Две галки на клеверном поле

=

  Для большинства может служить откровением, с какими вещами способны уживаться люди в собственной душе. Что для других непереносимо даже на доли мгновения, для кого-то может становиться привычным и обыденным, как мысли о ценах на бензин. Не принимаемым, не любимым, но обычным. Гарри Поттер, всю свою жизнь несший в своей голове воплощение злодея и убийцы, давно знал, что нет такой вещи, с которой нельзя было бы свыкнуться. И когда страшные сны захватили его целиком после главной битвы в его жизни, он знал, что придет день, и он привыкнет. И к этому тоже. Просто перестанет замечать, обращать внимание на мертвые лица, которые немо усмехались ему, стоило только прикрыть глаза на более-менее долгий срок. Когда в землю опускали Фреда Уизли, он знал, что привыкнет и к навеки отпечатавшемуся в воспоминаниях лицу его брата — он никогда прежде не видел такого пустого лица. И в противоположность этому — улыбающееся личико младенца Тедди Люпина на похоронах своих родителей — к этому воспоминанию он привыкнет тоже. Если он привык закрывать глаза и снова и снова видеть фигуру Сириуса, медленно исчезающую в Арке, он способен привыкнуть ко всему!

Поэтому настоящим шоком стал для него тот факт, что впервые в жизни он, кажется, видел нечто, способное полностью разрушить его уверенность в своих силах выдерживать неприятные зрелища. То, что он действительно видел это глазами, а не грезил наяву, ему подтвердила Гермиона, чей задушенный возглас он услышал за своей спиной, когда вошел в комнату для допросов под номером двести два. В любой другой момент своей жизни он бы обернулся и сделал всё, чтобы постараться успокоить свою подругу. Но не в этот. В этот он просто забыл о ее существовании, потому что не мог оторваться от зрелища висящей в углу комнаты женщины. Она была абсолютно обнажена, но вряд ли ее нагота могла сейчас взволновать хоть кого-нибудь. Он ошибся, из коридора приняв ее за труп, но это было совсем не мудрено, учитывая какое количество крови покрывало ее тело. Руки безвольно висели по сторонам, покрытые многочисленными ранами, особенно левая, предплечье изнутри было изрезано вдоль и поперек так, что невозможно было ни секунды задержать взгляд, чтобы ком не подкатывал к горлу. Ноги, живот и грудь покрывали ожоги, ссадины и багровые синяки. Вдобавок на коже правой груди и внутренней поверхности бедер кто-то вырезал грубыми буквами надписи, покрытые теперь высохшей, запекшейся кровью, читать которые хотелось меньше всего на свете. Судя по выпирающим ребрам, женщина была крайне измождена и наверняка провела много дней в ужасных условиях. Лица было не разглядеть за свешивающимися на него темными вьющимися волосами, но что-то подсказывало Гарри, что вряд ли он и на нем увидит что-то утешительное. Присмотревшись, он понял, что она вовсе даже не висит, точнее, она была привязана за длинные черные кудри к крюку над головой и почти висела, едва доставая до пола пальцами ног, всё это время мучительно пытаясь удержаться на них, чтобы не повиснуть на собственном скальпе, и потихоньку покачивалась из стороны в стороны, издавая при этом низкий, почти неслышный рык.

«Она до сих пор в сознании! Она до сих пор умудрилась находиться в сознании!» Это просто не укладывалось у него в голове. Как она... Как она держится...

В этот момент до него вдруг дошло, что он едва ли уже не целую вечность стоит тут столбом и разглядывает ее, вместо того, чтобы что-то сделать. Он бросился к ней, к этой самой ужасающе выглядевшей жертве, которую Гарри видел за всю свою жизнь... Чтобы через секунду остановится как вкопанному, глядя вперед пораженным взглядом, когда она сделала страшное усилие и подняла на него глаза. На него глядела... — нет, этого просто не могло быть — оба глаза украшали черные синяки, нос разбит и, по-видимому, сломан, но сомнений быть не могло — это была она... Враг номер два, самая опасная женщина магической Англии, ближайшая соратница Волдеморта, убийца Сириуса и Тонкс, признанная всеми погибшей — Беллатриса Лестрейндж, собственной персоной.

— А, Поттер, — прохрипела она, — наконец-то явился полюбоваться зрелищем.

И снова опустила голову.

Это «наконец-то» почему-то резануло его изнутри нехорошим ощущением, но ему сейчас было не до этого. Он потеряно обернулся, внезапно вспомнив про свою подругу. Он увидел, что Гермиона стоит, наклонившись над большой корзиной для мусора, и понял, что её только что вырвало. В голове сама собой промелькнула бредовая мысль, что Гермиона даже такие вещи умудряется делать аккуратно, а потом он смог разглядеть и обстановку кабинета, которая до этого была просто напрочь вытеснена зрелищем висящего тела. Кроме стола и стула тут почти ничего не было, а пол оказался выложен не паркетом, как в других залах, а большой черно-белой плиткой. И по углам комнаты в полу шли неглубокие желоба.

— Какого хрена тут происходит... — прошептал он как-то машинально, не отдавая себе отчета, что говорит вслух.

— Господи, Гарри, да помоги же ей! — выкрикнула Гермиона, когда, наконец, смогла говорить.

— Герм, это Белла! — ответил он, смотря на подругу остановившимся взглядом.

— Да какая разница?! Гарри, ты что?! Ты что не видишь, что с ней сделали?!

Он понял, что у него в голове что-то тихо гудит, когда снова повернулся к висящей в углу упивающейся. Положительно, этот день не задался у него изначально. Перед глазами заплясали серебристые мухи...

— Агуаменти! — громкий голос Гермионы, а потом прямо в лицо хлынул поток ледяной воды.

Он резко замотал головой. В которой, кажется, наконец-то, всё прояснилось. Он бросился вперед, отвязывая с крюка черные локоны, и теперь его занимал один-единственный вопрос. Пускай потом он ее, наверное, убьет. Но сперва он должен узнать, кто это с ней сделал! Потому что такие вещи нельзя, просто невозможно оставлять безнаказанными!

Как только он отвязал ее, она тут же безвольно повисла у него на руках, потеряв сознание, и он понял, что она держалась буквально на последних крупицах своих сил. Он хотел взять ее на руки и нести, но почувствовал на ладонях что-то мокрое и поглядел на ее спину. Гермиону едва не вырвало вновь. Она дернулась куда-то в сторону, судорожно сглатывая, но сдержалась. Сзади, от шеи и ниже, до самых пяток, тело Беллатрисы покрывали бесчисленные следы то ли плетей, то ли чего-то весьма с ними схожего. Они составляли сплошной, густо пересекающийся узор, и было вообще немыслимо поверить, как человек может выдержать такое и до сих пор оставаться в здравом уме. Впрочем, Беллатриса и здравый ум всегда находились друг от друга в некотором отдалении, однако, это даже для нее было слишком.

«Кажется, она ответила за всё!» — скользнула мысль в голове, и он тут же сам ее устыдился. Потому что тот, кто с ней это сделал, похоже, думал точно так же!

— Гермиона, нам нужно во что-то ее завернуть! — Гарри удерживал Беллатрису, взяв ее подмышки, чтобы она не соскользнула на пол, оглядываясь вокруг в поисках хоть чего-то подходящего. Но в этом кабинете, который, как теперь уже было понятно, походил вовсе ни на какой ни на кабинет, а на самую настоящую камеру пыток, не было ни клочка материи.

— Я сейчас, — Гермиона выскользнула за дверь. Он услышал, что она буквально помчалась по коридору.

Буквально через полминуты она вернулась, неся с собой целый рулон бархатной ткани.

— Откуда ты это взяла?

— Это штора.

— Штора?! — изумился он, аккуратно оборачивая тело Беллатрисы мягким бархатом.

— Что тебя так удивляет? Ну да, штора.

— Откуда?

— С окна главной приемной.

— И ты просто вот так подошла, и... — он понял, что едва удерживается от смеха. Абсолютно истерического.

— Попробовали бы они мне помешать!

Только сейчас он вспомнил, что ему предстоит пройти с телом Беллатрисы мимо толпы авроров. И про себя он вполне готов повторить вслед за Гермионой: «Пусть попробуют ему помешать!»

Видимо, эта мысль буквально светилась на его лице. Потому что когда он нес на руках истерзанное тело упивающейся, ни один из присутствующих в главной приемной не проронил ни слова. Стояла полнейшая тишина, все просто стояли и, не отрываясь, смотрели на черные кудри, развевающиеся от легкого сквозняка, когда двое шли через зал к камину. На их лицах Гарри читал то, что и обычно привык читать после своей победы, то, что уже почти стало для него неприятной обыденностью, но что всё еще выводило его из себя — благодарность и страх. На этот раз был только страх, и он надеялся, что уже очень скоро, когда он будет знать имена, этот страх останется только на лицах виновных.

Гарри пропустил вперед Гермиону, наклонился, и, обернувшись, пообещал, не смотря ни кого из присутствующих:

— Я еще вернусь.

И только потом скупо бросил:

— Мунго.