Максим Алексеевич Пуркаев был еще сравнительно молод, революция застала его
в чине прапорщика, крестьянский сын, он теперь выглядел природным интеллигентом, а
пенсне как бы подчеркивало строгость его внешнего облика…
Немцы встретили военного атташе очень приветливо. Они приготовили для него в
Берлине богато обставленную квартиру, в которой его уже поджидала прислуга – немка по
имени Марта, женщина почти вызывающей красоты. Пуркаев просыпался, а Марта уже была
на пороге спальни – с подносом, поверх которого дымилась чашка крепкого кофе, благоухали
ароматные булочки.
Гитлер в аудиенции с атташе был крайне любезен.
Пуркаев не раз выезжал на маневры вермахта, от него, казалось, ничего не скрывают
и – верно! – он побывал даже в Цоссене, где секретно размещался «мозг» всей армии Гит-
лера. Гальдер тоже принимал Пуркаева у себя, держался очень просто, почти дружелюбно.
Но, далекий от дипломатии, Максим Алексеевич не распознал один тонкий намек Гальдера.
– Почему вы, – сказал Гальдер, – и при вашем уме, потенциальный начальник штаба
фронта, занимаете всего лишь скромный пост военного атташе? Может, у вас недоброжела-
тели в Москве? Такое бывает с людьми талантливыми…
Чтобы не быть глухим и немым в общении с генеральштеблерами, Пуркаев обзавелся
учительницей немецкого языка, старательно, как школяр, зубрил всякие там плюсквампер-
фекты.
В один из дней на его квартире зазвонил телефон:
– Вас, господин Пуркаев, беспокоят из Цоссена, не могли бы вы уделить время для
визита нашего офицера?
Явился некто и с первых же слов предложил Пуркаеву работать на разведку абвера,
причем немцы не крохоборствовали, обещая создать для атташе сладкую жизнь:
– Включая в меню и… Марту! Вы же не станете отрицать, что такие женщины на пане-
лях не валяются. В случае же отказа мы всегда сумеем подобрать досье, порочащее вас, и
тогда расправа Сталина будет короткой. Не забывайте, что ваша семья осталась в Москве.
Пуркаев встал, чтобы вышвырнуть гостя из квартиры, но тот веером раскрыл на столе
серию фотографий:
– Это вы, а это… Марта! Станете рыпаться, и через два дня эти фотографии окажутся
у вашего генерала Филиппа Голикова, что возглавляет всю вашу разведку Генштаба.
Пуркаев этих фотографий не отдал:
– Пошел вон! Мое дело. Сам влип. Сам выпутаюсь…
Максим Алексеевич сознавал, что его ожидает, и все-таки, пересилив себя, продуманно
вышел на связь с Генштабом.
– Срочно отзывайте меня, – сказал он Голикову.
Вечерний самолет «Люфтганзы» подхватил атташе и понес в Москву – на расправу. В
Генштабе он сказал:
– Вы знаете, как я отбрыкивался от назначения в Берлин, а теперь смотрите, что полу-
чилось… Да, виноват. Черт с вами, бес со мной, но я не буду скрывать даже фотографии.
Судите. Виноват. Сами видите, какая красивая попалась мне стерва. Но генерал Пуркаев не
был предателем и никогда не будет!
– А в этом мы еще разберемся, – помрачнел Голиков…
В машине окна были задернуты непроницаемыми шторами. По шуму Пуркаев опре-
делил, что открываются железные ворота. Повели в камеру, оставили одного. Прошел день, миновал второй. Ни еды, ни воды не дали. Он утолял жажду быстро протекающей водой из
унитаза. Ночью явились:
– Выходи. Руки назад. Без разговоров.
Снова посадили в ту же машину. Куда везут – неизвестно. Скрипнули тормоза. Куда
попал – не понять.
– Руки держать свободно. Следовать за нами.
Его провели в кабинет, а там… «отец родной»!
Ни здравствуйте, ни до свидания – полное молчание.
– Товарищ Пуркаев, – вдруг сказал Сталин, медленно прохаживаясь вдоль обширного
стола, – вы можете не сомневаться в моем доверии и сразу же возвращайтесь в Берлин…
Что ответил Пуркаев? Ничего. Повернулся и вышел.
Немцы были изумлены, когда он снова появился в Берлине, зато из его квартиры мигом
исчезла прекрасная Марта. Гестапо решило выжить из Германии неподкупного атташе. Сто-
ило ему выехать на маневры, отказывал в машине мотор. В кармане обнаруживался шпи-
онский мини-фотоаппарат. Пуркаев вернул его Хойзингеру со словами: «Простите, это уже
работа карманников, а не порядочных генштабистов». Учительница немецкого языка про-
пала. Пуркаева вызвали в полицай-президиум Берлина, где криминаль-генерал Артур Нёбе
сказал, что против него заведено уголовное дело.
– Вы посягнули на честь немецкой женщины, обучавшей вас нашему языку, о чем и
поступила жалоба из ведомства… Риббентропа. На допросах она все подтвердила, а мы под-
тверждаем ее показания фотоснимками синяков и ссадин, оставленных вами на теле жен-
щины при попытке ее изнасилования.
Странно! Почему-то обвинения исходили из канцелярии Иоахима Риббентропа, и Пур-
каев отвечал Нёбе:
– Министерство иностранных дел – лишь для отвода глаз, а синяки и ссадины – следы
избиений в гестапо. Догадываюсь, какова цена признаний этой несчастной женщины. Или
вы освободите ее, или я устрою всем вам хороший скандал в печати.
– «Правда» не станет печатать, как вы спали с Мартой и насиловали учительницу, –
смеялся Нёбе.
– Помимо «Правды», – отвечал Пуркаев, – есть немало других газет, которые охотно
опубликуют мои слова о том, какими провокациями вы занимаетесь.
Через год, уже на фронте, Максим Алексеевич рассказывал:
«Абсурдность обвинений ни у кого не вызывала сомнений, но решено было не обост-
рять из-за этого отношений (между Москвой и Берлином, добавлю я от себя). Вот так и кон-
чилась моя военно-политическая карьера, о чем я, впрочем, нисколько не жалею…»
Пуркаев прошел через многие битвы Великой Отечественной войны и скончался в
1953 году депутатом Верховного Совета СССР. Но до конца своих дней Пуркаев не понимал,
почему так легко отделался и почему Сталин при свидании с ним казался каким-то отвле-
ченным. Даже растерянным… Почему он сразу не сделал из него «врага народа»?
………………………………………………………………………………………
Сталин уже понял, что финская кампания не принесла ему благоухающих лавров,
напротив, она обнажила перед всем миром многие язвы его диктатуры. Он указал Берии
пересмотреть списки репрессированных командиров (а это, читатель, почти пятьдесят тысяч
имен), и не все они, но кое-кто был выпущен из концлагерей и отправлен за счет казны в
санатории, чтобы очухались, а заодно и вставили выбитые на допросах зубы.
Теперь требовался тот самый легендарный «стрелочник», который всегда виноват, и
Сталин нашел его моментально в своем легендарном и «железном» наркоме, от которого
ничего путного ожидать не приходилось. – Это ты, Клим, виноват во всем, – говорил он Ворошилову, – кто, как не ты, погубил
лучшие кадры армии и флота?
– Конечно, – огрызался Ворошилов, – теперь на меня всех собак можно вешать. Не я
же сажал, и не я выносил приговоры, я ведь только подписывал уже готовые…
Сталин стал понимать и другое: время лихих тачанок давно отшумело, а Тухачевский
и прочие, последовавшие за ним в небытие, были правы, настаивая на моторизации армии,
чтобы она не таскалась на телегах, а следовала за танками. Теперь Ворошилов попросту
мешал Сталину, и 7 мая он спровадил его с поста наркома обороны. Дабы поднять сильно
пошатнувшийся престиж Красной Армии, тогда же были введены звания маршалов и адми-
ралов. Георгий Константинович Жуков стал генералом армии, а в маршалы Сталин произ-
вел Кулика, Шапошникова и, конечно же, Семена Константиновича Тимошенко, которого и
назначил на пост наркома обороны. Для придания значимости этой новизне в центральных
газетах публиковались поименные списки военачальников с приложением их фотографий
(чему страшно обрадовались в Цоссене немецкие вояки, связанные с вопросами разведки,
и адмирал Канарис в абвере).
Сталин считал себя большим знатоком авиации, именуясь в стране «лучшим другом
советских летчиков». Но дела в авиации были плохи. Она побивала мировые рекорды, но к
войне не была готова. Самолеты страдали многими изъянами. Плохо было и с начальниками
военно-воздушных сил, ибо в своих кабинетах они долго не задерживались, сразу оказыва-
ясь «врагами народа». Сталин решил «омолодить» авиацию, сделав ее начальником генерала
Павла Рычагова, симпатичного веселого парня, который сражался в небе Испании под име-
нем «Пабло Паланкаре». Он сбил над Мадридом шесть немецких самолетов, а потом и сам
был подбит, опустившись с парашютом в самом центре столицы – на бульваре Кастельяно,
а свидетели его боя, испанцы, тут же подарили ему целый пароход апельсинов. Парню было
всего тридцать лет, когда Сталин призвал его к себе и был так чуток, так внимателен, что
казалось, он вот-вот прижмет Рычагова к сердцу и расцелует в уста.
– Работайте спокойно, – заверил его Сталин. – Это Ежов с Ворошиловым много навре-
дили, погубив хороших летчиков, но теперь этому не бывать… Я вам верю!
Маршал Тимошенко (отдадим ему должное) иногда резал правду-матку в глаза, и по
этой причине Сталин предпочитал беседовать с ним наедине, чтобы не было лишних сви-
детелей:
– Товарищ Тимошенко, как работается? Я убежден, что Гитлер, пока не разделается
с англичанами, воевать на два фронта не осмелится. Англию он, безусловно, захватит, по
моему мнению, не ранее конца сорок второго года, а к тому времени мы будем готовы отбить
любое нападение… Вы, товарищ Тимошенко, следите за событиями на Западе?
– Конечно, товарищ Сталин.
– Вот и отлично. Работайте. Я вам верю…
Московские поэты сразу учуяли, куда подул ветер, они перестали восхвалять слав-
ную конницу, герои гражданской войны с шашками наголо перестали вызывать у них судо-
роги вдохновения, и однажды Сталин, принимая парад с трибуны Мавзолея, услышал новые
слова всюду поспевающего Лебедева-Кумача:
По-над Збручем, по-над Збручем
войско красное идет.
Мы врагов своих проучим –
Тимошенко нас ведет!..
В цокоте копыт кавалерии, распевавшей эту песню, Сталин не расслышал всех слов и
спросил Ворошилова:
– Кто? Кто их ведет?
По щеке бывшего «железного» наркома капнула слеза:
– Не я… Тимоха…
Иосиф Виссарионович пожалел своего друга, сказав:
– Что за глупости? Запретить эту песню…
Между СССР и Германией существовали договорные отношения о торговле, не всегда
выгодные для нас, зато очень выгодные для немцев. Экономическое положение внутри СССР
было тогда мало кому известно, но правительство оно не могло радовать. Темпы развития
не только замедлялись, но даже снижались. Урожаи резко уменьшились, выпуск автомоби-
лей сократился на целую четверть. Сталин в это время щедро насыщал Германию хлебом и
нефтью, лесом и золотом. Недаром же Лев Троцкий, живший тогда в Мексике, свою злую
статью об услугах вождя Германии так и назвал: «СТАЛИН – ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА»;
в этой статье Троцкий писал, что Сталин «больше всего боится войны. Об этом слишком
ярко свидетельствует его капитулянтская политика… Сталин не может воевать при всеоб-
щем недовольстве рабочих и крестьян и при обезглавленной им армии… Германо-совет-
ский пакт есть капитуляция Сталина перед фашизмом в целях самосохранения советской
олигархии» (иначе говоря, Сталин дрожал за свое кресло в Кремле!). Я, автор, не принад-
лежу к числу поклонников Троцкого, считая его вреднейшим гадом, но здесь я вынужден с
ним согласиться. Да, политика Сталина была капитулянтской. Иначе чем объяснить, что он
позволил гитлеровцам очень многое? Так, например, из Берлина вдруг от него потребовали
допустить на территорию СССР тех немцев, что желали бы разыскать могилы родствен-
ников, погибших в войне 1914—1919 годов! Какие, спрашивается, там «родственники», о
каких «могилах» шла речь? Сталин – вот где измена народу! – допустил в свою страну мате-
рых шпионов, которые вполне свободно, уже не боясь ничего, вполне официально рыскали
по нашей стране – от Балтики до Черного моря, всевидящие, всеслышащие, всепонимаю-
щие…
В мае Сталин велел расстрелять в Катынском лесу польских военнопленных. Мно-
гие из них, уже стоя надо рвом, наверное, горько жалели, что не пустили себе пулю в лоб,
когда начинался «освободительный» поход Красной Армии. Тогда же, в мае месяце, Сталин,
сильно озабоченный, вызвал Тимошенко:
– Мы, кажется, допустили большую ошибку, уничтожив корпусную организацию тан-
ков. Вы только посмотрите, товарищ Тимошенко, что происходит сейчас на Западе… А –
почему? Потому что у немцев массы танков открывают дорогу пехоте.
Срочно воссоздавали крупные мотомеханизированные соединения, номера которых
зачастую лишь значились на бумаге, ибо для полного формирования корпусов не хватало
даже грузовиков, не хватало для механизации даже… лошадей!
– А лошадь себя еще покажет, – твердил Буденный.
………………………………………………………………………………………
Мир застыл в откровенном ужасе. Много позже генерал Шарль де Голль пришел к
выводу: «Наша пехота ничего не решила, а немецкая – ничего не сделала!» Это правда. Ибо
все решила авиация Гитлера, все сделали танки, явно третировавшие роль инфантерии. На
полях Франции, где догнивали мертвые французские батальоны, родилось новое военное
откровение.
– Танкам совсем не обязательно, – объявил Гот, – чтобы их поддерживала пехота. Танки
сами по себе способны смело погружаться в глубину обороны противника, при этом даже
не озираясь по флангам… Гудериан был прав, танки – вперед!
Тем самым ранние теории Эймансбергера становились достоянием насущной прак-
тики… Вот он – блицкриг! 24 мая, когда англичане, прижатые к Дюнкерку, уже готовы были бросаться в волны Ла-
Манша, последовал «стоп-приказ» фюрера: панцер-дивизиям Гота и Рейхенау – ни с места.
Медленно остывали перетруженные танковые моторы.
Дюнкерк пылал, и от самых окраин города до черты прилива бушевало море огня, из
разбитых нефтехранилищ вытекала вязкая нефть, охваченная пламенем, горело даже море.
Видеть, как англичане спешат на посадку по своим кораблям и баржам, было для Рейхенау
невыносимо.
– Черт его побери! – бушевал он. – Фюрер и в самом деле тупой ефрейтор. Что нам
стоит спихнуть Черчилля в море?
Никто (и даже Паулюс) не понимал тогда странного распоряжения Гитлера, позволив-
шего англичанам грузиться на корабли и уплывать в объятия своих нежных мисс и мис-
сис. На самом же деле все было просто: Гитлер, задержав свои «панцеры» на полном фор-
саже моторов, как бы великодушно приглашал британский кабинет к мирному танцу, чтобы
потом… о, потом!
Гитлер сам прибыл на побережье, чтобы насладиться редкостным зрелищем удираю-
щего врага. Он с удовольствием обозревал груды брошенной на берегу техники, завалы ору-
жия, массу офицерских чемоданов, уже раскрытых, из которых высыпались чьи-то женские
и детские фотографии, носки, бритвы, туалетное мыло, колоды карт, бутылки и пачки пре-
зервативов.
– Прекрасно! – сказал Гитлер, насладившись лицезрением этого позора англи-
чан. – Разбитая армия иногда нуждается в том, чтобы противник устроил ей «золотой мост»,
как во времена Валленштейна или Евгения Савойского… Пусть они вернутся в Англию,
чтобы все англичане видели, как они разгромлены!
Англия спасалась. Франция капитулировала. Германия торжествовала, колокола зво-
нили, а сто фанфаристов, собранных Геббельсом в единую команду, возвещали победу по
радио…
28 июня 1940 года Гитлер заявил Кейтелю:
– Война против России – после победы над Францией – будет для нашего вермахта
вроде детской игры в куличики…
Победители, войдя в Париж, спешили в Дом Инвалидов, чтобы запечатлеть себя на
фоне гробницы Наполеона, а сам Гитлер позировал перед Эйфелевой башней, сказав фото-
графу:
– Валяйте, Гофман! Вот в такой позе… Скоро вам придется снимать меня на фоне
Бекингемского дворца, затем в Московском Кремле и, наконец, на зеленой лужайке возле
Белого дома… На всякий случай приготовьте светофильтры для съемок на скале Гибралтара
и возле пирамид египетских фараонов.
В эти дни он получил сердечное поздравление от бывшего германского императора
Вильгельма II, поджигателя первой мировой войны. Проживая в Голландии, уже оккупиро-
ванной войсками вермахта, экс-кайзер сразу учуял в Гитлере продолжателя своего дела, он
снова грезил о разгроме России, заранее благословив своих внуков на служение в войсках
СС…
Паулюс привез из Парижа дорогие духи от фирмы Коти.
– Очень тонкий аромат, – одобрила Коко его выбор. – У тебя, милый Фриди, всегда
был хороший вкус.
Паулюс склонил голову, целуя руку жены с тонкими изящными пальцами природной
аристократки.
– Боже! – воскликнула она. – Фриди, у тебя… лысина?
– Война, – вздохнул он. – Что делать, Коко? Война… Зато отныне ты стала женой гене-
рал-лейтенанта. Разве плохо?
– Хорошо, Паулюс, хорошо… опять возвышение!
