Gods and Monsters

Who will save you now?

  — С этой крысой я уже сам разберусь, об остальном поговорим с тобой после, когда вернёшься, — Чонгук просит кофе у секретарши и опускается в кресло в своём кабинете.

— А куда я иду? — спрашивает его сидящий на диване с ногами на низком столике Хосок.

— На свидание. У вас обручение через пару дней.

— Круто, когда у тебя вместо ежедневника сам Чон Демон Чонгук, — зло усмехается Хосок.

— Не сотрясай воздух, займись делом. Ты всё сделал правильно, и мне жаль, что мне приходится всё время тебе это объяснять, — раздражённо отвечает Чон.

— Я всё сделал правильно? — с яростью переспрашивает Хосок.

— Если бы ты не отказался от паренька, последствия были бы тяжелыми — и для него, а не для тебя.

— Я отказался! — вскакивает на ноги старший и идёт к столу. — Я выкинул его из своей жизни, теперь его ничего не касается.

— А я своё слово держу, — презрительно говорит Чон. — Иначе отдал бы его ребятам в порту, а потом отправил бы в залив рыб кормить.

— Мразь, — Хосок перегибается через стол и, схватив Чонгука за ворот рубашки, тянет на себя. Чон демонстративно разводит руки, показывая, что не будет отвечать. — Я ненавижу тебя настолько, что собственными руками бы убил, и похуй, что у нас кровь одинаковая.

— Перестань плеваться ненавистью, делай свою работу, думай о пользе семье, — шипит ему в губы Чонгук и резко с силой отталкивает. — Квоны принесут мне целое состояние и открытые дороги, всё остальное меня не интересует.

— Почему сам тогда этого не сделаешь? Почему сам не заключишь брак?

— Зачем? У меня ведь есть ты, есть Джису, — усмехается Чонгук. — И ещё много людей, двигая которыми по шахматной доске, я выхожу победителем. Именно поэтому ты и не лидер, ты слишком мягок и слишком сентиментален.

— Да пошёл ты.

— Идёшь ты. И на свидание. Чтобы всё прошло отлично, — бросает в спину уже уходящего Хосока Чонгук и тянется к внутреннему карману пиджака. Он достаёт недавно им же сделанное фото и долго любуется. Спящий Юнги приносит умиротворение, покой. Всё остальное может подождать. Сейчас Чонгук созерцает единственное для него прекрасное и ценное во всей вселенной.

***

Нервы уже сдают, тревога обвивает ядовитым плющом лёгкие, не продохнуть. Ничего не помогает. Попытки отвлечь себя, занять голову, абстрагироваться не работают. Он всё смотрит на часы и на дверь, и так каждую минуту. Чего он ждёт, во сколько, он не знает, но точно чего-то страшного, чего-то, что само ещё не наступило, не случилось, но весь воздух собой пропитало. Страх ожидания поглощает его миллиметр за миллиметром, у Юнги на нервной почве уже чесотка начинается. Коробочка так и лежит в ворохе одеял, нарочно в глаза будто лезет, о себе забыть не даёт. Будто Юнги с тех пор, как её получил, вообще о ней забывал.

Ожидание заканчивается резко, лопается, как мыльный пузырь, когда в спальню Юнги, постучав, проскальзывает Итон и оповещает о машине, ждущей внизу. Вот оно. Предвестник катастрофы уже здесь, а теперь Юнги отправится в самую гущу. Вернётся ли? Никто не знает. Переодевается, окидывает взглядом в последний раз комнату и выходит за дверь.

Закат встречает Юнги в ресторане на крыше отеля. Кровавый диск прощающегося на сегодня с городом солнца виснет прямо над искусственными деревьями, заливает красным вымощенный камнями под улочки Италии пол. То, что сейчас потрясающе красиво, кажется Юнги невероятно страшным. Он не получает удовольствия от созерцания, он оглядывается вокруг не для того, чтобы картину впитывать и наслаждаться, а опасность выискивает, хотя зачем её искать, если она собой вокруг всё пропитала, из каждого угла сочится, тяжёлым густым дымом на дне лёгких Юнги оседает.

Все столики пусты, обслуживающий персонал в лице одного единственного официанта суетится у стойки. За овальным столиком прямо по центру восседает сам Демон, вертит свою любимую зажигалку меж пальцев, взгляда со стола не поднимает, но Юнги знает, что он его чувствует. Знает, что нарочно пытку тянет, вечно не сразу, а дозами её выдаёт. Юнги останавливается у столика в тончайшей полупрозрачной тёмно-синей блузке, поверх которой поблёскивает серебристая портупея, очередной подарок Демона. Тонкие, длинные серьги свисают с ушей, подчёркивают изящность шеи и красоту кожи, сливаются с ней в блеске. Чонгук смотрит долго, пристально, скользит от шеи ниже, рассматривает паутиной оплетшие тонкую ткань цепи и кожаные вставки, задерживает взгляд на узких бёдрах, затянутых чёрной тканью, как второй кожей. Наслаждается, ничего не упускает, довольно ухмыляется и кивает в сторону стула. Калум сразу же выдёргивает его, и Юнги опускается на стул.

— Вина? — Чонгук тянется к бутылке, отогнав взмахом руки официанта.

Юнги слабо кивает. Мнёт пальцами кончик скатерти под столом, нервничает, чувствует, как противно по позвоночнику вниз холодок пробегает. Чонгук его будто, как книгу, читает, каждый натянутый в струнку нерв видит, заканчивает вокруг да около ходить, сразу переходит к делу:

— Тебе понравился мой подарок?

— Чонгук... — еле двигает высохшими губами Юнги.

— Что, котёнок? — столько нежности в двух словах, но даже она не прячет, не стирает до конца проскальзывающие в его тоне нотки раздражения. Чон откладывает зажигалку и накрывает ладонью потянувшуюся к бокалу руку.

— Я не хочу больше смертей, — продолжает говорить Юнги, а сам в пустую тарелку смотрит, кажется, если он взглядом с ним пересечётся, то хруст собственного переломанного надвое позвоночника услышит. Потому что в глазах напротив из маленького уголька уже огонь разгорается, его пламя Юнги через одежду лижет. В глазах напротив ни намёка на пощаду.

— Смерть не страшна — она всего лишь мгновение, которое затеряется в сотне других. Боль проходит, люди забываются, — задумчиво отвечает Чонгук. — В любом случае, пока я жив, жив и ты. Тебе нечего бояться.

— Я боюсь не за себя, — всё-таки поднимает на него лицо Мин, разбивается о скалы неприкрытого презрения в чужих глазах, размазывается по ним, но взгляда не уводит.

— Ах да, — отпускает его руку Чон. — Мы ведь ужинаем не вдвоём, — он кивает Калуму, и тот возвращается с бледным, еле стоящим на ногах Мэтью. Калум двигает к столу ещё один стул и, с силой нажав на плечи, заставляет мужчину опуститься на него.

Жизнь на террасе словно останавливается, замирает, воздух вмиг тяжелеет. Ощущение, что его можно потрогать руками, он в ноздри ватой забивается — делаешь вдох, а кровь кислородом не насыщается. Юнги задыхается, но плохо на этой огромной, уже освещаемой искусственным светом террасе только ему и продолжающему сверлить невидящим взглядом стол Мэтью. Демон продолжает попивать вино, расслабленно сидит на стуле, приподняв бровь, поглядывает то на Юнги, то на фэбээровца.

— Понравилось работать под прикрытием? — обращается Чонгук к Мэтью. — Как думаешь, это ты такой умный или я люблю развлечения?

— Ты за всё ответишь, — шипит Мэтью, и Юнги хочет попросить его не провоцировать Чонгука, но боится даже рот открыть. — Ты думаешь, тебе так и будет всё с рук сходить? Будешь всех пугать и анархию устанавливать? Мало осталось, допивай это вино, возможно, оно последнее в твоей жизни.

— Всё сказал? — усмехается Чонгук. — Если даже всё будет так, как ты и сказал — ты этого не увидишь.

— Чонгук...

— Не вмешивайся, куколка, — даже не смотрит на Юнги. — Гости хороши, когда вовремя уходят, те, кто перебарщивает с моим терпением и гостеприимством, уходят обычно в гробах. Закрытых.

— Чонгук, пожалуйста, — Юнги сам тянется к его руке. Чонгук пару секунд смотрит на тонкие пальчики, обвивающие его запястья, а потом поднимает глаза на него:

— Мы это уже проходили, ничего не изменилось.

— Я прошу тебя...

— Он бы убил и меня, и тебя, не задумываясь, почему я должен проявить милосердие?

— Он всего лишь делал свою работу, он...

— Знал на что идёт, — обрубает его Чонгук.

— Люди не должны умирать просто потому, что переходят тебе дорогу, — восклицает Юнги.

— Люди, которые хотят смерти мне или тем, кто мне очень дорог, — должны умирать, — голосом, не терпящим возражений, заявляет Чонгук. — Я ведь убил бы тебя. У меня бы рука не дрогнула. Если бы ты принял предложение, я бы так и сделал.

— Я и не сомневаюсь, — треснуто улыбается Юнги и смотрит прямо в глаза. — Вот только он всё равно не заслуживает смерти.

— А когда он её заслужит? Когда убьёт тебя или меня?

— Он просто помогал правосудию!

— Правосудию? — отодвигает в сторону тарелку Чонгук и облокачивается на стол. — Все, на кого он работает — продажные твари. Их верхушке я плачу огромные деньги. Думаешь, я просто так делаю всё, что хочу? Все правоохранительные органы этой страны — это сжираемая коррупцией машина. И уж ты-то должен был об этом знать. Но не будем об этом, давай я лучше покажу тебе кое-что, — Чонгук кивает Калуму, и тот, подойдя, передаёт ему пистолет.

Чонгук кладёт пистолет перед Мэтью, а свой, сняв с предохранителя, кладёт перед Юнги. Калум останавливается в пяти шагах от стола с ещё одним пистолетом.

— Он ведь пустой, — кривит губы Мэтью.

Чонгук хватает пистолет, выстреливает в огромную вазу на полу, снова возвращает его на стол перед Мэтью.

— Ты не выживешь, но ты можешь сделать один выстрел. Рискни, — усмехается Чон и тянется за бокалом.

— Чонгук, перестань, — просит его Юнги. — Что ты творишь?

— Показываю тебе правду жизни, — цокает языком Чонгук.

— Ты больной психопат, — Юнги видит, как гипнотизирует взглядом оружие Мэтью, с ужасом смотрит то на даже не целящегося Калума, то на Чонгука, подбирается весь.
Чонгук как ни в чём не бывало доливает вина в бокал, даже не дёргается, когда Мэтью резко хватает пистолет со стола, только фэбээровец не успевает даже прицелиться, как своей кровью забрызгивает белоснежную рубашку Чона.

Чонгук оглядывает свою грудь, брезгливо морщится на завалившегося набок уже на полу Мэтью.

— В висок? Отличный выстрел, — усмехается он сползающему со стула на пол вслед за фэбээровцем Юнги. Мин роняет пистолет и, обхватив руками себя, чуть лбом пола не касается.

— Откуда ты знал? — утирает рукавом губы, на которых и нет ничего, покачивается, пальцами в свои же плечи вонзается. Не верит. Отказывается верить. Пусть мужчина лежит на полу головой в луже крови, пусть смотрит прямо в душу стеклянным взглядом, пусть на губах так и не вырвавшееся «За что?» застыло — Юнги не хочет, не воспринимает эту реальность.

— Откуда ты знал, что я выстрелю? Этого не может быть... Я ведь ненавижу тебя. Я должен тебя ненавидеть...

Чонгук обходит стол и присаживается на корточки рядом с борющимся с накрывающей темнотой парнем. Юнги кажется, что всё, что происходит вокруг: этот шум, голоса, один главный голос — всё за пределами его сознания, существует вне его границ. Здесь, на каменном полу этого пафосного ресторана, есть только Юнги и его обагрённые чужой кровью руки.

— У меня всегда есть запасной план, — тем временем продолжает говорить Чонгук, удерживает в настоящем, насильно заставляет слушать, реагировать на голос, не даёт уйти в себя, замкнуться, навесить на все окна тряпки и сидеть в пыльном углу один на один с этой разъедающей перманентной болью. — Он бы всё равно не успел выстрелить. И да, я знал, что ты выстрелишь, потому что ты, Мин Юнги, тоже болен.

Юнги поднимает на него глаза, полные невыплаканных слёз, ищет в лице напротив хоть толику понимания, не находит. Откуда Чонгуку понять, что убийство — самое страшное, что может совершить человек, Чонгук ведь не человек, а смерть его вечный прислужник.

— Не надо меня трогать, не прикасайся, — дёргается Юнги от руки Чонгука на своём плече и, сбросив её, отползает назад. — Ты сделал меня убийцей.

— Не надо этих громких слов, — всё равно идёт на него Чон. — Я просто люблю наглядные примеры. Пока тебе или тому, что тебе дорого, не угрожает опасность, ты говоришь про правосудие, но эта сука не работает, обычно опаздывает, а тебе остаётся прижимать к груди хладный труп того, кто был дорог, и орать в небеса. Я это давно понял, и ты должен. Ты должен делать всё сам. Ты выстрелил в него, потому что он целился в меня. Ты сделал правильный выбор.

— Выбор? — кричит Юнги, пока Чонгук всё равно хватает его в охапку и поднимает над полом, прижимая к себе. — У меня с тобой никогда не было выбора!

— Ты успокоишься, это пройдёт, — не реагирует на истерику Чон и твёрдыми шагами с Юнги на руках идёт к выходу. — Вали это на инстинкты, на шок, на что хочешь, но ты убил из-за меня. А я готов и буду убивать за тебя.