Теодор Драйзер. Американская трагедия

Часть 9.

И вот настало время веселой пирушки с участием Клайда. Как и говорил Ретерер, она должна была состояться у Фриссела. И Клайд, уже успевший подружиться с товарищами по работе, был ужасно доволен и весел. Ведь для него настала новая жизнь. Всего несколько недель назад он был совсем одинок: ни одного друга, почти никаких знакомых среди сверстников! И вот так быстро - он собирается на шикарный ужин в такой интересной компании!
Клайду, верному иллюзиям юности, ресторан показался гораздо более привлекательным, чем он был на самом деле. Этот ресторан был по сути чем-то вроде хорошей американской закусочной доброго старого времени. Стены были густо увешаны старыми афишами и портретами актеров и актрис с их автографами. Здесь прекрасно кормили, притом хозяин отличался радушием, и потому ресторан стали охотно посещать заезжие актеры, политические деятели, местные дельцы, а за ними и все, кого тянет ко всему новому, хоть немного не похожему на то, что уже приелось.
И мальчишки-рассыльные, которые не раз слышали от возчиков и шоферов такси, что ресторан Фриссела - один из лучших в городе, выбрали его для своих ежемесячных пирушек. Отдельные блюда стоили здесь от шестидесяти центов до одного доллара. Кофе и чай подавались только целыми кофейниками и чайниками. Здесь можно было получить любые напитки. Налево от главной залы находилась полуосвещенная комната с низким потолком и большим камином, куда обычно удалялись мужчины: после обеда они садились здесь у огня, курили и читали газеты; эта комната больше всего восхищала мальчишек из "Грин-Дэвидсон". Здесь они чувствовали себя как-то старше, более опытными, более значительными - настоящими светскими людьми. Ретерер и Хегленд, к которым Клайд очень привязался, равно как и большинство остальных, считали, что во всем Канзас-Сити и впрямь не найти лучшего места.
И вот в назначенный день Хегленд, Ретерер, Пол Шил, Дэвис Хигби (тоже мальчик из отеля), Артур Кинселла и Клайд, получив свой месячный заработок и освободившись в шесть часов вечера, собрались на углу подле аптекарского магазина, где Клайд вначале искал работу, и веселой, шумной компанией отправились к Фрисселу.
- Слыхали, какую штуку сыграл вчера с нашей конторой один парень из Сент-Луиса? - спросил Хегленд, обращаясь ко всем сразу, когда они двинулись в путь. - В субботу заказывает по телефону из Сент-Луиса номер для себя и для жены - гостиную, спальню и ванную и велит поставить в комнаты цветы. Мне сейчас рассказал Джимми, номерной клерк. Потом он приезжает сюда со своей девочкой, и они записываются как муж и жена, понятно? А девчонка премиленькая, я видел. Нет, вы слушайте! Прожил он в отеле три дня, наши уж стали коситься на него - понимаете, обеды в номер и все такое. Потом в среду приходит он в контору и говорит, что его жена едет назад в Сент-Луис и что ему теперь не нужен такой номер - хватит и одной комнаты и чтоб перенесли его сундук и ее вещи в новую комнату, пока жене не пора будет на поезд. А сундук-то вовсе не его, а тоже ее, понятно? И никуда она не едет и знать ничего не знает. А едет-то он. Натянул всем нос, понятно? И бросил ее с сундуком и без единой монетки. Понятно? А теперь они ее не выпускают с ее сундуком, а она плачет да друзьям шлет телеграммы. А платить-то уйму надо. Видали вы этакое? Цветы в комнату! Розы! И по шесть раз еду в номер носили, ну и пил он тоже, ясное дело!
- Я знаю, кто это! - воскликнул Шил. - Я носил ему вино. Так я и знал, что тут что-то неладно. Уж очень он был вежливый и говорил чересчур громко. А на чай только и дал, что десять центов.
- И я его помню, - сказал Ретерер. - Он велел мне принести все чикагские газеты за понедельник и тоже дал только десять центов. Он мне сразу показался пройдохой.
- Да, сели они с ним в калошу, - сказал Хегленд. - А теперь стараются вытянуть деньги из нее. Ловко?
- Мне она показалась лет восемнадцати-двадцати, не больше, - вставил молчавший до сих пор Артур Кинселла.
- А ты их видел, Клайд? - спросил Ретерер; он вообще покровительствовал Клайду и теперь старался ободрить его и втянуть в общий разговор.
- Нет, не помню, - ответил Клайд. - Наверно, меня к ним не посылали.
- Ну, значит, ты упустил случай поглядеть на редкую птицу. Он такой высокий, в длинном черном английском пальто, котелок надвинут на глаза, и светло-серые гетры. Видали бы вы, как он разгуливает, да еще с тросточкой! Я сперва думал, что это какой-нибудь английский герцог. Нужно только вырядиться во все английское, да говорить погромче, да всеми вокруг командовать, - и клюнет: кто угодно поверит.
- Это верно, - заметил Дэвис Хигби. - Хорошая штука английский стиль. Я бы и сам не прочь так приодеться.
Они дважды завернули за угол, пересекли одну за другой две улицы и наконец всей компанией вошли к Фрисселу. Клайда ослепил яркий свет, отражавшийся на фарфоре, на серебре, на лицах обедающих, он был оглушен жужжанием голосов и звоном посуды. Никогда еще, если не считать отеля "Грин-Дэвидсон", не был он в таком месте. Да еще с такими сведущими, опытными ребятами!
Они прошли к столикам, которые были расставлены перед длинным кожаным диваном, тянувшимся вдоль стены. Метрдотель, узнав завсегдатаев Ретерера, Хегленда и Кинселлу, распорядился сдвинуть вместе два столика и подать стаканы, хлеб и масло. Компания расселась: Клайд с Ретерером и Хигби - на диване у стены, Хегленд, Кинселла и Шил - напротив них.
- Я начну с доброго старого манхэттенского, - объявил с жадностью Хегленд, оглядывая публику за столиками и чувствуя себя поистине важной персоной. Красновато-смуглый, с живыми голубыми глазами, с темно-рыжими волосами ежиком, он походил на большого задорного петуха.
И Артур Кинселла тоже, как и Хегленд, разом оживился, попав сюда, и, казалось, наслаждался собственным величием. Он демонстративно поддернул рукава, взял в руки меню и, просматривая прейскурант вин, напечатанный на обороте, воскликнул:
- Ну, на мой вкус, для начала недурно сухое мартини.
- А я предпочитаю шотландское виски с содовой, - торжественно произнес Пол Шил, изучая тем временем перечень мясных блюд.
- Увольте меня сегодня от ваших коктейлей, - весело, но решительно заявил Ретерер. - Я сказал, что не буду сегодня много пить, - и не буду. С меня довольно стакана рейнвейна с сельтерской.
- Нет, вы только послушайте! - негодующе воскликнул Хегленд. - Он начнет с рейнвейна! И это он, старый любитель манхэттенского! Что с тобой стряслось, Томми? Ты ведь, по-моему, хотел повеселиться?
- Я и хочу, - возразил Ретерер. - Но разве нельзя веселиться, пока не вылакаешь все, что только тут найдется выпить? Сегодня я хоту быть трезвым, не хочу больше получать выговоры по утрам и не получу, если буду понимать, что делаю. В прошлый раз я насилу выполз на работу.
- Верно! - поддержал Артур Кинселла. - Я тоже не хочу напиваться так, чтоб терять голову. Но пока еще рано об этом беспокоиться.
- А ты, Хигби? - обратился Хегленд к глазастому пареньку.
- Мне тоже манхэттенского, - сказал тот, и, взглянув на официанта, стоявшего рядом, спросил: - Как делишки, Дэннис?
- Не могу пожаловаться, - ответил официант. - Последние дни совсем хорошо. А как дела в отеле?
- Прекрасно, прекрасно, - весело ответил Хигби, изучая меню.
- А ты, Грифитс? Что ты будешь пить? - спросил Хегленд.
Он был избран церемониймейстером, чтобы следить за выполнением заказов, заплатить по счету, дать чаевые, и теперь исполнял свою роль.
- Кто? Я? О, я... - воскликнул Клайд, немало смущенный этим вопросом.
Ведь он еще никогда до этой минуты не прикасался к чему-либо крепче кофе или мороженого с содовой водой и теперь был немного испуган веселой развязностью, с какою остальные заказывали коктейли и виски. Конечно, он не может зайти так далеко... однако он давно знал из их разговоров, что в такие вечера они все пьют, и не представлял себе, как можно отстать от остальных. Что они подумают о нем, если он откажется выпить? Попав в эту компанию, он с самого начала старался казаться таким же искушенным светским человеком, как и они. И все же он ясно чувствовал за плечами те годы, когда ему непрерывно твердили об ужасах пьянства и дурной компании. В глубине души Клайд давно уже восставал против всех этих текстов и изречений, на которые всегда ссылались его родители, и глубоко презирал за тупость и никчемность оборванную толпу бездельников и неудачников, которых в миссии Грифитсов пытались спасать, - и все же теперь он заколебался. Пить или не пить?
Он колебался лишь какую-то долю секунды, когда в нем заговорило прошлое, потом сказал:
- Что ж, я... я тоже выпью рейнвейна с сельтерской.
Он понимал, что такой ответ - самый легкий и безопасный. Невинный характер этой смеси - рейнвейна с сельтерской - уже был подчеркнут Хеглендом и остальными. И все же Ретерер заказал себе именно рейнвейн, это обстоятельство, как чувствовал Клайд, делало и его собственный выбор не столь заметным и смешным.
- Что делается! - в притворном отчаянии воскликнул Хегленд. - Он тоже хочет пить рейнвейн с сельтерской! Давайте что-нибудь предпримем, а то, видать, наша вечеринка кончится к полдесятому.
Дэвис Хигби, гораздо более резкий и шумный, чем можно было предполагать по его приятной внешности, повернулся к Ретереру:
- Чего ты спозаранку завел эту муру насчет рейнвейна с сельтерской. Том? Не хочешь повеселиться сегодня?
- Я же сказал почему, - ответил Ретерер. - И потом, когда мы в прошлый раз зашли в тот притончик, у меня было сорок долларов, а вышел я оттуда без единого цента. На этот раз я хочу знать, что со мной творится.
"Тот притончик", - подумал Клайд, слушая разговор. Значит, после ужина, когда все порядком выпьют и поедят, они отправятся в одно из тех мест, которые называются притонами, в такой дом. Тут не могло быть никаких сомнений. Он понимал, что это значит. Там будут женщины... дурные женщины... развратные женщины... Но как же он? Неужели он тоже...
Впервые в жизни Клайду представлялась возможность, которой он давно жаждал: узнать наконец великую, соблазнительную тайну, что так давно влекла его и сбивала с толку, манила, но и пугала. Хотя он много думал обо всем этом и о женщинах вообще, он никогда еще не был близок ни с одной. А теперь... теперь...
Он вдруг почувствовал, что его бросает то в жар, то в холод. Лицо и руки стали горячими и влажными, он ощущал, как пылают его щеки и лоб. Странные, быстрые, заманчивые и тревожные мысли проносились в его мозгу. Мороз пробегал по коже. Он невольно рисовал себе соблазнительные вакхические сцены - и тотчас пытался выбросить их из головы, но напрасно: они возвращались снова. И ему хотелось, чтобы они возвращались, - и не хотелось... И за всем этим скрывался испуг. Но неужели же он такой трус? Остальных все предстоящее ничуть не тревожило. Они были очень веселы. Они смеялись и подшучивали друг над другом, вспоминая кое-какие забавные истории, которые произошли с ними во время последнего кутежа.
Но что подумала бы его мать, если б узнала? Мать! Он не смел думать ни о ней, ни об отце и поспешил прогнать мысль о них.
- А помнишь, Кинселла, ту маленькую, рыженькую, в доме на Пасифик-стрит? - воскликнул Хигби. - Она еще упрашивала тебя бежать с ней в Чикаго?
- Конечно, помню, - усмехнулся Кинселла, наливая себе мартини: ему как раз подали вино. - Она даже хотела, чтобы я бросил отель. Обещала, что поможет мне взяться за какое-нибудь дело. Говорила, что мне вовсе не придется работать, если я останусь с ней.
- Да, тогда у тебя была бы только одна работа! - заметил Ретерер.
Официант поставил перед Клайдом бокал рейнвейна с сельтерской. Глубоко взволнованный, заинтересованный, восхищенный всем слышанным, Клайд поднял бокал, пригубил вино, нашел, что оно нежно и приятно, и залпом выпил. Он был так занят своими мыслями, что сам не заметил, как это получилось.
- Молодчина, - сказал Кинселла самым дружеским тоном. - Эта штука тебе понравится.
- Да, это совсем неплохо, - ответил Клайд.
А Хегленд, видя, как быстро идет дело, и понимая, что Клайд - совсем еще новичок в этой компании и нуждается в поддержке и одобрении, подозвал официанта:
- Послушай, Джерри! - И прибавил так, чтобы не слышал Клайд: - Того же самого, да побольше...
Ужин продолжался. Было уже около одиннадцати часов, когда они наконец исчерпали все интересные темы - рассказы о прежних приключениях, о прежней работе, о разных ловких и дерзких проделках. У Клайда было достаточно времени поразмыслить над всем этим, и теперь он склонен был думать, что сам он вовсе не такой уж желторотый, как кажется его приятелям. А если даже и так... Зато он хитрее большинства из них, умнее... Кто они такие и к чему стремятся? Хегленд, как стало ясно Клайду, тщеславен, глуповат, криклив, и его легко подкупить пустячной лестью. Хигби и Кинселла незаурядные и славные юноши - чванились тем, чем Клайд не стал бы очень гордиться: Хигби хвастал, что понимает кое-что в автомобилях (его дядя имел какое-то отношение к этому делу), а Кинселла - умением играть в карты и даже в кости. А Ретерер и Шил - он еще раньше заметил это - были вполне довольны своей работой в отеле, готовы были заниматься ею и впредь и ни о чем другом не мечтали. А Клайд уже теперь не мог себе представить, чтобы должность рассыльного осталась пределом всех его желаний.
В то же время он с некоторой тревогой думал о той минуте, когда все отправятся туда, где он никогда еще не бывал, чтобы делать то, чем он никогда не предполагал заниматься в таких условиях. Не лучше ли ему извиниться, когда все выйдут из ресторана? Или, может быть, выйти вместе с ними, а там тихонько скользнуть за первый же угол и вернуться домой? Он слышал, что в таких вот местах можно схватить самую страшную болезнь и что люди умирают потом жалкой смертью от низменных пороков, которые там приобретают. Его мать произносила немало речей на эту тему, хотя вряд ли толком что-нибудь об этом знала. И, однако, вот перед ним довод, опровергающий все эти страхи: его новые товарищи, ничуть не обеспокоенные тем, что они собирались делать. Наоборот, для них это очень веселое и забавное приключение - только и всего.
И действительно, Ретерер, искренне привязавшийся к Клайду - больше за его манеру смотреть, спрашивать и слушать, а не за то, что Клайд делал или говорил, - то и дело подталкивал его локтем и, смеясь, спрашивал:
- Ну, как, Клайд? Сегодня посвящение? - и широко улыбался. Или, видя, что Клайд совсем притих и задумался, он говорил: - Не бойся, тебя не съедят, самое большее - укусят.
А Хегленд время от времени прерывал свои самовосхваления и, подхватывая намеки Ретерера, прибавлял:
- Нельзя всю жизнь таким оставаться. Так не бывает. Но в случае чего мы за тебя постоим.
Клайд, нервничая, наконец оборвал с досадой:
- Да отстаньте вы! Хватит насмехаться! Для чего это вам нужно хвалиться, что вы знаете больше меня?
Ретерер подмигнул Хегленду, чтобы тот оставил Клайда в покое, а сам шепнул:
- Не сердись, старина, все в порядке. Мы просто пошутили малость, ты ж понимаешь!
И Клайд, которому очень нравился Ретерер, быстро смягчился и пожалел, что так глупо себя выдал.
Наконец около одиннадцати часов, когда уже вдоволь наговорились, наелись и напились, вся компания под предводительством Хегленда вышла из ресторана. Бесстыдные и темные намерения не заставили их призадуматься, не вызвали в них стремления к умственному и нравственному самоисследованию и самобичеванию, - напротив, они так весело смеялись и болтали, словно их ожидала просто милая забава. С изумлением и отвращением слушал Клайд, как они вспоминали свои прежние похождения. По-видимому, всех особенно забавлял случай в притоне под названием "Дом Беттины", где они однажды побывали. Их привел туда один бесшабашный малый по прозвищу Малыш Джонс, служащий из другого отеля. Этот Малыш и еще один паренек, по имени Бирмингэм, вместе с Хеглендом, который отчаянно напился, позволили себе такие выходки, что их чуть не арестовали. Клайд слушал и с трудом верил, что эти мальчики, внешне такие порядочные и опрятные, могли проделывать подобные вещи: выходки были так грубы и отвратительны, что Клайда даже немного затошнило.
- А помните, как девчонка со второго этажа окатила меня водой из кувшина, когда я выходил! - громко хохотал Хегленд.
- А тот толстяк во втором этаже! Как он подошел к двери посмотреть, помните? - смеялся Кинселла. - Он наверняка решил, что тут пожар или бунт!
- А ты с той маленькой толстушкой Пигги! Помнишь, Ретерер? - визжал Шил, захлебываясь от хохота и еле выговаривая слова.
- У него даже ноги подкашивались, так было тяжело! - вопил Хегленд. - А как они оба под конец скатились с лестницы!
- Это все ты был виноват, Хегленд! - крикнул Хигби. - Если бы ты не затеял эту историю с поркой, нас бы не выставили.
- Говорю вам, я был пьян, - возражал Ретерер. - У них там дьявольски крепкое виски.
- А тот длинный тощий техасец с большими усами? Помните, как он хохотал? - прибавил Кинселла. - Он не хотел никому помогать, кто был против нас. Помните?
- Еще чудо, что нас всех не выкинули на улицу и не арестовали. Ну и ночка была! - вспоминал Ретерер.
Все эти разоблачения ошеломили Клайда. "Порка"! Это могло значить только одно!
И они воображают, что он примет участие в чем-либо подобном? Этого не будет. Он не такой. Что подумали бы его мать и отец, если б услышали все эти ужасные истории... И все-таки...
Болтая, они подошли к какому-то дому на темной широкой улице; у тротуаров, вдоль всего квартала и даже дальше, стояла вереница кэбов и автомобилей. Неподалеку на углу остановились, разговаривая, несколько молодых людей. На другой стороне - еще мужчины. А через полквартала компания Клайда прошла мимо двух мирно беседовавших полисменов. И хотя нигде, ни в одном окне не было света, но, как ни странно, всюду чувствовалась яркая, кипучая жизнь. Она ощущалась даже в темноте улицы. То и дело раздавались гудки мчащихся мимо такси, прокатили две старомодные закрытые кареты со спущенными занавесками. И двери то хлопали, то тихо открывались и закрывались. И тогда из домов вырывался яркий свет, прорезывал мглу улицы и снова исчезал. А над головой сияли звезды.
Наконец, не говоря ни слова, Хегленд в сопровождении Хигби и Шила, поднялся по лестнице и позвонил. Почти мгновенно дверь открыла молодая негритянка в красном платье.
- Добрый вечер! Заходите, пожалуйста, - приветливо пригласила она, и все шестеро прошли за тяжелые бархатные драпри, отделявшие маленькую переднюю от остальных комнат.
Клайд очутился в ярко освещенной и довольно безвкусно обставленной гостиной; на стенах висели картины в золоченых рамах, изображавшие обнаженных и полуобнаженных женщин, и огромные зеркала. На полу лежал толстый ярко-красный ковер; по всей комнате было расставлено множество золоченых стульев, в глубине на фоне ярко-красных портьер - пианино, тоже золоченое. Но ни гостей, ни обитательниц дома здесь не было, - никого, кроме негритянки.
- Присядьте, пожалуйста, - сказала она. - Будьте как дома. Сейчас позову мадам.
И она побежала по лестнице налево, крича:
- Мэри! Сэди! Каролина! В гостиной молодые джентльмены.
В эту минуту из двери в глубине комнаты вышла высокая, стройная и бледная женщина лет тридцати восьми или сорока - очень прямая, изящная и, видимо, очень властная и умная, в полупрозрачном и все же скромном платье.
- А, здравствуйте, Оскар! - заговорила она со слабой, ободряющей улыбкой. - И Пол тут? И вы, Дэвис? Пожалуйста, располагайтесь все как дома. Фанни сейчас придет. Она принесет вам чего-нибудь выпить. У меня теперь новый тапер - негр из Сент-Джо. Хотите послушать? Прекрасно играет!
И она позвала:
- Сэм!
В это время по боковой лестнице в глубине зала сбежали девять девушек, разных по возрасту и по внешности, но, по-видимому, не старше двадцати четырех - двадцати пяти лет, - все в таких нарядах, каких Клайд еще никогда ни на одной женщине не видал. Они смеялись и болтали, как видно, очень довольные собой, и ничуть не стыдились своей внешности, так поразившей Клайда; между тем их одеяния были необычны: от легчайшего неглиже, пригодного разве что для будуара, до несколько более пристойного как будто, но не менее откровенного бального туалета. И какие разные были эти девушки: худые и толстые, среднего роста, высокие и маленькие, брюнетки, блондинки и рыжие. И все они казались очень юными, и все ласково и восторженно улыбались гостям.
- Здравствуй, милый! Как дела? Потанцуем?
Или:
- Хочешь чего-нибудь выпить?