Теодор Драйзер. Американская трагедия

Часть 31.

К несчастью, праздничный обед у Грифитсов, на который были приглашены Старки с дочерью Арабеллой, супруги Вайнант (их дочь Констанция уехала с Гилбертом в Утику), Арнольды, Энтони, Гарриэты, Тэйлоры и другие видные семейства Ликурга, произвел слишком сильное и даже ошеломляющее впечатление на Клайда, и ни в пять, ни в шесть часов он просто не в состоянии был хотя бы подумать о своем обещании навестить Роберту. Около шести большая часть гостей начала раскланиваться и прощаться - и тогда ему, уж во всяком случае, следовало бы поступить так же, вспомнив наконец о своем уговоре с Робертой, но тут к нему подошла Вайолет Тэйлор (представительница той же молодой компании) и сообщила, что все они собираются еще повеселиться сегодня вечером у Энтони.
- Вы поедете с нами? Ну конечно, поедете! - настойчиво сказала она, и Клайд сейчас же согласился, хотя и вспомнил о Роберте, которая, вероятно, уже возвратилась и ждет его. Но он еще успеет, подумал он, времени много.
А там, у Энтони, в болтовне и танцах, воспоминание о данном слове постепенно потускнело. Все же часов в девять он начал беспокоиться. Теперь она, должно быть, уже дома и удивляется, не понимая, что сталось с ним и его обещанием. И это в рождественский вечер, да еще после трехдневной разлуки!
Его все больше мучило беспокойство, но внешне он по-прежнему держался, как человек, находящийся в наилучшем расположении духа. К счастью, вся эта компания танцевала и веселилась всю неделю напролет и теперь дошла до полного изнеможения; поэтому все невольно покорились усталости и в половине двенадцатого единодушно решили разъехаться. Проводив Беллу до особняка Грифитсов, Клайд поспешил на Элм-стрит в надежде, что Роберта еще не спит.
Подходя к дому Гилпинов, он увидел сквозь осыпанные снегом ветви кустов и деревьев свет ее одинокой лампы. Тревожно обдумывая, что сказать ей, как оправдать это необъяснимое опоздание, он остановился под большим деревом. Что же ей все-таки сказать? - спрашивал он себя. Уверять, что он снова был у Грифитсов или где-то в другом месте? По его прежним рассказам Роберта считает, что он был там совсем недавно - в пятницу. Раньше, когда у него не было никаких знакомств и он только мечтал о них, выдумки, которые он рассказывал на этот счет Роберте, не влекли за собой угрызений совести. Все это было только фантазией, не отнимало у него времени и не мешало желанным для обоих свиданиям. Но теперь это стало реальностью, притом он считал, что новые знакомства имеют огромное значение для его будущего, и потому колебался. Наконец он решил объяснить свое отсутствие в этот вечер вторым приглашением, полученным позже; кроме того, надо убедить Роберту, что от Грифитсов зависит все его материальное благополучие, и потому бывать у них, когда им угодно, - прямой его долг, а не просто удовольствие, ради которого он бросает ее одну. Может ли он поступать иначе? И утвердившись мысленно в этой полуправде, он прошел по снегу и тихонько стукнул в окно.
Свет сейчас же погас, штора на окне поднялась. Через минуту Роберта, которая провела все эти часы в мрачном раздумье, открыла дверь и впустила его; как всегда, она зажгла свечу, чтобы их не выдал слишком яркий свет лампы. И Клайд сразу же зашептал:
- Ну, знаешь, дорогая, от этих светских обязанностей у меня уже просто голова кругом пошла. Я еще никогда не видал такого города. Как только попадешь к кому-нибудь, - кончено, уже не знаешь, когда освободишься. Сначала обед, потом танцы, потом прогулка или еще что-нибудь - им все мало! Когда я был у Грифитсов в пятницу (он ссылался на свою прежнюю ложь), я думал, что это последнее приглашение до конца праздников. А вчера я как раз собирался в другое место - и вдруг получил от них записку, что сегодня они опять ждут меня к обеду. Понимаешь, обед был назначен в два, и я думал, что освобожусь рано и успею прийти сюда к восьми, как обещал. А на самом деле начали в три и вот только сейчас стали расходиться. Просто невозможно! Я все время порывался уйти, но никак не мог. Ну, а ты как, дорогая? Надеюсь, хорошо провела время? Понравился твоим родителям мой подарок?
Он сыпал вопросами, а она отвечала скупо и отрывисто и все время пристально смотрела на него, словно говоря: "Как ты можешь так обращаться со мной?" Но Клайд слишком усердно доказывал свое алиби, слишком старался заставить Роберту поверить ему; ни в первые минуты, ни позже, когда он снял пальто, кашне и перчатки и пригладил волосы, он ни разу не взглянул на нее ласково, да и вообще не смотрел ей в глаза и ничем не показал, что в самом деле рад снова увидеться с нею. Напротив, он был так суетлив и возбужден, что, несмотря на все его прежние признания и поступки, Роберта почувствовала: ему, в общем, приятно видеть ее, но он куда больше занят собой и своими сбивчивыми объяснениями. Потом он наконец обнял ее и поцеловал, и все же она чувствовала, как и в субботу, что душою он только наполовину с нею. Иные мысли - о том, что помешало ему и в пятницу и сегодня прийти к ней, - волновали сейчас обоих.
Роберта смотрела на Клайда, не вполне веря ему, - и все-таки ей хотелось хоть немного верить. Может быть, он и в самом деле был у Грифитсов и они его задержали. А может быть, и нет. Она невольно вспомнила, что в прошлую субботу он сказал, будто в пятницу обедал у Грифитсов, а между тем газетная заметка сообщала, что он был в Гловерсвиле. Но если спросить его об этом сейчас, он, пожалуй, только рассердится и опять солжет... В конце концов, думала она, у нее нет никаких прав на него, кроме тех, что дает его любовь к ней. Но она не могла себе представить, чтобы его чувства могли так быстро перемениться.
- Значит, поэтому ты не мог прийти сегодня вечером? - спросила она не без досады, - так она никогда не говорила с ним раньше, - и прибавила печально: - Ты ведь уверял, что тебе ничто не сможет помешать...
- Да, верно, - подтвердил Клайд. - Мне ничто и не помешало бы, если бы не это письмо. Пойми, я ни с кем другим не стал бы считаться, но не могу же я не пойти, если дядя зовет меня на праздничный обед. Это слишком важный визит. Очень неудобно было бы отказаться. И потом, ведь днем тебя здесь еще не было.
Он сказал это таким тоном, который яснее всех слов показал Роберте, как высоко ценит он близость с семьей дяди и как мало значит для него по сравнению с этим все, что так дорого ей в их отношениях. Она поняла, что, хотя он и был в начале их любви таким восторженным и пылким, в его глазах она стоит гораздо ниже, чем в своих собственных. Значит, все ее мечты и жертвы напрасны. Ей стало страшно.
- А все-таки, - продолжала она неуверенно, - разве ты не мог оставить мне записку, Клайд? Я бы застала весточку от тебя, как только вернулась...
Она сказала это как могла мягче, ей не хотелось его сердить.
- Но я же сказал, дорогая, я не ожидал, что так задержусь. Я думал, обед кончится к шести, не позже.
- Да... хорошо... я знаю... но все-таки...
Она смотрела на него растерянно и взволнованно; на лице ее смешались страх и печаль, уныние и недоверие, следы обиды и отчаяния, - все это отражалось в устремленных на Клайда больших строгих глазах и заставляло его мучительно сознавать, что он нехорошо, низко поступил с нею. Ее глаза, казалось, ясно говорили об этом - под этим взглядом Клайд вдруг вспыхнул, его всегда бледные щеки густо покраснели. А Роберта, словно не заметив этого внезапного румянца или не придав ему значения, прибавила:
- Я читала в газете о вечере в Гловерсвиле, но там ничего не сказано о твоих двоюродных сестрах. Они были там?
И впервые в ее вопросе прозвучало сомнение, словно она ему не доверяла. Этого Клайд никак не ожидал от нее - и это его особенно смутило и рассердило.
- Конечно, были, - солгал он. - Почему ты опят спрашиваешь, ведь я уже сказал тебе, что они там были!
- Просто так, милый. Я только хотела знать. Но я заметила, что в газете были названы другие девушки из Ликурга, ты часто говорил о них раньше: Сондра Финчли Бертина Крэнстон. А ты сказал мне только о сестрах Трамбал.
Ее тон должен был возмутить и обозлить Клайда, она это сразу поняла.
- Да, я тоже читал заметку, но это неправда. А если они и были там, я их не видел. Газеты вечно все перевирают.
Он был раздражен и зол оттого, что так глупо попался, но все его возражения прозвучали неубедительно, и он сам это понял. Тогда он возмутился тем, что Роберта его допрашивает. С какой стати? Как будто он не имеет права бывать, где ему угодно, и должен спрашивать у нее разрешения.
Роберта уже не упрекала и не спорила, а только смотрела на него, и лицо у нее было грустное и оскорбленное. Она не вполне верила ему - и не совсем не верила. Быть может, в его словах есть доля правды. Важнее другое: ему следовало бы любить ее так, чтобы и незачем и невозможно было лгать ей или дурно с нею обращаться. Но что делать, если он не хочет быть добрым и правдивым? Она отошла от него и беспомощно покачала головой.
- Тебе вовсе не нужно что-то выдумывать, Клайд, - сказала она. Неужели ты не понимаешь? Мне все равно, где ты был, только надо было предупредить меня заранее и не оставлять вот так, совсем одну, в рождественский вечер. Вот что мне обидно.
- Но я ничего не выдумываю, Берта, - сердито возразил он. - Я не могу изменить то, что было, - мало ли что пишут в газетах. Грифитсы там были, я могу это доказать. А сегодня я пришел к тебе, как только освободился. Чего ради ты сразу вышла из себя? Я сказал тебе правду: я не всегда могу делать то, что мне хочется. Меня пригласили в последнюю минуту, и я должен был пойти. А потом я не мог вырваться. Чего ж тут сердиться?
Он вызывающе посмотрел на нее, и Роберта, побежденная этими рассуждениями, не знала, как быть дальше. Она вспомнила то, что говорилось в газете о предполагаемой встрече Нового года, но чувствовала, что неблагоразумно заговорить об этом теперь. Ей было сейчас особенно горько думать, что Клайд - постоянный участник той веселой, счастливой жизни, которая доступна лишь для него, но не для нее. И все же она не решалась показать ему, какая жгучая ревность ею владеет. В этом высшем обществе все так весело проводят время - и Клайд, и его знакомые, - а у нее так мало всего. И потом эти девушки - Сондра Финчли и Бертина Крэнстон... он столько о них говорил, о них пишут в газетах... Может быть, он влюблен в одну из них?
- Тебе очень нравится мисс Финчли? - внезапно спросила она, вглядываясь в Полутьме в его лицо; ее охватило беспокойство, ей мучительно хотелось узнать что-то такое, что могло бы пролить хоть слабый свет на его поведение, которое теперь так ее тревожило.
Клайд мгновенно почувствовал значение вопроса: тут было и сдерживаемое желание знать, и беспомощность, и ревность, - это прорывалось в голосе Роберты еще явственней, чем во взгляде. Ее голос звучал так мягко, ласково и печально, особенно в минуты, когда она бывала огорчена и расстроена. Клайда поразила ее проницательность, особое чутье, с каким она сосредоточила свои подозрения на Сондре. Он чувствовал, что она не должна ничего знать, это выведет ее из себя. Но он слишком гордился своим положением в обществе - положением, которое, по-видимому, с каждым часом становилось все более прочным, и это заставило его сказать:
- Немного нравится, конечно. Она очень хорошенькая и превосходно танцует. И потом, она очень богата и великолепно одевается.
Он хотел прибавить, что в остальном Сондра не производит на него большого впечатления, но Роберта почувствовала, что он, пожалуй, по-настоящему увлечен этой девушкой, что целая бездна лежит между нею и всем его миром, - и вдруг воскликнула:
- Еще бы! С такими деньгами всякий сумеет хорошо одеться! Будь у меня столько денег, я бы тоже хорошо одевалась!
К его удивлению и даже ужасу, голос ее вдруг задрожал и оборвался рыданием. Он понял, что она глубоко обижена, жестоко, мучительно страдает и ревнует, и уже готов был снова вспылить, повысить голос, но вдруг смягчился. Мысль, что девушка, которую он до последних дней так горячо и преданно любил, должна из-за него терзаться ревностью, причинила ему настоящую боль, - он ведь хорошо знал, что такое муки ревности: он испытал их из-за Гортензии. Он представил себя на месте Роберты и потому сказал ласково:
- Ну, Берта, неужели мне слова ни о ком нельзя сказать, не рассердив тебя? Это же вовсе не значит, что я как-то по-особенному к ней отношусь. Ты хотела знать, нравится ли она мне, вот я и ответил, - только и всего.
- Да, я знаю, - ответила Роберта. Она стояла перед ним взволнованная, бледная, беспокойно сжимая руки, и смотрела на него с сомнением и мольбой. - У них все есть, ты сам знаешь, а у меня ничего нет. Где же мне тягаться с ними, когда у них так много всего...
Ее голос снова оборвался, глаза наполнились слезами, и губы задрожали. Она поспешно закрыла лицо руками и отвернулась. Отчаянные, судорожные рыдания сотрясали ее плечи и все тело. Клайд, удивленный, смущенный и растроганный этим внезапным взрывом долго сдерживаемого чувства, сам был глубоко взволнован. Все это было не хитростью, не притворством, не попыткой повлиять на него, но внезапным, потрясающим прозрением; он догадывался, что Роберта вдруг с ужасом увидела себя одинокой, покинутой, без друзей, без надежд на будущее, тогда как у тех, других, кем он теперь так занят, все есть в избытке. А в прошлом у нее - годы горького одиночества, омрачавшего ее юность... их так живо напомнила ей недавняя поездка на родину. Роберта, потрясенная и беспомощная, была поистине в отчаянии.
- Если бы мне посчастливилось, как другим девушкам! - вырвалось у нее из глубины души. - Если бы я могла куда-нибудь поехать, увидеть что-нибудь!.. Как ужасно - вырасти вот так, в глуши... Ни денег, ни платьев - ничего у меня никогда не было! Ничего и никого!..
Не успела она договорить, как ей стало стыдно своей слабости и унизительных признаний: она была убеждена, что именно это в ней и неприятно Клайду.
- Роберта, милая! - быстро и нежно сказал Клайд, обнимая ее, искренне огорченный своей небрежностью. - Не надо так плакать, хорошая моя! Не надо! Я не хотел делать тебе больно, честное слово, не хотел! Я знаю, ты очень огорчалась, это были плохие дни для тебя. Я знаю, как тебе тяжело и сколько ты перенесла. Только не Плачь так! Я люблю тебя, как раньше, правда же, и всегда буду любить. Мне так жаль, что я тебя обидел! Честное слово, жаль! Я никак не мог уйти сегодня вечером и в ту пятницу тоже. Это было просто невозможно! Но больше я не буду так... я постараюсь вести себя лучше, честное слово! Ты моя милая, дорогая девочка. У тебя такие чудные волосы, и глаза, и такая прелестная фигурка. Правда, Берта! И танцуешь ты не хуже других. И ты очень красивая. Перестань, дорогая, ну пожалуйста! Мне так жаль, что я тебя обидел.
По временам, как почти каждый человек при подобных обстоятельствах, Клайд был способен на подлинную нежность, вызываемую воспоминаниями о пережитых им самим разочарованиях, печалях и лишениях. В такие минуты голос его звучал кротко и нежно. Он становился ласков, как может мать быть ласкова с ребенком. Это бесконечно привлекало Роберту. Но эти порывы нежности были так же непродолжительны, как и сильны. Они походили на летнюю грозу: вдруг налетали и столь же быстро проносились. Но этой минуты было довольно, чтобы Роберта почувствовала: он понимает и жалеет ее и, может быть, за это любит еще больше. Не так уж все плохо. Клайд принадлежит ей, и ей принадлежат его любовь и сочувствие. И эта мысль, и его ласковые слова утешили ее, она стала вытирать глаза и вслух пожалела, Что оказалась такой плаксой. Пусть он простит ее за то, что она своими слезами смочила манишку его безупречной белой сорочки. Она больше не будет такой, пусть только Клайд простит ее на этот раз. И Клайд, растроганный силой страсти, которой он и не подозревал в Роберте, целовал ее руки, щеки, губы.
Среди этих ласк и поцелуев он вновь уверял ее безумно и лживо (ведь теперь хотя и по-другому, но так же сильно, а быть может, и сильнее, его влекла Сондра), что она - и первая, и последняя, и самая большая его любовь. И Роберта подумала, что была к нему несправедлива. Ее положение, может быть, и не блестяще, но куда прочнее, чем было в прошлом, прочнее, чем положение тех, других: они могут встречаться с Клайдом в обществе, но им не известно, как сладостна его любовь.