Страдания юного Вертера. И.В Гете

14 декабря

  Друг мой, что же это такое? Я боюсь самого себя. Неужто любовь моя к ней не былавсегда благоговейнейшей, чистейшей братской любовью? Неужто в душе моей таилисьпреступные желания? Не смею отрицать... К тому же эти сны! О, как правы были люди,когда приписывали внутренние противоречия влиянию враждебных сил! Сегодня ночью -страшно сознаться - я держал ее в объятиях, прижимал к своей груди и осыпал поцелуями еегубы, лепетавшие слова любви, взор мой тонул в ее затуманенном негой взоре! Господи!Неужто я преступен оттого, что для меня блаженство - со всей полнотой вновь переживать тежгучие радости? Лотта! Лотта! Я погибший человек! Ум мой мутится, уже неделю я сам несвой, глаза полны слез. Мне повсюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Я ничего нехочу, ничего не прошу. Мне лучше уйти совсем.Решение покинуть мир все сильнее укреплялось в душе Вертера в ту пору, чемуспособствовали и разные обстоятельства. С самого возвращения к Лотте это было последнимего прибежищем, последней надеждой; однако он дал себе слово, что это не будет шальной инеобдуманный шаг, он совершит его с ясным сознанием, с твердой и спокойнойрешимостью.Его сомнения, его внутренняя борьба раскрываются в записи без числа, составлявшей,по-видимому, начало письма к Вильгельму и найденное среди его бумаг."Ее присутствие, ее участь, ее сострадание к моей участи только и могут ещеисторгнуть слезы из моего испепеленного сердца.Поднять завесу и скрыться за ней! Вот и все! К чему же мешкать и колебаться? Потому,что мы не знаем, каково там, за этой завесой? И потому, что возврата оттуда нет? И ещепотому, что нам свойственно предполагать хаос и тьму там, где все для нас неизвестность".Мало-помалу он освоился и сроднился с печальной мыслью, и намерение егоутвердилось бесповоротно, о чем свидетельствует нижеследующее двусмысленное письмоего к другу.