Gods and Monsters

Innocence lost

 Юнги просыпается в своей квартире, в своей кровати — уже и удивляться не приходится. Он первым делом тянется к часам на тумбочке и, поняв, что проспал до обеда, нехотя поднимается с постели. То ли от пережитого стресса, то ли от укола, который ему сделал человек Чонгука, голова трещит невыносимо. Он шарит в карманах вчерашних джинс и, найдя вырубившийся мобильный, ставит его на подзарядку, а сам идёт сперва за таблеткой, потом в душ. Вода смывает ненавистный, так отчётливо чувствуемый запах, следы, оставшиеся после прикосновений, от которых Юнги так отчаянно бежал, но, жаль, не отмывает свежевымазанную чужой кровью душу, не промывает мозг, в каждом уголке которого вертится образ Демона, не помогает избавиться от обмотавшихся вокруг груди неразрывных цепей страха.

Мин не спеша варит крепкий кофе в турке, выкуривает с ним одну сигарету и идёт за телефоном. Стоит Юнги включить мобильный, как уведомления начинают литься непрекращающимся потоком, и тогда он получает первый тревожный звонок. Зачем за одну ночь он понадобился сразу стольким людям? Мин прикусывает губу, понимая, что ничего хорошего ему ждать не надо, и открывает первое сообщение. Он сразу же отбрасывает телефон на постель и лихорадочно ищет пульт.

Грёбанное дежавю, только в этот раз звезда экранов не Чон Чонгук, а Мин Юнги.

«Один из самых строгих моралистов сената США, сенатор Роберт Маллиган, известный своей открытой борьбой с коррупцией, а также возглавляющий в Сенате комитет по вопросам налогообложения, ушёл сегодня утром в отставку. Такое решение сенатор принял после того, как в прессу просочилось секс-фото с его же участием. Стало известно, что сенатор долгое время состоял в любовных отношениях с известным журналистом газеты NY Standart Мин Юнги, который прославился тем, что совсем недавно раскрыл махинации крупнейшего в штате холдинга — Jeon corp.».

Юнги пару секунд безуспешно пытается выключить телевизор, но дрожащие пальцы по нужной кнопке не попадают. Кое-как справившись с этой задачей, он берёт телефон и, пошатываясь, доходит до дивана в гостиной, где ещё пару секунд, не отрываясь, смотрит на чёрный экран мобильного в руках. Справившись с чуть ли не сбившей его с ног волной шока, он открывает на телефоне один из известных новостных сайтов и, не веря, смотрит на фотографии, помеченные как 18+. На всех фото изображен номер какого-то захудалого отеля, посередине которого, на кровати, сплелись два обнажённых тела. Юнги швыряет мобильный на пол и в ужасе прикрывает ладонями лицо. Своя же обнажённая спина светится белым фосфором на фотографии, заставляет желать ослепнуть, лишь бы этого никогда не видеть.

Сенатор Маллиган — тот, кто спонсировал и помогал Юнги в расследовании, тот, кто так же, как и он, был одержим идеей очистить страну от преступности, показать миру истинное лицо «семей», наживающихся на чужом здоровье и жизни. Как такое можно было подстроить? Как сенатор пошёл на это, учитывая, что он, судя по фотографиям, точно в себе?

Вот о какой игре говорил Чонгук, вот чем он собирался его испытывать. Масштаб катастрофы чудовищный. Юнги не знает, как реагировать, что делать, к кому пойти, у кого просить помощи. Давящая тишина в квартире достигает своего апогея, Юнги кажется, что он уже слышит свои мысли, они противным шепотом льются в уши, и ни одной, которая бы оказалась спасительной. Мину бы посмеяться со своей детской наивности, потому что прямо сейчас хочется вернуться на пару месяцев назад и не открывать этот ящик Пандоры, не переходить Демону дорогу, никогда в жизни не попадаться ему на глаза, имя его даже про себя не произносить. Юнги в таком отчаянии, что готов взамен что угодно предложить, даже на сделку с Дьяволом пойти, но какая ирония — играет с ним ведь сам Дьявол.

Ему от этого позора не отмыться. Вся страна сейчас смотрит за любовными утехами сенатора. Юнги уверен, что в метро, в автобусах, на улицах, в квартирах за завтраком — все обсуждают его падение. Ничто так не привлекает людей, как чужой позор. А Юнги опозорен, выставлен посмешищем. Может, давление общественности бы он и вынес, может, даже перестал бы со временем реагировать на это, но что делать с отцом? Что делать с Намджуном? Как после такого в единое собраться? Опять вопросы, опять они мозг долбят, но ответы искать не стоит даже, лучше криком эту тишину разорвать попробовать. Не разрывается, смыкается вокруг сплошным единым организмом, обматывает в кокон, в котором только Юнги и отчаяние. Не выбраться.

Он снова тянется к телефону, пропускает все сообщения с работы и знакомых и ищет Намджуна — от него восемь пропущенных звонков. Вспоминает последнюю встречу с ним в кабинете, его «я тебя защищу», его отчаянную веру в справедливость, его руки вокруг своего торса, его руки, греющие его пальцы, с горечью думает, что как раньше больше никогда не будет. Всё, что у Юнги остаётся — это воспоминания. Отныне ему только ими и жить, хотя если повезёт, то жизнь не будет особо длинной, пусть только Демон о нём снова вспомнит.

Юнги от этой реальности не сбежать. Куда не посмотреть, куда не двинуться — везде одна стена. Стена, о которую разбились все надежды и скоро разобьётся сам Юнги. Насмерть. Раствориться бы в воздухе, не выходить никуда, не стоять под придавливающими его осуждающими взглядами, не пытаться искать ответов на вопросы, на которые ответов-то и нет. Не убеждать, не оправдываться, не доказывать. Взять свои слова обратно, тысячу раз извиниться, пасть хоть на колени, но этот мрак, могильным камнем его накрывший, попросить снять, попросить о нём забыть. Людское порицание страшно, но ещё страшнее — растоптанные всмятку мечты. И если с первым Юнги как-то справится, то без второго точно не продержится.

Секса ведь точно не было. Юнги бы понял. Но как это объяснить другим? Как рассказать общественности, что Юнги с сенатором не встречался, что тот вообще гетеросексуален, что всё это чудовищная подстава и что Мин жертва так же, как и Маллиган.

Осознание пришло слишком поздно, врубилось только вот пару дней как, макнуло лицом в чёрную жижу чужой мести, а на плечи тяжёлые плиты водрузило, чтобы к земле ближе был. Потому что его место здесь, а он всё ввысь тянулся. Он думал, звездой на чёрном полотне неба засияет, только пришёл Демон, подняться не дал, а сейчас топчет его, по его гордости, имени, мечтам ходит, грязно ухмыляется. Он его уничтожил. Он каждое своё слово выполнил. Отныне Мин Юнги само одиночество. Отныне и вовек.

И будет теперь сутками сидеть в этой бетонной коробке, биться о её стены и всё повторять себе, что не тому человеку дорогу перешёл, вот и несёт ответственность, пулями внутри рвущуюся, что сам виноват, что не стоило переоценивать свои силы. Ничего не исправить. Это была последняя черта, после такого не встают. И пусть Юнги из последних сил старался избежать смерти при жизни, пусть он собственноручно эту чуму в тайнике закопал, попробовал себя в нормальное существование вернуть, ничего не вышло. Кто-то добрался до неё, кто-то выпустил на свет то, что уничтожило жизни уже около десятка людей, а скольким ещё уничтожит... Юнги хочет быть одиннадцатым. Потому что с Чонгуком «играть» страшно. Потому что не знаешь, каким будет следующий удар, но твёрдо знаешь, что он будет ещё изощрённее и намного страшнее.

Чонгук будто бы его под микроскопом за пару секунд рассмотрел, нашёл невидимые обычным людям прорехи и просунул туда свои кинжалы, мечи, ножи, расковырял раны, расширил. Он вытащил наружу его главный страх и швырнул камнями в неприкрытое лицо. У Юнги теперь и лица-то официально нет, и даже то, во что превратил его лицо Чон Хосок — сказка перед сегодняшним днём. Сегодня у Юнги вместо лица одно слово из пяти букв, его Чонгук кислотой на когда-то нежной коже вывел, навеки там отпечатал.

Этот позор повлияет на карьеру отца, на будущее сестрёнки, на отношения с Намджуном, на самого Юнги... Хотя от самого Юнги разве что пыль да прах остались. Один человек, который стал причиной разрушения стольких жизней, и это не Чонгук. Это сам Юнги. Он всё ещё летит на дно вниз головой, но теперь он не одинок, он тащит туда с собой всех, кого любил. В реальности он так же сидит на паркете, бездумно в экран телефона пялится и всё повторяет «я не смогу, я не смогу, я не смогу».

Юнги из дома не выходит. Больше не включает телевизор, отрубает интернет, так и сидит весь день на диване в гостиной и даже к еде не притрагивается. Демон его душу вынул, оставил на её месте порицание, позор, разруху. Надо бы собраться, надо бы выйти наружу, отстоять своё имя, продолжить бой, но как — Мин не знает. Гипнотизирует узоры на обоях, глотает свою боль ложками и всё больше в трясине подлости и обмана тонет. Ему бы ухватиться за что-то, принять помощь и выкарабкаться, вот только никто руку помощи и не протягивает, никто о нём за эти казавшиеся вечностью шесть часов не вспоминает. Только бы интервью взять, подробности скандала вытащить, поковыряться в чужом вскрытом сердце. Юнги будто отколотая от ледника льдина, одиноко плавающая в океане боли, пустой сосуд, который ничьё тепло больше не наполнит. И обижаться нельзя. Обижаться нет права. Он сам пришёл туда, где сейчас штормовые ветры десяти баллов, а они все там, за пределами, смотрят со стороны.

Его снова потряхивает, снова безнадёжность выскабливает душу, а Демон будто позади стоит. Юнги кажется, он на полу его расползающуюся тень видит, будто тяжелые ладони на его лицо ложатся, грозятся, что ему отныне света не видать.

Мин вздрагивает на хлопок двери, сбрасывает оцепенение, но с места не встаёт, какая разница, кто пришёл в обитель боли и безысходности, он всё равно уйдёт — останется только Юнги и тот, чей образ из его головы уже ничем не выбить.

— Я понял, что ты не перезвонишь, — Намджун прислоняется к косяку двери и хмуро смотрит на придавленного к полу тяжелой ношей парня.

— А зачем? — с трудом отлепляет язык от нёба Мин. — Что я тебе бы сказал?

— Тебе нечего мне сказать?

Юнги чувствует нотки раздражения в голосе Кима, треснуто улыбается:

— Сказать, что это подстроено, что меня подставили так же, как и сенатора... А это тебе и без моих слов не ясно?

— Но как? — Намджун подходит к дивану и опускается рядом. — Пресса гнобит сенатора, ну и хрен с ним, а тебя ненавидит лютой ненавистью. Ты предал перо, ты, оказывается, всё это время боролся с преступностью ради личных интересов. Тебя окрестили предателем в СМИ, ты понимаешь, в каком ты дерьме?

— Кто вообще будет всерьёз воспринимать журналиста, который спал с источником? Так что всё это ожидаемо. А ты? Ты веришь им? — поднимает на него глаза Мин. — Веришь, что я продался? Что, оказывается, у меня была интрижка с сенатором?

— Я очень не хочу в это верить, — еле слышно говорит Намджун.

— Нет! — кричит на него Юнги и соскакивает с дивана. — Ты должен был сказать, что я не верю!

— Юнги, не истери, — устало трёт лоб Намджун. — Сегодня был безумный день с этими скандалами, и я пришёл к тебе поговорить. Я не верю! Но я хочу послушать тебя.

— Это он сделал, — прислоняется к стене Юнги, боится, что без опоры не выстоит, не справится. — Не знаю, как он заставил сенатора, хотя знаю — его методы всегда работают.

— Я ищу тебя со вчерашнего утра, но так и не дозвонился, приезжал к тебе во время обеда, но тебя не было дома.

— Я был с ним, он меня заставил. Выманил меня с помощью Мэй.

— И да, он убил фэбээровца Вествика, я тебе про него рассказывал.
— Вот ублюдок.

— Об этом я, конечно, ничего не знаю, ФБР нас считает слишком мелкими сошками, чтобы ставить в известность, — усмехается Намджун. — Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но ты же сам из СМИ, ты знаешь, что пара дней, и шумиха уляжется, люди переключатся на другое.

— Наверное, — безжизненным голосом говорит Мин и идёт на кухню. Ким следует за ним.

— Побудь дома эти дни, отдохни, полежи, не включай новости. Я посмотрю, что можно сделать.

— Ничего не сделать! — вновь срывается на крик Юнги. — Вся страна видела мою задницу. Видела, как меня трахает мужик, который мне в отцы годится! Что ты сделаешь? Как смоешь этот позор? У тебя есть стиратель памяти?

— Во-первых, твоей задницы на фотках нет, — пытается успокоить его Намджун. — Во-вторых, они забудут. Обязательно, появится новый объект для обсуждений, всегда так бывает.

— Как мне на отца смотреть? — прикрывает ладонями лицо Мин, чуть ли не воет. — Я опозорил всю семью.

— Малыш, — Намджун подходит к нему и притягивает к себе. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Пока будь ниже травы и тише воды, не привлекай внимание, не отвечай на звонки. Пережди. А отец должен будет понять, в конце концов, он знает, с кем ты воевал.

Намджун уходит к полуночи, Юнги и не просит остаться. Съедает чашку риса, не чувствует ни вкуса, ни температуры еды и ложится в постель.

Юнги Намджуна не слушается, с утра включает новости. У него уже профессиональная ломка — жить в неведении не получается. Благодаря дикторам Юнги узнает, что государство заморозило счета семьи Чон, сам Чонгук под арестом, а на моменте, когда показывают кадры заходящего в здание суда Чона, Мин нажимает паузу, подходит вплотную к экрану и долго смотрит на расплывчатое изображение того, кто обрёк его на Ад на земле.

Демон выглядит так, будто не на свой же суд приехал, а на обед в лучший ресторан города заскочил. Юнги смотрит ему прямо в глаза, рассматривает лицо, но вместо застывшего на нём безразличного и высокомерного взгляда, видит звериный оскал, адресованный будто именно ему, и отшатывается назад. Чонгук даже за несколько километров, смотря с плазмы, пугает его чуть ли не до истерики.

Ближе к обеду Мину звонит мегера и требует в офис. Юнги долго собирается духом, а потом, одевшись, уже идёт к лифту, когда вспоминает, что лучше ему кое-что проверить. Юнги возвращается в квартиру и, выйдя на балкон, осторожно смотрит вниз. Как и следовало ожидать, во дворе дома ошиваются репортёры. Он, несмотря на жару, напяливает на футболку худи с капюшоном и спускается вниз через чёрный вход. Машину приходится оставить, так как она брошена у подъезда, и он ловит первое попавшееся такси до офиса.

Проходя в кабинет мегеры, Мин ловит сочувствующий взгляд Джина, кивает ему и старается не реагировать на шушуканья за своей спиной. Мегере надо отдать должное, она не ходит вокруг да около, а сразу обрушивает на Юнги не сказать, что неожиданную для него новость.

— Ты уволен, — женщина выдерживает недолгую паузу и монотонным голосом продолжает: — Мне жаль, что так получилось, но ты должен понимать, что этот инцидент опорочил имя нашего издания и представил нас в невыгодном свете. Отныне нам придётся долго и усердно трудиться, чтобы вернуть доверие читателей, которые теперь думают, что мы берём взятки, крутим романы с источниками и не гнушаемся ничем. Весь твой труд, мой дорогой, коту под хвост.

— Вы же понимаете, что меня и сенатора подставили? Хотя можете и не понимать, — Юнги настолько устал от всего, а в первую очередь, от войн в своей голове, что доказывать кому-то что-то нет не то чтобы сил, но и желания.

— Мне нет никакой разницы. На кону стоит имидж моей газеты. Поэтому тихо и мирно собери свои вещички. Бухгалтерия тебя рассчитает.

Мин просто кивает женщине, которая последние три года была его начальницей, и молча удаляется.

Джин ловит Юнги в коридоре уже после всех процедур, связанных с увольнением. Ким обещает зайти на днях, просит быть сильным и не отчаиваться. Юнги только грустно улыбается, хлопает друга по плечу и спускается вниз.