«Превратности любви» Андре Моруа

14.

Филипп несколько раз говорил мне: «Соланж всячески старается сблизиться с вами, а вы все время уклоняетесь. Она чувствует, что вы относитесь к ней враждебно, нетерпимо...» Действительно, после поездки в Швейцарию госпожа Вилье мне несколько раз звонила, но я всегда отказывалась поехать с ней куда-нибудь. Мне казалось, что разумнее видеться с нею как можно меньше. Однако, в угоду Филиппу и в доказательство своего дружелюбия, я обещала как-нибудь побывать у нее.
Она приняла меня в небольшом будуаре, который мне показался вполне «в стиле Филиппа» – мебели было очень мало, стены совсем пустые. Я чувствовала себя неловко. Соланж весело и непринужденно растянулась на диване и сразу же заговорила со мной как с близкой подругой. Я обратила внимание на то, что она называет меня «Изабелла», в то время как сама я колеблюсь между «сударыня» и «дорогая».
«Как странно, – соображала я, слушая ее рассказы, – Филипп терпеть не может фамильярности, бесстыдства, а меня в этой женщине особенно поражает именно то, что она так несдержанна, говорит все напрямик... Почему она ему нравится?.. В ее взгляде есть какая-то нежность... Она кажется вполне счастливой... Счастлива ли она?»
В уме моем мелькнул образ Вилье – его лысоватая голова, усталый голос. Я спросила, как он поживает. Он, по обыкновению, был в отъезде.
– Я ведь очень мало вижусь с Жаком, вы знаете, – ответила Соланж. – Но он мой лучший друг. Он человек очень прямой, очень честный... Но поддерживать иллюзию пылкой любви после тринадцати лет супружеской жизни было бы лицемерием... А я не лицемерка.
– Но ведь вы замуж вышли по любви, не правда ли?
– Да, я обожала Жака. Мы пережили чудесные дни. Но страсть недолговечна... Кроме того, нас разъединила война. За четыре года мы так привыкли жить друг без друга...
– Как это грустно! И вы не пробовали восстановить прежнее счастье?
– Знаете, когда уже нет любви... или, вернее, когда уже нет физического влечения (ибо у меня осталось к Жаку самое доброе отношение), то очень трудно поддерживать видимость тесно сплоченной четы... У Жака есть любовница; мне все известно; я это одобряю... Вам это еще непонятно, но настает момент, когда появляется потребность в независимости...– Зачем же? Мне кажется, брак и независимость – понятия, друг друга исключающие.
– Так говорят. Вначале. Но брак, в том виде, как вы его понимаете, несет в себе нечто обременяющее. Я вас шокирую?
– Да, немного... То есть...
– Я очень откровенна, Изабелла. Я не выношу поз... Притворяясь, что я люблю Жака... или что я его ненавижу... я завоевала бы ваше расположение. Зато я перестала бы быть собой... Понимаете?
Она говорила, не глядя на меня, и карандашом выводила звездочки на обложке какой-то книги. Когда она опускала глаза, ее лицо казалось немного злым и как бы отражающим затаенное страдание. «В общем, она не так-то уж счастлива», – подумала я.
– Нет, мне не совсем понятно, – продолжала я. – Беспорядочная, сумбурная жизнь – ведь это должно быть так обманчиво... Кроме того, у вас есть сын.
– Есть. Но вы сами узнаете, когда у вас будут дети, – между женщиной и двенадцатилетним школьником не может быть ничего общего. Когда я навещаю его, у меня всегда создается впечатление, что ему со мной скучно.
– Значит, по-вашему, и материнская любовь тоже поза?
– Нет, почему же... Все зависит от обстоятельств... Как вы нападаете, Изабелла!
– Я вас все-таки не понимаю. Почему, говоря: «Я откровенна, я не допускаю никакого лицемерия», вы в то же время не решаетесь идти до конца... Муж ваш вернул себе независимость. Вам он предоставляет полную свободу... Почему же вы не разводитесь? Это было бы честнее, определеннее.
– Что за странная мысль! У меня нет ни малейшего желания еще раз выйти замуж. Жак тоже не собирается жениться. Так зачем же нам развод? Кроме того, мы связаны общими интересами. Наши владения в Марракеше куплены на мое приданое, а обработал их, усовершенствовал Жак... Наконец, я всегда бываю очень рада встрече с ним... Все это гораздо сложнее, чем вы думаете, милая моя крошка.
Потом она стала рассказывать о своих арабских конях, о жемчугах, об оранжереях в Фонтенбло.
«Как странно, – думала я, – она говорит, что презирает роскошь, что живет чем-то совсем иным, а между тем не в силах удержаться, чтобы не говорить о роскоши... И может быть, это тоже нравится Филиппу, нравится та ребяческая радость, с какой она наслаждается всем этим... А все-таки занятно наблюдать, до чего разным тоном она произносит лирические монологи перед мужчиной и перечисляет свои богатства перед женщиной».
Провожая меня, она сказала, смеясь:
– Вы, конечно, возмущены моими рассуждениями... ведь вы замужем недавно и еще влюблены... Все это очень мило. Но не создавайте трагедий... Филипп вас очень любит, вы это знаете. Он всегда очень тепло отзывается о вас.
Уверения Соланж относительно моей семейной жизни и чувств Филиппа показались мне совершенно нестерпимыми. Она сказала:
– До скорого свидания; заходите почаще. Но я к ней больше не пошла.