Наверное, боги сошли с ума (Yowamushi Pedal)

Глава 2

Рен явился внезапно — просто вломился без стука, встрепанный, в распахнутом пальто, раскрасневшийся с мороза. Юске, пытавшийся доспать хоть пару часов (первый утренний поезд из Канагавы отправлялся в пять утра, и на него кровь из носу нужно было успеть, чтобы не столкнуться с родителями Тодо), шарахнулся, спросонья ударившись головой о стену. Выругался и сонно заморгал, пытаясь понять, что это вдруг на него свалилось — холодное, колючее в своем шерстяном пальто, и ужасно шумное.

Рен расхохотался, глядя на его сонно-изумленное лицо, перекатился на спину и вытянулся во весь рост, занимая всю немаленькую длину кровати:

— Счастливого Рождества, засоня!
— Рождество только завтра, — лениво огрызнулся Юске, потирая пострадавший затылок. Ругаться не хотелось — от недосыпа накатывала сонная вялость, от причины недосыпа сладко саднила исцарапанная спина, и больше всего ему хотелось снова упасть на подушку и вырубиться хотя бы до обеда.
— Да ну тебя, зануда! — Рен сел на кровати, и, одной рукой обхватив Юске за шею, притянул его к себе, другой ероша волосы, как в детстве. — Нет, чтобы порадоваться брату!
— Откуда ты вообще свалился? — проворчал Юске, слабо трепыхнувшись и решив, что вырываться ему слишком лениво.
— Из Индии, — сверкнул брат белозубой улыбкой, и Юске только сейчас заметил — и правда, какой-то он слишком уж загоревший, явно не британское декабрьское солнце баловало. — Вдохновение искал. Привез кучу фоток и тебе ту пресованную бумагу, о которой ты говорил, помнишь? Ручная работа, стоит, как крыло от самолета, но тебе понравится, я думаю!

Юске фыркнул, пытаясь сохранять спокойное лицо и чувствуя, как внутри всё наливается жаром.

Брат продолжал его обнимать — рука скользнула с шеи на плечи, но он продолжал прижимать его к себе, активно жестикулировал и продолжал много, удивительно бархатисто смеяться — у Тодо смех был громкий и звонкий, и Юске почти успел отвыкнуть от этого низкого, грудного звука, пробирающего до мурашек.

Отвыкнуть отвык, а реагировать не перестал — от одного короткого смешка, раздавшегося прямо над ухом, волоски на руках встали дыбом. Юске почти задыхался, внутри все полыхало, сдавленный, сдержанный крик копился где-то под горлом — а потом Рен вдруг повернул голову, задевая небритой после перелета щекой висок, и его глаза вдруг оказались прямо напротив глаз Юске, и было в его взгляде что-то такое, что воспоминания почти двухлетней давности накрыли с головой — такие яркие, будто это было только вчера.

Юске резко вдохнул — словно всплывая из глубины или просыпаясь от глубокого сна — случайно всхлипнул и попытался отвернуться.

Рен не пустил — крепче обхватил за шею и прижался лбом ко лбу Юске и заглядывая прямо в глаза — тем же своим тёмным, нечитаемым взглядом, от которого его всегда бросало в дрожь.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Юске?

Юске ещё раз шмыгнул носом, как обиженный дошкольник, и покачал головой, старательно отводя взгляд.

— Уверен? — он мог поклясться, что слышал в голосе брата знакомые с детства вкрадчивые нотки.
— Абсолютно, — получилось не язвительно, как он хотел, а скорее устало, ну да и чёрт бы с ним. — Можно я всё-таки посплю ещё немного? Я почти не спал сегодня.
— Оно и заметно, — фыркнул брат, отстраняясь и тыкая пальцем в засос на шее — Юске дернулся и прикрыл его ладонью, но брат только развеселился ещё больше. — Не дергайся, всё равно с другой стороны ещё два — на все рук не хватит! Хорошо же тебя отделали, мои поздравления, — он отвесил шутовской поклон и поднялся с кровати.
— Иди к чёрту, — огрызнулся Юске уже зло, сам не понимая, отчего так мучительно стыдно, что брат увидел оставленные Тодо отметины, и это непонимание раздражало невозможно.
— Иду-иду, отсыпайся, — хмыкнул Рен, подходя к двери. — Быстро же ты от меня отвык.

Юске моргнул, пытаясь осмыслить последнюю реплику.

Брат вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Снизу, из гостинной, послышались голоса родителей, брат что-то им отвечал, но Юске не слышал. Он прислушивался к пожару у себя внутри и обречённо понимал, что ничерта не изменилось. Ничего не помогло — ни время, ни расстояние, ни отношения, а ведь он старался, боги свидетели, он запредельно старался! И всё — пшик, ноль. Потому что стоило только Рену приехать — и его опять развезло, от смеха, от запаха, от случайного прикосновения к опаленной индийским солнцем коже, и этого всего оказалось с непривычки слишком много — так, что он почти совсем потерял контроль...

А ведь только сегодня ночью, прижимая к себе Тодо, он был уверен, что смог забыть. Что смог влюбиться заново — нормальной, здоровой любовью.

Ни-чер-та.

Юске свернулся в клубок на кровати, сдерживаясь, чтобы не заскулить от отчаяния.

***

Уснуть заново так и не удалось — Юске проворочался почти час, но в итоге собрался и втихаря выскользнул из дома через чёрный ход, тенью проскользнул мимо гостинной, где родители расспрашивали Рена о поездке в Индию.

На улице было морозно и необычайно для их региона снежно — не Саппоро, конечно, но под ногами хрустело вполне ощутимо. Холодный воздух остужал разгорячённую кожу, и стало немного легче.

Пальцы тут же свело при попытке достать руку из кармана — идиот, опять забыл перчатки — но он всё равно набрал нужный номер и поднес трубку к уху.

— А, Маки-чан! — завопил Тодо в трубку так отвратительно бодро, словно это не он провожал его по сугробам до поезда в пять утра. — Нечасто звонишь первый! Что-то случилось? Соскучился? Признавайся, ты ужасно соскучился!
— Соскучился, — покорно признал Юске, и чуть отодвинул трубку от уха, чтобы пережить бурное выражение восторга. — Ты вообще спать сегодня ложился?
— Спать? Нет, не ложился! Я сначала проводил тебя, потом немного убрал дома, потом приехали родители и я помогал им разбирать вещи, потом скидывал снег с крыши, а сейчас просто лежал и скучал по тебе, и ты мне позвонил! — довольно закончил Тодо. — А ты где? Дома? Выспался? Снилось что-нибудь? Позавтракать не забудь!
— Почти, — уклончиво ответил Юске на все вопросы сразу и тут же подумал, что позавтракать — это была бы и впрямь неплохая идея. — Я только хотел узнать — может, если ты свободен, выберемся куда-нибудь? Сходим в кино на тот фильм, про который ты говорил вчера, перекусим, погуляем...
— Маки-чан, ты приглашаешь меня на свидание?!
— Нууу... Да?
— Отлично, я свободен! Где ты сейчас? Мы же в Токио поедем, так? Когда ты там будешь?

Юске припомнил расписание поездов.

— Часа через два.
— Отлично, тогда через два часа возле Хатико! Давай, Маки-чан, я тебя жду!

Тодо сбросил звонок.

Юске спрятал телефон и пошёл в сторону остановки, считая шаги.

Он не хотел думать о том, что случилось. Ни о приезде брата, ни о своей реакции на него, ни о дурацкой странной надежде, появившейся после его последней реплики — какая, к черту, надежда, это же Рен, большой-брат-Рен, брат, брат, повторить это слово ещё тысячу раз, чтобы запомнить как следует — но вместо этого оно просто теряло всякий смысл, и оставался только Рен, надёжный, как скала, его личный ангел-хранитель, человек, который защищал его от всего мира и понимал лучше всех. Рен, которого он любил — столько лет он пытался бежать от этого, и в итоге всё равно оказался там же, откуда начал, со всеми этими фантазиями и мечтами о том, что когда-нибудь... Что Рен всё знал с самого начала, и просто ждал, пока он станет старше.

Юске тряхнул головой, отгоняя дурацкую мысль, и зашёл в подкативший к остановке автобус до железнодорожной станции.

К черту всё. У него есть Тодо. Он счастлив с ним, он может любить его, не скрываясь, он может прожить с ним всю жизнь, создать семью.... Настоящую собственную семью. Разве не об этом он мечтал?

А мысль о том, что у него уже есть семья — к чёрту. Потому что это совершенно разные вещи.

***

Токио встретил их огнями, рождественскими гимнами и украшенными еловыми лапами на витринах; на одной из площадей обнаружилась рождественская ярмарка, и они прошатались по ней полдня — слушали детский хор, ели непривычные, но вкусные пряники, пили глинтвейн — безалкогольный, но от этого не менее обжигающий и вкусный; накупили кучу сувениров, шапку с кошачьими ушами для Тодо и шарф с узором-паутиной для Юске, забрели в какую-то подворотню и долго, вкусно целовались.

Тодо был красивый — очень, безумно красивый, той удивительной изменчивой красотой, что свойственна только их возрасту: юношеская смазливость ещё не ушла с его лица, но сквозь нее уже отчётливо проступали новые, классически правильные, точёные черты. Юске нравилось представлять его лет через десять — Тодо обещал стать привлекательным мужчиной, очень по-мужски красивым — у него уже сейчас просматривалась и чётко очерченная твёрдая линия челюсти, и изгиб губ превращался из капризного в чувственный, и весь он словно застывал, становился жёстче, не теряя при этом живости и выразительности движений и мимики.

Да, Тодо определенно был красив. Он сиял так, что казалось — рядом с ним даже просто стоять было теплее.

Он был настолько искренен и, как выяснилось, непосредственно-доверчив, что Юске чувствовал себя рядом с ним настоящим моральным Квазимодо — и всё никак не мог понять, почему Тодо этого не замечает и не шарахается от его прикосновений.

А Тодо всё улыбался и тянулся к нему, хватал за руку, увидев что-то интересное, беззастенчиво вис на шее, смеялся, шутил и смотрел из-под падающих на глаза тёмных прядей так влюблённо, что Юске почти тошнило от стыда за самого себя.

За то, что он не чувствовал ничего подобного в ответ, не смотря на все произнесимые им слова.

— Маки-чан, — позвал Тодо, когда они смотрели на растекающийся по небу над городом закат из медленно ползущей вверх кабинки колеса обозрения. — Маки-чан, ты ведь меня совсем-совсем не любишь?

У Юске все похолодело внутри.

— С чего ты взял?
— Не пойми неправильно, — Тодо отлип от толстого стекла, сквозь которое рассматривал город, и посмотрел на Юске. — Я правда очень сильно тебя люблю. И всё, чего я хочу — это чтобы ты любил меня тоже.

Юске потрясенно молчал, впервые замечая тёмные тени у Тодо под глазами, потускневшие волосы и горькие складки у уголков рта.

— Но всё, что я чувствую от тебя — это только холод. Я ведь тебе даже не особо интересен — зачем это всё тогда? — голос под конец сорвался, задрожал, и Тодо бессильно взмахнул рукой, обводя кабинку — словно обозначая то самое «всё».
— Но... — Юске запнулся. Прикусил губу. — Правда?

— Правда, — вздохнул Тодо, разом как будто уменьшаясь в размере, и сел рядом. — Я правда не понимаю... Что я делаю не так?
— Ты всё делаешь так, — Юске нахмурился. — Это я... — он отвернулся. — Это моя вина.
— Перестань, — Тодо замялся на несколько бесконечных минут, но всё же спросил. — Ты любишь кого-то другого, да?

Врать было бессмысленно.

— Наверное. Или... Я не знаю, на самом деле. Меня разрывает... Я не умею говорить о том, что чувствую, прости, — Юске попытался улыбнуться, но тут же перестал. — Я только хотел сказать, что ни с кем не чувствую себя так спокойно и безопасно, как с тобой.

Взгляд Тодо чуть смягчился.

— Правда?
— Правда. Я правда... люблю тебя. Насколько я вообще умею любить.

Тодо улыбнулся — той своей мягкой, почти незаметной улыбкой, он улыбался так только для Юске, и от осознания этого всегда чуть теплели кончики пальцев — и взял его за руку, укладывая голову на плечо.

— Ты только мой.

Юске прикрыл глаза.

— Разумеется.
— И я заставлю тебя любить только меня. Вот увидишь.

Юске криво усмехнулся, высвободил ладонь и обнял Тодо за плечи, прижимая крепче.

— Спасибо.

***

Рен много улыбался, много смеялся и рассказывал обо всяких интересностях, увиденных в путешествии. Он только недавно вышел из душа, и влажные пряди свивались в колечки на концах, прилипая к золотистой гладкой коже. Рен говорил об узорах, увиденных в Тадж-Махал, о том, как можно использовать их в новой коллекции, и чертил их кончиками пальцев по тыльной стороне ладони Юске под столом.

Семейный вечер стремительно и неотвратимо превращался в ад, но у Юске попросту не хватало силы воли, чтобы отнять руку. Он пытался думать о Тодо — о том, как они прощались на станции в Токио, обнимаясь и игнорируя все шепотки и косые взгляды вокруг; как Тодо забрался руками под его расстегнутую куртку, прижимась, и жарко дышал в шею, касаясь влажными губами кожи; как в итоге они чуть не пропустили поезд до Канагавы, потому что заперлись в туалетной кабинке, и Юске стоял на коленях, глядя на отчаянно краснеющего и сдерживающего стоны Тодо снизу вверх — от этого последнего воспоминания в животе разлилось тянущее тепло, и срочно захотелось оказаться запертым в собственной комнате.

Рен чуть сдвинулся, садясь поудобнее, и прижался бедром к ноге Юске.

Он застыл, прислушиваясь к прикосновению, а брат будто бы и не заметил ничего — продолжил болтать, не забывая хрустеть печеньем и нахваливать мамину выпечку. Юске попытался отодвинуться, но обнаружил, что его ладонь, которую Рен вроде как просто гладил, крепко прижата к дивану — так, что не вырваться.

— Какого черта? — прошипел Юске, когда родители отвлеклись на телевизионный выпуск новостей.
— Что? — искренне удивлся Рен. Руку не отпустил.
— Отпусти меня, — мрачно потребовал Юске тем же едва слышным шепотом.
— О, я просто задумался, — брат обезоруживающе улыбнулся и убрал ладонь.

Юске тут же принялся растирать затекшее запястье.

— Я сделал больно? Прости.
— Давай разомну, — он протянул руку, но Юске отодвинулся:
— Спасибо, сам обойдусь.

Рен помрачнел.

— Знаешь, мне не особо нравится, каким ты стал, — он помолчал немного, пока Юске переваривал озвученное, и добавил. — Не стоило мне уезжать.
— Ты это о чём? — подозрительно прищурился Юске. Где-то под диафрагмой скреблось какое-то странное предчувствие — он и хотел слышать ответ, и боялся этого одновременно.
— Да так, — брат снова заулыбался. — Кстати, сделаешь мне подарок к Рождеству?
— В смысле? — тупо переспросил Юске, ошарашенный резкой сменой темы.
— Поспишь сегодня со мной? Как тогда, когда я уезжал, помнишь?

Юске помнил.

Оставалось только молиться, чтобы длинные волосы скрыли разом вспыхнувшие уши.

Судя по взгляду брата — напрасная надежда.

— Так что? Порадуешь меня?

Стоило бы, наверное, отказаться — категорически и сразу, но Рен смотрел так намекающе, и улыбался такой непривычной, почти откровенно соблазняющей улыбкой, что Юске сдался.

В конце концов, наверняка это всё просто игры его воображения, и Рен и вправду просто соскучился.

Он ведь не мог знать, верно? Он спал тогда. И даже если бы и знал — он ведь не мог сейчас... предлагать? Не мог испытывать по отношению к нему то же самое?

— Я подумаю, — выдавил Юске наконец — горло свело так, словно он прорыдал всю последнюю неделю — и, вскочив, вышел из комнаты, изо всех сил стараясь не бежать.

Принять ванну и спать. У себя, да. И обязательно позвонить Тодо — второй раз за день, то-то он удивится, но Юске должен был держаться. Он слишком долго пытался, чтобы вот так взять и снова провалиться в это по уши просто потому, что брат снова оказался в поле зрения на пару дней.

На столе в комнате смутно темнели какие-то упаковки. Юске нашарил выключатель, зажёг свет и подошел поближе.

Две упаковки бумаги с характерными лохматыми краями и оттиском «Khadi Papers» на перехватывающей пачку картонной ленте, и глянцевито-черная коробка камлиновского угля для рисования. И впрямь — как крыло от самолета.

Распакованное, кстати.

Юске сдвинул в сторону коробку и задумчиво взглянул на рисунок, который она прижимала к столу.

Он сам и Рен, стоящие на баскетбольной площадке и глядящие друг на друга — подумать только, он даже помнил, во что они были одеты тем вечером. Юске думал, что только он из них двоих придает значение таким мелочам.

Рен совершенно определённо издевался. Или намекал на что-то.

Юске не хотелось думать о том, что второй вариант заставляет ощущать его счастливым от одного только предположения.