Джек Лондон. Морской волк

Глава третья

Волк Ларсен оборвал свою брань так же внезапно, как начал. Он раскурилпотухшую сигару и огляделся вокруг. Взор его упал на Магриджа. -- А, любезный кок? -- начал он ласково, но в голосе его чувствовалисьхолод и твердость стали. -- Есть, сэр! -- угодливо и виновато, с преувеличенной готовностьюотозвался тот. -- Ты не боишься растянуть себе шею? Это, знаешь ли, не особеннополезно. Помощник умер, и мне не хотелось бы потерять еще и тебя. Ты долженочень беречь свое здоровье, кок. Понятно? Последнее слово, в полном контрасте с мягкостью всей речи, прозвучалорезко, как удар бича. Кок съежился. -- Есть, сэр! -- послышался испуганный ответ, и голова провинившегосякока исчезла в камбузе. При этом разносе, выпавшем на долю одного кока, остальной экипажперестал глазеть на мертвеца и вернулся к своим делам. Но несколько человекостались в проходе между камбузом и люком и продолжали переговариватьсявполголоса. Я понял, что это не матросы, и потом узнал, что это охотники накотиков, занимавшие несколько привилегированное положение по сравнению спростыми матросами. -- Иогансен! -- позвал Волк Ларсен. Матрос тотчас приблизился. --Возьми иглу и гардаман и зашей этого бродягу. Старую парусину найдешь вкладовой. Ступай! -- А что привязать к ногам, сэр? -- спросил матрос после обычного"есть, сэр". -- Сейчас устроим, -- ответил Волк Ларсен и кликнул кока. Томас Магридж выскочил из своего камбуза, как игрушечный чертик изкоробки. -- Спустись в трюм и принеси мешок угля. -- Нет ли у кого-нибудь из вас, ребята, библии или молитвенника? --послышалось новое требование, обращенное на этот раз к охотникам. Они покачали головой, и один отпустил какую-то шутку, которой я нерасслышал; она была встречена общим смехом. Капитан обратился с тем же вопросом к матросам. Библия и молитвенникбыли здесь, по-видимому, редкими предметами, но один из матросов вызвалсяспросить у подвахтенных. Однако минуты через две он вернулся ни с чем. Капитан пожал плечами. -- Тогда придется бросить его за борт без лишней болтовни. Впрочем,может быть, выловленный нами молодчик знает морскую похоронную службунаизусть? Он что-то смахивает на попа. При этих словах Волк Ларсен внезапно повернулся ко мне. -- Вы, верно, пастор? -- спросил он. Охотники -- их было шестеро -- все, как один, тоже повернулись в моюсторону, и я болезненно ощутил свое сходство с вороньим пугалом. Мой видвызвал хохот. Присутствие покойника, распростертого на палубе и тоже,казалось, скалившего зубы, никого не остановило. Это был хохот грубый,резкий и беспощадный, как само море, хохот, отражавший грубые чувства людей,которым незнакомы чуткость и деликатность. Волк Ларсен не смеялся, хотя в его серых глазах Мелькали искоркиудовольствия, и только тут, подойдя к нему ближе, я получил более полноевпечатление от этого человека, -- до сих пор я воспринимал его скорее Жакшагающую по палубе фигуру, изрыгающую поток ругательств. У него былонесколько угловатое лицо с крупными и резкими, но правильными чертами,казавшиеся на первый взгляд массивным. Но это первое впечатление от еголица, так же как и от его фигуры, быстро отступало на задний план, иоставалось только ощущение скрытой в этом человеке внутренней силы,дремлющей где-то в недрах его существа. Скулы, подбородок, высокий лоб свыпуклыми надбровными дугами, могучие, даже необычайно могучие сами по себе,казалось, говорили об огромной, скрытой от глаз жизненной энергии или мощидуха, -- эту мощь было трудно измерить или определить ее границы, иневозможно было отнести ее ни под какую установленную рубрику. Глаза -- мне довелось хорошо узнать их -- были большие и красивые,осененные густыми черными бровями и широко расставленные, что говорило онедюжинности натуры. Цвет их, изменчиво-серый, поражал бесчисленныммножеством -- оттенков, как переливчатый шелк в лучах солнца. Они были тосерыми -- темными или светлыми, -- то серовато-зелеными, то принималилазурную окраску моря. -- Эти изменчивые глаза, казалось, скрывали его душу,словно непрестанно менявшиеся маски, и лишь в редкие мгновения она как быпроглядывала из них, точно рвалась наружу, навстречу какому-то заманчивомуприключению. Эти глаза могли быть мрачными, как хмурое свинцовое небо; моглиметать искры, отливая стальным блеском обнаженного меча; могли становитьсяхолодными, как полярные просторы, или теплыми и нежными. И в них могвспыхивать любовный огонь, обжигающий и властный, который притягивает ипокоряет женщин, заставляя их сдаваться восторженно, радостно исамозабвенно. Но вернемся к рассказу. Я ответил капитану, что я не пастор и, ксожалению, не умею служить панихиду, но он бесцеремонно перебил меня: -- А чем вы зарабатываете на жизнь? Признаюсь, ко мне никогда еще необращались с подобным вопросом, да и сам я никогда над этим не задумывался.Я опешил и довольно глупо пробормотал: -- Я... я -- джентльмен. По губам капитана скользнула усмешка. -- У меня есть занятие, я работаю, -- торопливо воскликнул я, словностоял перед судьей и нуждался в оправдании, отчетливо сознавая в то жевремя, как нелепо с моей стороны пускаться в какие бы то ни было объясненияпо этому поводу. -- Это дает вам средства к жизни? Вопрос прозвучал так властно, что ябыл озадачен, -- сбит с панталыку, как сказал бы Чарли Фэраи молчал, словношкольник перед строгим учителем. -- Кто вас кормит? -- последовал новый вопрос. -- У меня есть постоянный доход, -- с достоинством ответил я и в ту жесекунду готов был откусить себе язык. -- Но все это, простите, не имеетотношения к тому, о чем я хотел поговорить с вами. Однако капитан не обратил никакого внимания на мой протест. -- Кто заработал эти средства? А?.. Ну, я так и думал: ваш отец. Вы нестоите на своих ногах -- кормитесь за счет мертвецов. Вы не могли бы прожитьсамостоятельно и суток, не сумели бы три раза в день набить себе брюхо.Покажите руку! Страшная сила, скрытая в этом человеке, внезапно пришла в действие, и,прежде чем я успел опомниться, он шагнул ко мне, схватил мою правую руку иподнес к глазам. Я попытался освободиться, но его пальцы без всякоговидимого усилия крепче охватили мою руку, и мне показалось, что у менясейчас затрещат кости. Трудно при таких обстоятельствах сохранятьдостоинство. Я не мог извиваться или брыкаться, как мальчишка, однако не моги вступить в единоборство с этим чудовищем, угрожавшим одним движениемсломать мне руку. Приходилось стоять смирно и переносить это унижение. Тем временем у покойника, как я успел заметить, уже обшарили карманы, ивсе, что там сыскалось, сложили на трубе, а труп, на лице которого застыласардоническая усмешка, обернули в парусину, и Иогансен принялся штопать еетолстой белой ниткой, втыкая иглу ладонью с помощью особого приспособления,называемого гарданом и сделанного из куска кожи. Волк Ларсен с презрительной гримасой отпустил руку. -- Изнеженная рука -- за счет тех же мертвецов. Такие руки ни на что,кроме мытья посуды и стряпни, не годны. -- Мне хотелось бы сойти на берег, -- решительно сказал я, овладевнаконец собой. -- Я уплачу вам, скольвы потребуете за хлопоты и задержку впути. Он с любопытством поглядел на меня. Глаза его смотрели с насмешкой. -- У меня другое предложение -- для вашего же блага. Мой помощник умер,и мне придется сделать кое-какие перемещения. Один из матросов займет местопомощника, юнга отправится на бак -- на место матроса, а вы замените юнгу.Подпишете условие на этот рейс -- двадцать долларов в месяц и харчи. Ну, чтоскажете? Заметьте -- это для вашего же блага! Я сделаю вас человеком. Вы современем научитесь стоять на своих ногах и, быть может, даже ковылятьнемного. Я не придал значения этим словам. Замеченные мною на юго-западе парусаросли; они вырисовывались все отчетливее и, видимо, принадлежали такой жешхуне, как и "Призрак", хотя корпус судна, насколько я мог его разглядеть,был меньше. Шхуна, покачиваясь, скользила нам навстречу, и это было оченькрасивое зрелище. Я видел, что она должна пройти совсем близко. Ветер быстрокрепчал. Солнце, послав нам несколько тусклых лучей, скрылось. Море приняломрачный свинцовосерый оттенок, забурлило, и к небу полетели клочья белойпены. Наша шхуна прибавила ходу и дала большой крен. Пронесся порыв ветра,поручни исчезли под водой, и волна хлынула на палубу, заставив охотников,сидевших на закраине люка, поспешно поджать ноги. -- Это судно скоро пройдет мимо нас, -- сказал я, помолчав. -- Оно идетв обратном направлении, быть может, в Сан-Франциско. -- Весьма возможно, -- отозвался Ларсен и, отвернувшись от меня,крикнул: -- Кок! Эй, кок! Томас Магридж вынырнул из камбуза. -- Где этот юнга? Скажи ему, что я его зову. -- Есть, сэр. Томас Магридж бросился на корму и исчез в другом люке около штурвала.Через секунду он снова показался на палубе, а за ним шагал коренастый пареньлет восемнадцати-девятнадцати, с лицом хмурым и злобным. -- Вот он, сэр, -- сказал кок. Но Ларсен, не обращая на него больше внимания, повернулся к юнге. -- Как тебя зовут? -- Джордж Лич, сэр, -- последовал угрюмый ответ; видно было, что юнгадогадывается, зачем его позвали. -- Фамилия не ирландская, -- буркнул капитан. -- О'Тул или Мак-Картикуда больше подошло бы к твоей роже. Верно, какой-нибудь ирландец прятался утвоей мамаши за поленницей. Я видел, как у парня от этого оскорбления сжались кулаки и побагровелашея. -- Ну, ладно, -- продолжал Волк Ларсен. -- У тебя могут быть вескиепричины забыть свою фамилию, -- мне на это наплевать, пока ты делаешь своедело. Ты, конечно, с Телеграфной горы [2]. Это у тебя на лбу написано. Явашего брата знаю. Вы там все упрямы, как ослы, и злы, как черти. Но можешьбыть спокоен, мы тебя здесь живо обломаем. Понял? Кстати, через кого тынанимался? -- Агентство Мак-Криди и Свенсон. -- Сэр! -- загремел капитан. -- Мак-Криди и Свенсон, сэр, -- поправился юнга, и глаза его злобносверкнули. -- Кто получил аванс? -- Они, сэр. -- Я так и думал. И ты, небось, был до черта рад. Спешил, знал, что за тобой кое-кто охотится. В мгновение ока юнга преобразился в дикаря. Он пригнулся, словно дляпрыжка, ярость исказила его лицо. -- Вот что... -- выкрикнул было он. -- Что? -- почти вкрадчиво спросил Ларсен, словно его одолевалолюбопытство. Но юнга уже взял себя в руки. -- Ничего, сэр. Я беру свои слова назад. -- И тем доказываешь, что я прав, -- удовлетворенно улыбнулся капитан.-- Сколько тебе лет? -- Только что исполнилось шестнадцать, сэр. -- Врешь! Тебе больше восемнадцати. И ты еще велик для своих лет, имускулы у тебя, как у жеребца. Собери свои пожитки и переходи в кубрик набак. Будешь матросом, гребцом. Это повышение, понял? Не ожидая ответа, капитан повернулся к матросу, который зашивал труп впарусину и только что закончил свое мрачное занятие. -- Иогансен, ты что-нибудь смыслишь в навигации? -- Нет, сэр. -- Ну, не беда! Все равно будешь теперь помощником. Перенеси свои вещив каюту, на его койку. -- Есть, сэр! -- весело ответил Иогансен и тут же направился на бак. Но бывший юнга все еще не трогался с места. -- А ты чего ждешь? -- спросил капитан. -- Я не нанимался матросом, сэр, -- был ответ. -- Я нанимался юнгой. Яне хочу служить матросом. -- Собирай вещи и ступай на бак! На этот раз приказ звучал властно игрозно. Но парень угрюмо насупился и не двинулся с места. Тут Волк Ларсен снова показал свою чудовищную силу. Все произошлонеожиданно, с быстротой молнии. Одним прыжком -- футов в шесть, не меньше --он кинулся на юнгу и ударил его кулаком в живот. В тот же миг я почувствовалострую боль под ложечкой, словно он ударил меня. Я упоминаю об этом, чтобыпоказать, как чувствительны были в то время мои нервы и как подобные грубыесцены были мне непривычны. Юнга -- а он, кстати сказать, весил никак неменее ста шестидесяти пяти фунтов, -- согнулся пополам. Его тело безжизненноповисло на кулаке Ларсена, словно мокрая тряпка на палке. Затем я увидел,как он взлетел на воздух, описал дугу и рухнул на палубу рядом с трупом,ударившись о доски головой и плечами. Так он и остался лежать, корчась отболи. -- Ну как? -- повернулся вдруг Ларсен ко мне. -- Вы обдумали? Я поглядел на приближавшуюся шхуну, которая уже почти поравнялась снами; ее отделяло от нас не более двухсот ярдов. Это было стройное, изящноесуденышко. Я различил крупный черный номер на одном из парусов и, припомниввиденные мною раньше изображения судов, сообразил, что это лоцманский бот. -- Что это за судно? -- спросил я. -- Лоцманский бот "Леди Майн", -- ответил Ларсен. -- Доставил своихлоцманов и возвращается в СанФранциско. При таком ветре будет там черезпять-шесть часов. -- Будьте добры дать им сигнал, чтобы они переправили меня на берег. -- Очень сожалею, но я уронил свою сигнальную книгу за борт, -- ответилкапитан, и в группе охотников послышался смех. Секунду я колебался, глядя ему прямо в глаза. Я видел, как жестоко разделался он с юнгой, и знал, что меня, бытьможет, ожидает то же самое, если не что-нибудь еще хуже. Повторяю, яколебался, а потом сделал то, что до сих пор считаю самым смелым поступком вмоей жизни. Я бросился к борту и, размахивая руками, крикнул: -- "Леди Майн", эй! Свезите меня на берег. Тысячу долларов за доставкуна берег! Я впился взглядом в двоих людей, стоявших у штурвала. Один из нихправил, другой поднес к губам рупор. Я не поворачивал головы и каждуюсекунду ждал, что зверь-человек, стоявший за моей спиной, одним ударомуложит меня на месте. Наконец -- мне показалось, что прошли века, -- я невыдержал и оглянулся. Ларсен не тронулся с места. Он стоял в той же позе, --слегка покачиваясь на расставленных ногах, и раскуривал новую сигару. -- В чем дело? Случилось что-нибудь? -- раздалось с "Леди Майн". -- Да! Да! -- благим матом заорал я. -- Спасите, спасите! Тысячудолларов за доставку на берег! -- Ребята хватили лишнего в Фриско! -- раздался голос Ларсена. -- Этотвот, -- он указал на меня, -- допился уже до зеленого змия! На "Леди Майн" расхохотались в рупор, и судно пошло мимо. -- Всыпьте ему как следует от нашего имени! -- долетели напутственныеслова, и стоявшие у штурвала помахали руками в знак приветствия. В отчаянии я облокотился о поручни, глядя, как быстро ширится полосахолодной морской воды, отделяющая нас от стройного маленького судна. Онобудет в Сан-Франциско через пять или шесть часов! У меня голова пошлакругом, сердце отчаянно заколотилось и к горлу подкатил комок. Пенистаяволна ударила о борт, и не брызнуло в лицо соленой влагой. Ветер налеталпорывами, и "Призрак", сильно кренясь, зарывался в воду подветренным бортом.Я слышал, как вода с шипением взбегала на палубу. Оглянувшись, я увидел юнгу, который с трудом поднялся на ноги. Лицо егобыло мертвенно бледно и зелено от боли. Я понял, что ему очень плохо. -- Ну, Лич, идешь на бак? -- спросил капитан. -- Есть, сэр, -- последовал покорный ответ. -- А ты? -- повернулся капитан ко мне. -- Я дам вам тысячу... -- начал я, но он прервал меня. -- Брось это! Ты согласен приступить к обязанностям юнги? Или мнепридется взяться за тебя? Что мне было делать? Дать зверски избить себя, может быть, даже убить-- какой от этого прок? Я твердо посмотрел в жесткие серые глаза. Онипоходили на гранитные глаза изваяния -- так мало было в них человеческоготепла. Обычно в глазах людей отражаются их душевные движения, но эти глазабыли бесстрастны и холодны, как свинцово-серое море. -- Ну, что? -- Да, -- сказал я. -- Скажи: да, сэр. -- Да, сэр, -- поправился я. -- Как тебя зовут? -- Ван-Вейден, сэр. -- Имя? -- Хэмфри, сэр. Хэмфри Ван-Вейден. -- Возраст? -- Тридцать пять, сэр. -- Ладно. Пойди к коку, он тебе покажет, что ты должен делать. Так случилось, что я, помимо моей воли, попал в рабство к ВолкуЛарсену. Он был сильнее меня, вот и все. Но в то время это казалось мнекаким-то наваждением. Да и сейчас, когда я оглядываюсь на прошлое, все, чтоприключилось тогда со мной, представляется мне совершенно невероятным. Такимбудет это представляться мне и впредь -- чем-то чудовищным и непостижимым,каким-то ужасным кошмаром. -- Подожди! Я послушно остановился, не дойдя до камбуза. -- Иогансен, вызови всех наверх! Теперь все как будто стало на своеместо и можно заняться похоронами и очистить палубу от ненужного хлама. Пока Иогансен собирал команду, двое матросов, по указанию капитана,положили зашитый и парусину труп на лючину. У обоих бортов на палубе,днищами кверху, были принайтовлены маленькие шлюпки. Несколько матросовподняли доску с ее страшным грузом и положили на эти шлюпки с подветреннойстороны, повернув труп ногами к морю. К ногам привязали принесенный кокоммешок с углем. Похороны на море представлялись мне всегда торжественным, внушающимблагоговение обрядом, но то, чему я стал свидетелем, мгновенно развеяло всемои иллюзии. Один из охотников, невысокий темноглазый парень, -- я слышал,как товарищи называли его Смоком, -- рассказывал анекдоты, щедро сдобренныебранными и непристойными словами. В группе охотников поминутно раздавалисьвзрывы хохота, которые напоминали мне не то вой волков, не то лай псов впреисподней. Матросы, стуча сапогами, собирались на корме. Некоторые изподвахтенных протирали заспанные глаза и переговаривались вполголоса. Налицах матросов застыло мрачное, озабоченное выражение. Очевидно, им малоулыбалось путешествие с этим капитаном, начавшееся к тому же при стольпечальных предзнаменованиях. Время от времени они украдкой поглядывали наВолка Ларсена, и я видел, что они его побаиваются. Капитан подошел к доске; все обнажили головы. Я присматривался к людям, собравшимся на палубе, -- их было двадцатьчеловек; значит, всего на борту шхуны, если считать рулевого и меня,находилось двадцать два человека. Мое любопытство было простительно, так какмне предстояло, по-видимому, не одну неделю, а быть может, и не один месяц,провести вместе с этими людьми в этом крошечном плавучем мирке. Большинствоматросов были англичане или скандинавы, с тяжелыми, малоподвижными лицами.Лица охотников, изборожденные резкими морщинами, были более энергичны иинтересны, и на них лежала печать необузданной игры страстей. Странносказать, но, как я сразу же отметил, в чертах Волка Ларсена не было ничегопорочного. Его лицо тоже избороздили глубокие морщины, но они говорили лишьо решимости и силе воли. Выражение лица было скорее даже прямодушное, открытое, и впечатлениеэто усиливалось благодаря тому, что он был гладко выбрит. Не верилось -- доследующего столкновения, что это тот самый человек, который так жестокообошелся с юнгой. Вот он открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот миг резкий порывветра налетел на шхуну, сильно накренив. Ветер дико свистел и завывал вснастях. Некоторые из охотников тревожно поглядывали на небо. Подветренныйборт, у которого лежал покойник, зарылся в воду, и, когда шхуна выпрямилась,волна перекатилась через палубу, захлестнув нам ноги выше щиколотки.Внезапно хлынул ливень; тяжелые крупные капли били, как градины. Когда шквалпронесся, капитан заговорил, и все слушали его, обнажив головы, покачиваясьв такт с ходившей под ногами палубой. -- Я помню только часть похоронной службы, -- сказал Ларсен. -- Онагласит: "И тело да будет предано морю". Так вот и бросьте его туда. Он умолк. Люди, державшие лючину, были смущены; краткость церемонии,видимо, озадачила их. Но капитан яростно на них накинулся: -- Поднимайте этот конец, черт бы вас подрал! Какого дьявола выканителитесь? Кто-то торопливо подхватил конец доски, и мертвец, выброшенный за борт,словно собака, соскользнул в море ногами вперед. Мешок с углем, привязанныйк ногам, потянул его вниз. Он исчез. -- Иогансен! -- резко крикнул капитан своему новому помощнику. --Оставь всех наверху, раз уж они здесь. Убрать топселя и кливера, да поживей!Надо ждать зюйд-оста. Заодно возьми рифы у грота! И у стакселя! Вмиг все на палубе пришло в движение. Иогансен зычно выкрикивал словакоманды, матросы выбирали и травили различные снасти, а мне, человеку сугубосухопутному, все это, конечно, представлялось сплошной неразберихой. Нобольше всего поразило меня проявленное этими людьми бессердечие. Смертьчеловека была для них мелким эпизодом, который канул в вечность вместе сзашитым в парусину трупом и мешком угля, и корабль все так же продолжал свойпуть, и работа шла своим чередом. Никто не был взволнован. Охотники ужеопять смеялись какому-то непристойному анекдоту Смока. Команда выбирала итравила снасти, двое матросов полезли на мачту. Волк Ларсен всматривался воблачное небо с наветренной стороны. А человек, так жалко окончивший своидни и так недостойно погребенный, опускался все глубже и глубже на дно. Ощущение жестокости и неумолимости морской стихии вдруг нахлынуло наменя, и жизнь показалась мне чем-то дешевым и мишурным, чем-то диким ибессмысленным -- каким-то нелепым барахтаньем в грязной тине. Я держался зафальшборт у самых вант и смотрел на угрюмые, пенистые волны и низко нависшуюгряду тумана, скрывавшую от нас Сан-Франциско и калифорнийский берег.Временами налетал шквал с дождем, и тогда и самый туман исчезал из глаз заплотной завесой дождя. А наше странное судно, с его чудовищным экипажем,ныряло по волнам, устремляясь на юго-запад в широкие, пустынные просторыТихого океана.