новый дом в воскресенье утром и распаковать вещи в своей спальне и новом кабинете. Юки знала, что он идеально управится со всеми делами за полдня и успеет подготовиться к следующей командировке. Девочка редко видела отца. Юки заклеила скотчем последнюю коробку в своей комнате и перешла в кухню: вынула из буфета стаканы и тарелки, расставила их на кафельном полу и уселась среди этой посуды и старых газет. Ей не претила такая работа, она все делала аккуратно: заталкивала газетную бумагу в стаканы, обертывала их в два слоя. Со страниц газет через голубое стекло выглядывали смятые лица политиков, кинозвезд, преступников, жертв несчастных случаев и радостных новобрачных. Заполнив коробку доверху, Юки заклеила ее скотчем, отставила в сторону и была готова приняться за следующую, когда услышала голос матери:
- Ты хорошо потрудилась! Мама стояла в светло-зеленом домашнем халате, с заколотыми в пучок волосами. У них обеих были длинные волосы: у Юки - до пояса, у матери - до плеч. Юки стягивала их конским хвостом, чтобы не лезли в глаза.
- Я почти закончила с хрупкими вещами, - доложила она матери. - Сковороды и кастрюли я побросаю в большие коробки. Ехать недалеко. Не стоит упаковывать слишком уж тщательно, правда?
- Правда, - согласилась Шидзуко. - Как упакуешь, так и будет хорошо. Новый дом находился в двух милях к северу, в пределах Кобе, но ближе к горам, чем к морю. Когда в середине апреля начнется первый семестр нового учебного года, Юки будет ходить уже в другую школу. Ее мать очень беспокоила эта новая школа, и сейчас она опять завела разговор на эту тему.
- Ты действительно не возражаешь против новой школы? Может быть, я получу разрешение школьного совета, чтобы ты осталась в своей школе еще на год и смогла закончить шестой класс? Тогда ты не будешь единственной новенькой. Но в этом случае тебе придется каждое утро ездить на автобусе. Не знаю даже, что лучше. Юки вздохнула и покачала головой:
- Перестань задавать мне одни и те же вопросы. Я уже сказала, что не возражаю против новой школы. Закончим этот разговор.
- Но одноклассники обязательно устроят тебе испытание - только потому, что ты новенькая.
- Меня это не волнует. Я сумею постоять за себя. Я никого не боюсь!
- Если тебя будут дразнить, не обращай внимания. Рано или поздно от тебя отстанут. А если будешь злиться, тебе же будет хуже. Задиры только того и ждут, чтобы ты разозлилась. Делай вид, что ничего не замечаешь.
- Мама, как ты не поймешь! Я никому не позволю издеваться надо мной и говорить мне гадости. А теперь - все. Я больше не хочу об этом говорить. У меня куча дел. Ты меня утомляешь. Мать вздохнула и ушла. А Юки снова принялась упаковывать посуду, скомкав следующую газету. Она хорошо помнила, где и когда они с мамой покупали каждый стакан, миску или чашку, - на выставке ремесел в Киото и в деревнях гончаров4 под Кобе. «Самая лучшая керамика, - говорила мама, - это та, которой можно пользоваться ежедневно. Если берешь чашку в руки, должно возникать ощущение прочности, а когда подносишь ко рту - ощущение нежности. Блеск глазури не должен быть слишком ярким. Днище сосуда ничем не покрывается. Гончары соскребают капли глазури, пока они не успели стечь, потому что в печи для обжига глазурь приклеила бы горшок к полу, и он мог треснуть... Как много всего знает мама, как многому может научить, подумала тогда Юки. Она закончила паковать хрупкую посуду и вдруг почувствовала угрызения совести: нельзя было разговаривать с мамой так грубо. Мама не могла не волноваться - это Юки понимала: у нее в школе часто случались стычки с мальчишками, иногда ей доставалось: приходила домой в синяках и ссадинах. Прошлой осенью она так толкнула одного своего одноклассника, что тот ударился о каменную стену и сломал плечо. Шидзуко вызвали в школу. По дороге домой она сказала дочери: «А ведь ты и сама могла оказаться на его месте - с переломом плеча. Обещай, что больше не будешь ввязываться в драки». Юки пыталась отмахнуться: «Как я пообещаю то, чего не могу выполнить? И никакого перелома у него нет - так, трещина. К тому же он первый начал - бросил мои книжки в лужу». Сложив всю кухонную утварь в большие коробки, Юки отправилась в комнату матери. Шидзуко ползала по полу на коленях среди вороха платьев, шарфиков, разных мелочей. Она собрала всего две коробки. Юки вошла и встала напротив нее. - Я думаю, не пересмотреть ли мне весь мой гардероб, - сказала мать. - Некоторые тряпки стали для меня слишком яркими, - она указала на белое платье с узором из ярко- голубых роз. - Вот это, например. - Нет, - запротестовала Юки, - ты мне так нравишься в этом платье! Шидзуко покачала головой: - Мне уже пора переходить на более скромные тона. Когда моей матери было сорок, она носила вещи только цвета слоновой кости, светло-серые или темно-синие. - Но бабушка совсем другой человек, - заявила Юки. - И тебе еще нет сорока. - Этой зимой мне исполнится сорок, а бабушка - вовсе не «другой человек». Когда мне стукнет шестьдесят, я тоже будут носить все только серое или коричневое, как она. Интересно, каково это - быть шестидесятилетней? До этого еще так далеко. Юки нахмурилась. Невозможно представить себе маму такой же старой, как бабушка, которая всегда помнилась ей старушкой. Юки уселась на пол рядом с ней. - Все, что у тебя есть, ты носи. Выбросить всегда успеешь. У тебя еще будет время подумать. Шидзуко улыбнулась: - Какая же ты у меня умница-разумница. Юки наклонилась к матери: - Я пришла извиниться перед тобой за свое поведение. Прости меня. Надеюсь, ты не сердишься. - Нет, не сержусь, - Шидзуко погладила кончиками пальцев лоб Юки. - Ты запачкала лоб - прилип кусочек газеты. - Ладно. Потом умоюсь. - А помнишь, как ты наелась моей желтой акварели из тюбика? У тебя весь рот и подбородок были в краске. Я так испугалась, что повезла тебя в больницу. Юки хорошо помнила ту ярко-желтую акварель, которой мать рисовала лилии. Это было лет пять назад. - Краска была такая красивая. Я думала, что она настолько же вкусная, но она оказалась противной. А я продолжала ее есть, думала, что привыкну, и краска станет вкуснее. Какая же я была глупая. За окном моросил дождь, но небо просветлело, стало не таким сумрачным, как утром. Юки поджала ноги, обхватив колени руками. - А что будем делать с нашими цветами? - спросила она. - Может, выкопаем их и возьмем с собой? - Не знаю. Не лучше ли их оставить здесь? На некоторых вот-вот появятся бутоны, не стоит их тревожить. Выкопаем осенью, когда отцветут... - А что, если новые жильцы не сумеют за ними ухаживать? - Ты хочешь, чтобы мы их взяли? - Да, мне их будет жалко. Они ведь наши... - Бабушка даст нам новых цветов - сколько угодно. - Нет, я хочу, чтобы у нас были именно эти. Давай я соберу твои вещи, а ты пока выкопаешь цветы. У тебя это получится лучше - я боюсь повредить корни. - Хорошо. Заберем их. Иду в сад. Шидзуко поднялась с пола. В коробку поверх маминых платьев она положила шарфики - все зеленовато-голубых тонов, лишь некоторые - фиолетовых и темно-розовых. - Какие у тебя красивые шарфы. Шидзуко обернулась: - Когда-нибудь ты вырастешь и поносишь их за меня. - Нет, я люблю, когда ты их надеваешь. Я вовсе не хочу забирать их себе. - Знаю, - ответила Шидзуко и вышла. Юки помедлила с минуту, глядя ей вслед, и продолжала работу. Все было упаковано, а мать еще возилась в саду. Из окна виднелась ее фигура, закутанная в черный плащ. Взяв в прихожей красный зонтик, Юки вышла из дома. Дождь почти перестал, но было прохладно. Мать выкапывала хризантемы. Осторожно, но уверенно она расправляла корни каждого кустика и ставила их в небольшие горшки. - А что будет с ирисами? - подойдя, спросила Юки. Ирисы росли на клумбе рядом с домом, на них должны были вот-вот распуститься роскошные цветы - с темно- и светло-фиолетовыми переливами, с желтой сердцевинкой. - У них пошли новые побеги. Если их выкопать, они погибнут. Но мимо таких цветов не пройдут - уверена, что за ними будут ухаживать. Одна коробка была почти заполнена горшками с хризантемами и фиалками. В глубине сада виднелись ямки на месте выкопанных растений. Часть фиалок Шидзуко оставила: они выросли из семян, брошенных в землю прошлой осенью, их еще рано пересаживать. Юки потрогала нежные листочки цветов. - Не волнуйся, - сказала мать, - фиалки неприхотливы. Если даже не ухаживать за ними, они будут цвести и размножаться сами по себе. Помнишь фиалки в саду у бабушки с дедушкой? Эти того же вида. Юки помнила бабушкины фиалки, заросшие сорняками, их желто-фиолетовые головки с оранжевой пыльцой. Осенью их семена рассыпались, как золотой порошок. Она подошла близко к матери, открыв над ней зонтик. - В этих трех коробках - аквилегии, фиалки и шалфей. Прибавим к ним еще горшок с хризантемами. У них нежные фиолетовые цветки. Ты помнишь, нам их дала бабушка? Она любит, чтобы на алтарь ставили именно эти хризантемы. Юки вдохнула запах серебристо-зеленых листьев и мокрых корней. Она помнила: запах хризантем на бабушкином буддийском алтаре из черного дерева сливался с запахом ароматических палочек и свежезаваренного чая. Бабушка выращивала несколько сортов хризантем: у одних лепестки тонкие, как серебряные нити, у других - темно-красные или желтые цветки величиной с сердце. Все эти сорта украшали алтарь в разные времена года. - Может быть, осенью она даст нам хризантемы с большими красными цветками? - спросила Юки. - Они мне нравятся больше всего. Шидзуко перестала копать. - Ты знаешь, мне всегда было интересно понять, чувствуют ли эти запахи те умершие, которым бабушка ставит цветы. И запахи чая, риса? Ты же помнишь, мой старший брат Сусу- му погиб на войне. Я стараюсь представить, как его дух возвращается домой, но не могу. Мне кажется, брат был к цветам равнодушен. Он даже не замечал, есть они в саду или нет. Юки промолчала. Мать вытянула руку вверх, проверяя, не стих ли дождь. - Когда мы умираем, мы становимся чем- то вроде этого дождя. Мы здесь - и как бы не совсем здесь, и вполне можем довольствоваться только запахом хризантем и зеленого чая. Нам уже ничего не будет нужно. У Юки по спине пробежал холодок. Это бывало с ней, когда мама рассказывала страшные сказки о привидениях. Но такое случалось жаркими летними ночами, когда их обеих мучила бессонница - сказочные ужасы были вроде прохладного душа. - Мама, ты решила попугать меня? Сейчас только апрель и на улице холодно. Я не хочу слушать истории о привидениях. - Прости меня, я вовсе не хотела тебя пугать. - Шидзуко снова принялась выкапывать цветы. - Почему ты не идешь в дом? Я скоро закончу. - Но я могу еще постоять и подержать зонтик. Мне осталось только прибраться в комнатах. - Спасибо, не надо. Дождь еле накрапывает. Иди, заканчивай уборку. Юки ушла. Юки убирала мамину комнату, когда услышала шум усилившегося дождя. Хлопнула дверь - это мама вошла в дом, остановилась перед своей комнатой. - Я только не пометила коробки, - сказала Юки. - Ты не будешь знать, что - в какой. Не волнуйся, я всю помню, я помечу. Шидзуко, войдя в комнату, оперлась рукой о стену. Казалось, она очень устала или у нее закружилась голова. - Большое тебе спасибо, Юки, ты хорошо потрудилась. - Ерунда, - пожала плечами Юки. Шидзуко помедлила немного, и, наконец, проговорила: - Я хочу спросить тебя кое о чем. - О чем? - Юки высыпала мусор в бумажный пакет, и бросила совок. - Давай присядем - вон там, на ступеньках черного хода. Они уселись рядышком на узеньких ступеньках лестницы за кухней. На стене висел черный материнский плащ. Рядом стояли коробки с растениями. Из дверного окошка Юки видела, что дождь усиливается. Выкопанные цветы - аквилегии с их листьями, похожими на бутоны роз, фиалки, шалфей, тигровые лилии, пионы,, хризантемы - намокли и потемнели. - Так о чем ты хотела поговорить? - напомнила Юки. Мать наклонилась к ней, слегка потянула за «конский хвост», обняла за плечи: - Хочу спросить тебя: что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится, если меня не станет? - Почему ты спрашиваешь об этом? - Не знаю. Я думала об этом, когда в прошлом году умерла твоя бабушка, а я собирала ее вещи. Твой отец на похоронах не проронил ни слезинки. А ведь это была его мать. Тот день, когда они приехали в дом родителей отца на похороны бабушки, тоже выдался дождливым. Тогда Юки не особенно горевала. Хотя бабушка и дедушка жили от них в часе езды на поезде, Юки виделась с ними очень редко. Судя по всему, отцовская семья не была дружной. - Отец не плакал, потому что не очень любил свою мать. Он вообще никого не любит. Зачем ему плакать? - А ты? Когда-нибудь ты меня тоже забудешь. И вполне без меня обойдешься. Юки невольно отпрянула, и рука матери соскользнула с ее плеч. - Тебя я не забуду! Никогда. - Но ты будешь жить своей жизнью, - продолжала Шидзуко. - Скажи честно. Ты всегда говорила, что любишь меня больше всего на свете, что не хочешь взрослеть потому, что со временем я постарею и когда-нибудь мы уже не будем вместе. Ты и сейчас так думаешь? Юки молчала. За окном дождь хлестал по ирисам, шумя, как радиоприемник при переключении каналов. Юки вообразила, как она прыгала бы вокруг роскошных фиолетовых ирисов, когда распустятся их цветки. Мать ждала ответа. Юки повернулась к ней: - Если с тобой что-то случится, я буду жить дальше, но мне будет очень грустно без тебя. Я никогда тебя не забуду, но буду продолжать жить. Шидзуко медленно отвернулась и, закрыв глаза, прижалась виском к стене. Юки рванулась к ней, взяла за руки. Они были холодные. Пальцы крепко сжаты. - Мама, прости меня, - сказала она. - Я не хотела тебя обидеть. Я бы ничего не сказала, если бы знала, что ты расстроишься. Прости меня. Шидзуко долго молчала. Наконец, повернулась к дочери, высвободила руки. - Прости меня, - повторила Юки. Шидзуко положила ладони ей на плечи и, немного отстранившись, внимательно посмотрела в глаза дочери. - Послушай, Юки. Не надо извиняться. Ты сказала мне правду. Не извиняйся за это. Я не расстроена. Всегда говори правду. - Вздохнув, она кивнула. - Я рада услышать, что ты будешь продолжать жить, даже если я уйду. Ты сильная. Это хорошо. Шидзуко подалась вперед и обвила дочь руками. Они крепко обнялись. - Я не хочу, чтобы ты говорила: «когда меня не станет», - шептала Юки, уткнувшись в волосы матери. Шидзуко молчала. Юки пыталась взглянуть ей в лицо. Губы матери были плотно сжаты, словно она с трудом сдерживала слезы. - Мама, я буду помогать тебе в новом доме. У нас будет самый лучший сад, даже лучше прежнего. Мы рассадим много ирисов. Возьмем у бабушки белые и желтые, хотя я больше всего люблю фиолетовые, - голос Юки дрожал. - Договорились. Обустроимся в нашем новом доме, постараемся хорошо провести лето и осень. - Шидзуко погладила дочку по голове и снова улыбнулась - словно через силу. - Мама, знай, что я во всем буду тебе помогать. Я все для тебя сделаю. - Да, я знаю, - Шидзуко ласково гладила спину дочери - знаю, что ты все сделаешь. За окном по-прежнему шелестел дождь, и шум его одновременно звучал и в отдалении и вблизи. Юки больше не слышала звуков телевизора из комнаты отца. Она закончила распаковывать коробки и спустилась вниз. Комната отца была открыта, но там никого не было. Не было и машины мачехи - она обычно стояла перед домом. Юки вышла во двор. Здесь мачеха пока ничего не изменила. Высокие ирисы, посаженные Юки вместе с мамой, росли так же, как в их старом доме. Аквилегии превратились в пышные кусты и дали новые побеги. Через месяц появятся красные, фиолетовые и розовые цветы, похожие на праздничные фонарики - и все из одного черенка. Юки подошла к клумбе с хризантемами и фиалками. Где-то высоко в ветвях кленов чирикали воробьи. Мама была права - ирисы оказались стойкими и уже на следующий год снова зацвели. Она была уверена и в том, что Юки справится без нее со всеми жизненными тяготами. Юки убеждала ее в этом тогда, два года назад, когда они смотрели на те же самые хризантемы и фиалки... «Напрасно мама мне поверила», - подумала Юки. Три воробья спорхнули с деревьев на землю, суматошно перелетели на соседний участок, вернулись и запрыгали около ирисов. Юки подошла к клумбе и села около цветов. Скоро на длинных стеблях ирисов распустятся фиолетовые и желтые цветки. Ирисы зацветают не одновременно - не так дружно, как розы и пионы, и, отцветая, жухнут, как проткнутые воздушные шарики. Ни один лепесток не падает на землю. Юки поднялась и пошла в дом. Она все время думала о матери. Да, это было неправильно - говорить ей, что я смогу жить без нее. А я так хотела бы взять свои слова обратно, но не успела.