Страдания юного Вертера. И.В Гете

ОТ ИЗДАТЕЛЯ К ЧИТАТЕЛЮ

  Как искренне желал я, чтобы о последних знаменательных днях жизни нашего другасохранилось достаточно его собственных свидетельств и мне не потребовалось быперемежать рассказом оставленные им письма.Я почел своим долгом подробно расспросить тех, кто мог быть точно осведомлен обего истории; история эта очень проста, и рассказчики согласны между собой во всем, кромеотдельных мелочей; только относительно характеров действующих лиц мнения расходятся иоценки различны.Нам остается лишь добросовестно пересказать все, что возможно было узнать путемсугубых стараний, присовокупить письма, оставленные усопшим, не пренебрегать нималейшей из найденных записочек, памятуя о том, как трудно вскрыть истинные причиныкаждого поступка, когда речь идет о людях незаурядных.Тоска и досада все глубже укоренялись в душе Вертера и, переплетаясь между собой,мало-помалу завладели всем его существом. Душевное равновесие его было окончательнонарушено. Лихорадочное возбуждение потрясало весь его организм и оказывало на негогубительное действие, доводя до полного изнеможения, с которым он боролся ещеотчаяннее, чем со всеми прежними напастями. Сердечная тревога подтачивала все прочиедуховные силы его: живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало еготем несправедливее, чем несчастнее он был. Так, по крайней мере, говорят приятелиАльберта: они утверждают, что Вертер неправильно судил поведение этого порядочного иположительного человека, достигшего долгожданного счастья и желавшего сохранить этосчастье на будущее, тогда как сам Вертер в один день поглощал все, что ему было дано, и квечеру оставался ни с чем. Альберт, говорят его приятели, ничуть не переменился за такойкороткий срок, он был все тем же, каким с самого начала его знал, ценил и уважал Вертер.Он превыше всего любил Лотту, гордился ею и хотел, чтобы все почитали ее прекраснейшимсозданием на земле. Можно ли судить его за то, что ему нестерпима была и тень подозрения,что он не желал ни на миг и ни с кем, даже в самом невинном смысле, делить свое бесценноесокровище? Правда, приятели признают, что он часто покидал комнату жены, когда Вертерсидел у нее, но отнюдь не по злобе и не из ненависти к другу, а потому, что чувствовал, кактягостно тому его присутствие. Отец Лотты захворал и не мог выходить из дому; он послалза Лоттой экипаж, и она поехала к нему. Стоял прекрасный зимний день, первый снегтолстым слоем покрывал всю местность.Вертер на следующее утро отправился туда же, чтобы проводить Лотту домой, еслиАльберт не приедет за ней. Ясная погода не могла развеселить его, тяжкий гнет лежал на егодуше. Он приучился видеть только мрачные картины, и мысли его были одна беспросветнеедругой.Сам он был вечно не в ладу с собою и у других видел только беспокойство и разлад, онбоялся, что нарушил доброе согласие между Альбертом и его женой, корил за это себя, новтайне возмущался мужем.Дорогой мысли его вернулись к этому предмету. "Нет, - повторял он про себя сзатаенной яростью, - какое там сердечное, ласковое, любовное, участливое отношение, какаятам невозмутимая, нерушимая верность! Пресыщение и равнодушие - вот оно что! Всякоеничтожное дело привлекает его больше, чем милая, прелестная жена. Разве он ценит своесчастье? Разве чтит ее, как она того заслуживает? Она принадлежит ему, ну да,принадлежит... я это знаю, как знаю многое другое; хоть я и свыкся как будто с этой мыслью,она еще сведет меня с ума, она доконает меня. А разве дружба ко мне выдержала испытание?Нет, в самой моей привязанности к Лотте он видит посягательство на свои права, в моемвнимании к ней усматривает безмолвный укор. Я чувствую, я знаю достоверно, емунеприятно меня видеть, он хочет, чтобы я уехал, мое присутствие тяготит его".Не раз Вертер замедлял свой стремительный шаг, не раз останавливался и, казалось,думал повернуть назад, но тем не менее продолжал путь и так, размышляя и разговариваясам с собой, как бы помимо воли добрался до охотничьего дома.Он вошел, осведомился о старике и Лотте, заметил волнение в доме. Старший мальчиксказал ему, что в селении, в Вальхейме, случилось несчастье: убили одного крестьянина! Этоизвестие не привлекло его внимания. Он вошел в комнату и застал Лотту в разгар спора сотцом: старик желал, невзирая на болезнь, самолично отправиться на место преступления.Преступник еще не был обнаружен, убитого нашли утром на пороге дома, имелись кое-какиеподозрения: покойный служил в работниках у одной вдовы, которая держала раньше другогоработника и не добром рассталась с ним.Услышав эти слова, Вертер стремительно вскочил. "Быть не может! воскликнул он. - Ясейчас же, сию минуту бегу туда". Он поспешил в Вальхейм, воспоминания оживали передним, он ни минуты не сомневался, что убийство совершил тот самый парень, который не разбеседовал с ним и так стал ему близок.Ему пришлось пройти под липами, чтобы добраться до харчевни, куда отнесли тело, ивид любимого уголка на этот раз ужаснул его. Порог, где так часто играли соседские дети,был запачкан кровью. Любовь и верность - лучшие человеческие чувства - привели кнасилию и убийству. Могучие деревья стояли оголенные и заиндевелые, с пышной живойизгороди, поднимавшейся над низенькой церковной отрадой, облетела листва, и сквозь сучьявиднелись покрытые снегом могильные плиты.Едва он подошел к харчевне, перед которой собралось все село, как поднялся шум.Издалека показалась кучка вооруженных людей, и в толпе закричали, что ведут убийцу.Вертер стал смотреть вместе со всеми и убедился в своей правоте. Убийца был тот самыйработник, который так любил свою хозяйку-вдову. Бедный малый бродил по окрестностям,полный затаенной злобы и тихого отчаяния, и еще недавно повстречался ему."Что ты сделал, несчастный!" - крикнул Вертер, бросаясь к арестованному. Тотпосмотрел на него задумчиво, помолчал и наконец отчеканил невозмутимым тоном:"Не бывать ей ни с кем и с ней никому не бывать!" Его ввели в харчевню, а Вертерпоспешил прочь.Это страшное, жестокое впечатление произвело в нем полный переворот, на мигстряхнуло с него грусть, уныние, тупую покорность. Жалость властно захватила его, онрешил во что бы то ни стало спасти того человека. Он так понимал всю глубину егострадания, так искренне оправдывал его даже в убийстве, так входил в его положение, чтотвердо рассчитывал внушить свои чувства и другим. Ему не терпелось встать на защитунесчастного, пламенные речи просились с его губ, он спешил в охотничий дом и по дорогеуже приводил вполголоса все те доводы, с которыми выступит перед амтманом.Войдя в комнату, он застал там Альберта и на миг растерялся, но вскоре снова овладелсобой и поспешил изложить амтману свое мнение. Хотя Вертер с величайшей искренностью,горячностью и страстностью говорил все то, что может сказать человек в оправдание Человека, старик покачивал головой, - как и следовало ожидать, ничуть не тронутый егословами. Наоборот, он прервал нашего приятеля, стал резко возражать ему и порицать за то,что он берет под защиту убийцу. Затем указал, что таким путем недолго упразднить всезаконы и подорвать устои государства, и в заключение добавил, что не может взять на себяответственность в подобном деле, а должен дать ему надлежащий законный ход.Вертер все еще не сдавался, он просил, чтобы амтман хотя бы посмотрел сквозьпальцы, если арестованному помогут бежать. Амтман не согласился и на это. Наконец, вразговор вмешался Альберт и тоже встал на сторону старика. Вертер оказался в меньшинствеи, глубоко удрученный отправился домой, после того как амтман несколько раз повторил:"Ему нет спасения!"Как сильно он был потрясен этими словами, видно из записочки, найденной среди егобумаг и относящейся, очевидно, к тому же дню:"Тебе нет спасения, несчастный! Я вижу, что нам нет спасения".Все, что Альберт напоследок в присутствии амтмана говорил о деле арестованного, докрайности возмутило Вертера: ему почудился в этом выпад против него самого, и хотя позрелом размышлении он разумом понял, что оба его собеседника правы, у него все же былотакое чувство, что, допустив и признав их правоту, он отречется от своей внутреннейсущности.Среди бумаг его мы нашли запись, которая касается этого вопроса и, пожалуй,исчерпывающе выражает его отношение к Альберту:"Сколько бы я ни говорил и ни повторял себе, какой он честный и добрый, - ничего немогу с собой поделать, - меня от него с души воротит; я не в силах быть справедливым".Вечер был теплый, начало таять, и потому Лотта с Альбертом отправились домойпешком. Дорогой она то и дело оглядывалась, как будто искала Вертера. Альберт заговорило нем, порицая его и все же отдавая должное его достоинствам. Попутно он коснулся егонесчастной страсти и заметил, что хорошо было бы удалить его.- Я желаю этого также ради нас с тобой, - сказал он, - и прошу тебя, постарайсяизменить характер его отношений к тебе, не поощряй его частых визитов. Это всембросается в глаза. Я знаю, что уже пошли пересуды.Лотта промолчала; Альберта, по-видимому, задело ее молчание, во всяком случае, он стех пор не упоминал при ней о Вертере, когда же упоминала она сама, он либо обрывалразговор, либо переводил его на другую тему.Безуспешная попытка спасти несчастного была последней вспышкой угасающего огня;с тех пор Вертер еще глубже погрузился в тоску и бездействие и чуть не дошел доисступления, когда услыхал, что его думают вызвать свидетелем против обвиняемого,который решил теперь все отрицать.Он мысленно перебирал свои промахи на служебном поприще, припомнил инеприятность, постигшую его, когда он состоял при посольстве, а заодно и все, в чем онкогда-нибудь не успел, чем был обижен. Во всем этом он находил оправдание своейпраздности, не видел для себя никакого исхода, считал себя неспособным к повседневнымжитейским трудам, и так, отдавшись этому своеобразному течению мыслей и своейвсепоглощающей страсти, проводя время в однообразном и безрадостном общении с милойи любимой женщиной, тревожа ее покой, расшатывая свои собственные силы, без смысла инадежды растрачивая их, он неудержимо приближался к печальному концу.О его смятении и муках, о том, как, не зная покоя, метался он из стороны в сторону, какопостылела ему жизнь, красноречиво свидетельствуют несколько оставшихся после негописем, которые мы решили привести здесь.