По полкам

**

Ношение короны не делает королем. Ее снятие не делало его обычным человеком. 

Каждое утро он просыпался в необъятно-большой кровати после очередного кошмара, многорукого, как сам Шива. Его отпечатки душили, сжимая легкие, разгоняли отравленную страхом кровь по венам, добирались до сердца, царапали легкие. 

Каждое утро он садился в постели, чувствуя, как по плечам стекает холодный пот, как простыня липнет к спине и ноет затекшая шея. Он оглядывал свои хоромы, посеребренные заходящей луной и медленно поднимающимся солнцем, и ронял голову на руки, прятал лицо в ладонях, содрогался всем телом в немом крике истерики без слез.

Король, которому не нужна корона.

Он считал секунды до шагов и шаги до секунд, слушал скрип открывающихся двойных створок дверей и лишь тогда осмеливался вновь открыть глаза. Слуга смотрел на него со страхом, даже с ужасов и все чаще отводил глаза. Было видно. как он одергивает себя, стараясь не пятиться.

Необъятно-большая комната уменьшалась до размеров спичечного коробка, стены подпирали со всех сторон на расстоянии вдоха, когда он видел себя в зеркале. Кривой и нескладный, он мог бы сломаться в нескольких местах и где-то уже был надломлен тяжестью короны, давящей на череп. Он смотрел на свое отражение, оно смеялось над ним, приподнимая падающую на лоб челку и показывая то, от чего тянуло разбить зеркало, выбежать на балкон и, свесившись с перил, распрощаться с желудком. Но он продолжал стоять на месте, царапая ногтями запястья в кровь и кроша зубы в пыль. А отражение все смеялось, оголяло выжженную у самой кромки волос метку королевского рода.

Он никогда не желал быть королем.  Он слуга. Слуга для сильных и властитель слабых. Таковым было его гниющее нутро.

Каждый раз, теряя сознание перед зеркалом, он находил себя на троне во всех атрибутах правящего монарха. Каждый раз давился зваными обедами, приемами и вечерами, давился людьми и словами. Ложь подступала со всех сторон, принимала форму гостей и отравляла, превращаясь в очередной кошмар. Он не пытался сопротивляться ей.

В конце концов Хозяйка подарила ему сон. Сама жихнь уступила место мягкой и нежной пустоте океана, в котором он опускался все ниже и ниже в теплую пустоту, в уютную неизвестность. Он не помнил ни о разгромленной стране, ни о страдающих людях, ни о себе и не думал, прощаясь с Хозяйкой и уходя под руку с ее сестрой. Он улыбался, потому что впервые чувствовал облегчение. 

И старый детский шрам на лбу уже почти не жгло.