Стая Бохо

Кровавая Луна

На посёлок напали неожиданно, под вечер, когда солнце уже спряталось за куполами маленькой церквушки, а люди заканчивали ужинать. Воздух наполнился страхом, густым и горьким, парализующим ноги. На окраине раздались хлопки выстрелов, и народ высыпал на улицы. Уж лучше бы они спрятались в подвалах...
Брать было нечего. Впрочем, нападали на такие поселения с одной целью — пополнить ряды рабов. Крепкие земледельцы становились отличной рабсилой, а выносливость и трусливость обрекали их на вечное рабство.
Всех мгновенно согнали на площадь, окружили и наставили оружие, как на стадо коров, что грозило разойтись и потеряться. Вперёд вышел бородатый мужчина и громко оповестил, что теперь они все — собственность Федерации. Толпа застонала, запричитала, заныла, но не выступила против. Чем они могли противостоять оружию? Вилами да лопатами.
Под раскидистым клёном, что в полумраке казался монстром из преисподней, женщина прижимала к себе дочь-подростка.
— Пусти, мама, — шептала ей девочка, — ты же знаешь, я смогу, пусти.
— Нет! — задушено всхлипнула мать и ещё сильнее прижала к себе дочь, словно могла поглотить её своим пышным телом и не дать совершить безумство. — Уж лучше быть в рабстве, чем все узнают. Молчи. Будь сильной и прими свою судьбу.
— Я не хочу быть рабыней, мама, — в голубых и чистых глазах девчонки отразилась наливающаяся кровью Луна, что сменяла солнце над ратушей.
— Ты же помнишь, что говорил святой отец? — мама решила воззвать к богобоязненности. — У каждого свой крест. Это, видимо, наш, — приговаривала она, поглаживая дочь по светлым волосам. — Надо терпеть, мы не можем бороться, у нас нет сил.
— У меня есть, мама, у меня...
Но женщина не позволила ей договорить, зажав рот ладонью. Она обернулась по сторонам, но никто не прислушивался к их перешёптыванию — люди плакали, обнимали близких и прощались. Над площадью стоял монотонный гул расставания.
Солдаты Федерации устали ждать и несколько раз выстрелили в небо, напоминая о своём присутствии. Какой-то глупый смельчак в толпе крикнул: «Смерть Федерации» и тут же замолчал навечно, сражённый точным выстрелом. Народ отшатнулся, и плач стал громче. Солдаты выволокли на помост старосту посёлка и приказали упасть на колени, выражая покорность. Седовласый мужчина, которого жители безмерно уважали, сопротивлялся до первой пули в ногу, которая заставила его склониться против воли. Затем раздался женский визг, и на помосте оказалась девчушка лет шестнадцати. Она закрывала ладонями лицо и плакала, пока её тащили за светлую косу. Солдат не выдержал женских рыданий и залепил ей оплеуху.
— Мама! Мама, это моя одноклассница! Пусти! — вырывалась из крепких материнских объятий голубоглазая девочка, но мать держала крепко. В тот момент, когда чиркнул армейский нож, и к ногам солдата упала бездыханная девчушка с длинной светлой косой, она закрыла своей дочери глаза.
Толпа затихла, замерла, боясь своим дыханием накликать смерть на близких. Кольцо вооружённых солдат смыкалось, теснее сжимая стадо, чтобы не потерять ни единого раба. Люди знали, сейчас последует отбор: мужчин и мальчиков отсеют налево, женщин и девочек — направо, стариков не оставят в живых. Сильные поедут на рудники, слабые станут прислугой.
Помощи ждать неоткуда, помощь не придёт. Кому есть дело до деревни в лесу? Никому.
Народ напирает, наступает на пятки, теснее жмётся друг к другу. Это конец. Ещё час назад были планы, мечты и надежды — а теперь всё растоптано, расстреляно, уничтожено.
— Мне нужен воздух, мама, — девочка пытается вывернуться из душных объятий и сделать вдох, — я не могу дышать...
Женщина отступает, упирается локтями в испуганных людей сбоку, чтобы освободить дочери хоть немного пространства, и понимает, что дочь её провела.
— Прошу, Бохо, не надо... — прошептала она, глядя, как родное дитя скрывается в гуще тел, — не надо...
Но девочка упрямо идёт туда, где стоят солдаты, распихивает плачущих людей, не оборачивается на окрики. В её голове гул — низкий, звенящий, он нарастает и грозит заложить уши. Ему нужен выход. Кончики пальцев покалывает от предвкушения, внутри поднимается волна ярости, красной ярости, как сама Луна.
В шаге от солдата она замирает, смотрит на него пристально.
— Человек ли ты... — шепчет, — будет ли тебе больно...
Солдат заметил нахалку, что смотрела на него в упор, и замахнулся ружьём, чтобы ударить прикладом. Но девочка выбросила руку вверх и разжала ладонь, пропуская кровавый лунный свет через тоненькие пальчики. Ружьё выскользнуло из солдатских рук и зависло в воздухе.
— Назад, — пробормотала девочка, наступая на безоружного солдата. — Назад, все назад. Я не причиню вам вреда, если вы уйдёте. Вы уйдёте? — спросила с надеждой.
Ошалелый мужчина отступил, обернулся в поисках ответов и вдруг закричал во все лёгкие:
— Ведьма! Среди них есть ведьма!
Хаос захлестнул площадь. Люди бросились врассыпную, сбивая солдат с ног, те, в ответ открыли стрельбу, пытаясь вернуть всех на площадь.
Девочка обернулась в поисках матери, но не смогла её найти в этой панике. Под ноги мечущимся испуганным взрослым падали слабые растерявшиеся дети.
— Пожалуйста, хватит, — произнесла девочка беззвучно, пересохшими губами, — хватит... — снова слёзы потекли по щекам.
Ружьё, висевшее над её головой, уставилось дулом в воздух и открыло очередь. Заметавшиеся люди замерли. Девочка махнула второй рукой — и оружие всех солдат, что ловили обезумевших людей по периметру, взлетело в воздух. Раздался треск, и запахло плавленым металлом. Вышедшее из строя оружие упало к ногам солдат.
Девочка сделала глубокий вдох и закрыла глаза. Ладони соединились на уровне груди, между ними становилось горячо, как от прикосновения к раскалённой сковородке. Когда температура стала невыносимой, она выставила ладони перед собой — воздух заискрился, образовывая тонкое, но плотное защитное поле, которое плелось, словно паутинка, пока не закрыло собой испуганных людей. Кто-то из солдат попытался пробиться, пересечь, но лишь ушиб плечи и руки. Бородатый командир, что убил старосту, крикнул своим «Уходим!», и загудели оставленные в лесу вездеходы.

Когда мать вела дочь, спасшую посёлок от смерти, через площадь, люди молча расступались. В их глазах плескался такой ужас, словно это она едва не обрекла их всех на гибель.
Какой-то мальчишка прошептал слишком громко в оглушающей тишине:
— Она ведьма? Разве их не убили?
Мама сжала плечи дочери и прибавила шаг.
— Почему она жила среди нас? — спросил кто-то в спину.
— Как мы не заметили? — вторили ему.
А потом у поворота к дому им прилетело в спину:
— Её нельзя оставлять в живых.

Каждую вещь, что мать складывала в заплечную сумку, она поливала слезами. Девочка просила, плакала, кричала, умоляла, стояла на коленях и цеплялась за цветастую материнскую юбку, но мать была непреклонна.
— Ты уйдёшь, пока тебя не убили свои же, — всхлипывала она, запихивая в переполненную сумку ещё какую-то тряпку. — Иди на Север, там, говорят, не проверяют людей на бесовство.
— Это чудо, мама, а не бесы! Это чудо!
Женщина вдруг остановилась и замерла, глядя стеклянными глазами в обшарпанную стену.
— Мне акушерка говорила, что ты должна была умереть, — произнесла она. — Лучше бы умерла, чем такой позор.

Светловолосой и голубоглазой Бохо было шестнадцать, когда от неё отказались мать, друзья и земляки. Она покинула посёлок ночью, и только кровавая Луна могла осветить ей путь.
Бохо осталась одна в беспощадном мире, где магия каралась смертью.