По полкам

На самом верху

Улетал я тяжело. В самолет поднимался по трапу последним, долго сидел на своем месте в самом хвосте машины, смотрел в окно на размеренную погрузку багажа.

Тучный мужчина в необъятной серой куртке с зеленой наклейкой, перечеркнутой двемя серебристыми линиями, неторопливо вытаскивал чемодан за чемоданом из небольшого вагончика, не слишком бережно отправлял их на погрузочную ленту и о чем-то переговаривался с товарищем, пинающим балду неподалеку. Сумки под острым углом поднимались к люку, несколько секунд балансировали над пропастью багажного отсека, а затем с грохотом ухались на дно брюха крылатого зверя. Поразительно медленно.

Улетал я тяжело. За первой партией пассажиров маленький, но абсолютно квадратный автобусик, набитый под завязку и ездящий по какой-то своей, лишь ему понятной траектории, привез вторую часть людей, объезжая самолет три раза вокруг и долго выравнивая колеса. По закону любого транспорта первыми на борт поднялись те, чьи места оказались в самом начале. По тому же самому закону они долго не могли рассесться, разложить вещи и никого не задерживать. Дети плакали, родители копошились в ручной клади, стюардессы безрезультатно пытались организовать хоть какой-то порядок в создавшемся хаосе.

Перед самым вылетом моя соседка больно толкнула меня локтем в бок и тут же протянула конфету. Видимо, я показался ей совершенно юным, этой уже совсем не молодой женщине со слишком громким голосом. Пришлось послушно принять угощение.

Улетал я тяжело. Кто-то прямо позади острыми коленями постоянно упирался мне в спину, трясся и чихал. Дети, кстати, так и не переставали плакать. Впереди сидел мужчина, от которого разило котлетами по-Киевски, и даже ядовитый парфюм моей соседки не мог перебить это амбре.

Я молился, чтобы взлететь побыстрее. Я мечтал оказаться в Надоблачье и забыться, надеть наушники, исчезнуть. Через десять минут проверки каждого закрылка и препираний с отчаянно шипящим микрофоном, и старшая бортпроводница, наконец, объявила о готовности к полету. Еще четверть часа мы потратили на дорогу до взлетной полосы. Шутка матери трехлетней давности о том, что "таким макаром и по земле можно доехать" навязчиво вертелась на языке.

Улетал я тяжело, сложно с этим спорить. Самолет оторвался от земли и затрясся пуще кошки моего друга в самое холодное время года (голой кошки породы "Сфинкс" в шерстяном комбинезоне на подушке, пристроенной между батареями и накрытой одеялом). Дороги постепенно превращались в нитки, лес в мох, город за несколько мгновений стал материнской платой с электронами-автомобилями. Людей вообще расплющило, они превратились в точки. Машина нырнула в облако, ее крыло в моем окне то полностью растворялось в мутном молоке воздуха, то вновь появлялось, чуть покачивая своим красным вертикальным наконечником. Белая пелена выплюнула нас в Межоблачье, земля и небо перестали существовать, их заменили зеркально похожие слои близнецов облаков, кучевых и перистых, похожих и на вату, и на расплескавшийся йогурт.

Летел я еще тяжелее. Набрав высоту, самолет выровнялся, под его брюхом поплыли бесконечные леса и редкие насыпи гор, которые вскоре скрылись за тоннами скомканного газа. Я неотрывно следил за пейзажем, ожидая увидеть родной, словно ножом по линейке отрезанный, корж огромного небесного пирога над городом, где должно было закончиться мое путешествие длиною в четыре долгих-предолгих дня.

Момент объявления о посадке я пропустил, уткнувшись в блокнот. Слова, навязчиво лезущие в голову, идеально складывались во что-то более-менее связное на бумаге, чем распаляли мой интерес и заставляли все больше погрузиться в себя, позабыть о рельности вокруг. Сверзнул из космоса на землю увекшегося писаку очередной толчок острым локтем под ребра.

Надо мной, моими наушниками, моим раскрытым откидным столиком на переднем кресле, над моей рукой с кучкой, занесенной для очередного слова, над ускользнувшей недописанной мыслью в строке, нависло узкое безбородое лицо бортпроводника. Мужчине пришлось вытянуться во весь рост, чтобы дотянуться до меня, не потревожив двух пассажиров рядом. Лицо неодобрительно смерило меня пронизывающим усталым взглядом, и, когда я соизволил отодвинуть один наушник за ухо, настойчиво порекомендовало подготовиться к снижению, а затем исчезло так же неожиданно, как и появилось: его хозяин выпрямил спину и медленно продефилировал в конец салона. Я послушно отключил музыку и пристегнул ремень, убрав рукописи на колени.

Садился я легко. Родной аэропорт встретил тепло и радостно из-за солнца, проглядывающего сквозь редкие кучевые облака. Его лучи отражались в стеклянных боках вытянутого здания, приятно забирались под полуприкрытые веки и щекотали кожу на щеках, а пустые коридоры и многочисленные переходы казались безумно уютными и привлекательными. Я невольно замедлял шаг у каждого окна.

Двери под табличкой "Выход" разъехались в разные стороны бесшумно, а за ними стояли люди. Каждый раз сходя с рейса и переходя в зал ожидания к выходам в город, я терялся от огромного количества взглядов, устремленных на меня в первые несколько секунд. Одним этого времени вполне хватало, чтобы спокойно понять - вышедший только что молодой человек с рюкзаком за плечами - не тот, кого они ждут, другим удавалось в этот момент опечалиться. Но только одна женщина радостно помахала рукой. Она одна позвала меня по имени и тут же обняла, приветствуя дома. Мне оставалось только улыбнуться.

-Улетал я тяжело, мам.