Наверное, боги сошли с ума (Yowamushi Pedal)

Глава 4

— Какие планы на каникулы?

Юске закатил глаза. В последнее время вопрос о планах на каникулы звучал удивительно часто — даже родители интересовались.

Но не срываться же на Тадокоро — ему явно искренне интересно.

— Думаю смотаться в Токио.
— С тем парнем? — Тадокоро дожевал онигири, смял упаковку и броском отправил ее в урну. — Как его... Тодо?
— Не делай вид, что забыл, ты прекрасно помнишь его имя, — огрызнулся Юске, стаскивая насквозь пропотевшую форму и поморщился — школьная душевая сломалась на днях, и теперь терпеть до дома, а сегодня еще и занятия в студии. — Да, с ним.

Тадокоро фыркнул:

— Вы, парни, кучу времени проводите вместе. Он тебя еще не достал?
— Да нет, — Юске достал из шкафичка пачку влажных салфеток и начал обтираться ими. Будет, конечно, весь липкий, но это лучше, чем вонять как ломовая лошадь.
— Как будто и не ты вопил в прошлом году, что он бесит, — Тадокоро ухмыльнулся. — Или он тебе нравится?

Юске швырнул в него скомканной салфеткой, и наклонил голову, делая вид, что ищет что-то ужасно важное в сумке.

— Хах, да у тебя уши покраснели! Точно нравится! — Тадокоро ситуация явно веселила.
— Да не нравится он мне! — рявкнул смущенный Юске. — Мы оба, блин, парни!
— Как будто это что-то плохое.

Юске закатил глаза. За спиной Тадокоро Аояги наливался краской, становясь похожим на перезрелый помидор. Юске проследил за его взглядом и почти не удивился, наткнувшись на листающего блокнот Тешиму.

Что за компания...

— Ничего плохого. Но я не собираюсь об этом говорить.
— Значит, точно нравится, — удовлетворенно резюмировал Тадокоро и довольно заржал, уворачиваясь от полетевшей в него бутылки.
— Тадокоро, это в любом случае не наше дело, — подал голос Кинджо, поднимая голову от заметок.— Не трогай его.

Тадокоро запыхтел, явно пытаясь сдерживать смех:

— Но мы же друзья!
— Не наше дело, — с нажимом повторил Кинджо и снова начал писать. Юске поспешно переоделся и выскочил из клубной комнаты, ни с кем не прощаясь.

На улице стремительно теплело, март вступал в сви права; Юске чуть отдышался и решил, что поедет в студию на велосипеде — толкаться в душном вагоне в такую погоду не хотелось.
Тем более, это хороший способ проветрить голову и успокоиться.

Привычный ритм и шуршание шин успокаивали и приводили в порядок мысли.

Похоже, в Киото они все-таки поедут. Нужно будет сообщить об этом Тодо и забронировать номер в той гостинице — если они ещё остались. Да и билеты на поезд лучше купить пораньше — от Чибы, наверное, пускай Тодо приезжает накануне вечером и заночует, а с утра первым же поездом и поедут. Родителям всё равно не особо интересно, кого он приводит в дом... И не забыть взять с собой принадлежности для рисования, чтобы не бегать потом по Киото и не искать — всё равно тушь немного места занимает, кисти, папку с бумагой, и всё. Для суми-э много не надо....

Задумавшись, Юске едва успел затормозить на светофоре. Какой-то водитель раздраженно ему просигналил.

Интересно всё-таки, что имел ввиду сенсей? Явно ведь не о рисунках говорил.

Перестать думать, перестать думать, как будто так просто это сделать!

Сенсей был замечательным человеком, но иногда Юске совершенно его не понимал.

Вчера Юске попытался нарисовать суми-э — с тем же успехом, что и а ля приму, если не хуже, потому что тушь его слушаться не желала совершенно. Злился так, что не мог уснуть, а Рен, как назло, снова был занят. Звонить Тодо среди ночи попросту не позволила совесть.

Тогда он попросту взял велосипед и поехал тренироваться — ночью, в марте, когда после захода солнца все ещё так же холодно, как и зимой. Вымотал себя до такого состояния, что чуть не уснул в гараже, между велосипедной стойкой и маминым Вольво, но зато в итоге отключился, едва коснувшись подушки — часа в четыре утра, но хоть когда-то. С учётом преследующих его в последнее время проблем со сном, радость, что вообще смог — обычно уснуть получалось только после звонка Рена или обнимая Тодо, самому никак.

Юске притормозил в сквере возле здания художественной школы. На велосипеде добраться получилось даже быстрее, чем на поезде — вероятно потому, что ехал напрямую, а не вдоль железнодорожного маршрута, идущего по широкой дуге.

До начала занятия оставалось еще прилично времени, поэтому Юске позволил себе купить в ближайшем магазинчике мороженое (продавец взглянул на него странно), выбрать лавочку, на которую падало больше всего солнечного света, и с удобством расположиться на ней, откинувшись на спинку и вытянув ноги.

Солнце грело вполне ощутимо — пришлось расстегнуть ветровку, чтобы не запариться.

Людей в этот час было немного, и тишину нарушала только приглушенная музыка из того самого магазинчика и легкий гул шоссе где-то за деревьями. Было тепло, влажная земля газонов исходила паром, и влажный воздух пах пряно и пьяняще.

Юске блаженно зажмурился, облизывая палочку от мороженого. Безмятежность наполняла его, настроение само ползло вверх, и руки зачесались взяться за кисть — нарисовать этот солнечный день, этот влажный воздух, истекающие густым весенним соком трещины на коре дерева напротив, первые проклюнувшиеся травинки, набухшие почки на фоне прозрачно-голубого неба... Голубой, зеленый, проблески желтого — пара широких мазков по влажному листу, и двумя тремя поточнее — бросить акцент черным, нет, темно-коричневым, как эта весення кора и влажная земля.
Юске замер, широко распахивая глаза. Ощущение переполняло его — казалось, он весь стал прозрачным и хрустальным, наполненным невесомыми акварельными тонами. Он встал, невольно двигаясь очень осторожно и старательно не думая ни о чем, кроме странного чувства, наполняющего голову и плещущегося в груди.

Во все еще пустующий класс он практически влетел, продолжая изо всех сил концентрироваться на проступившем образе. Торопливо, едва не роняя принадлежности, приготовил все необходимое, подумал — и широко распахнул все три высоких окна, позволяя шальному весеннему ветру ворваться в помещение, наполнить его, сделать частью пробуждающегося солнечного мира снаружи. Встал перед мольбертом, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и сделал первый пастельно-зеленый мазок.
Учебный год закончился резко, будто оборвался — сумрачным днём, затянутым туманом и мелкой моросью. Велоклуб прощался с Канзаки-семпаем. Тот улыбался, раздавал всем на правах уходящего капитана указания к тренировкам, назначил своим преемником Кинджо — никто не удивился — а потом пригласил Юске перекусить вместе.

— Угощаю в честь праздника! Юске пожал плечами и согласился — угощают так угощают, почему бы и нет. Угощал Канзаки по-королевски — барбекю.
— Ну что, Макишима, не пожалел? — усмехнулся он, лениво переворачвая на раскаленной решетке куски мяса.
— О чем? — Юске прицелился на особо привлекательный кусок и теперь пристально следил, чтобы он не пережарился.
— О том, что пошел в Сохоку. Мог бы ведь и в Хаконе — ты умный парень, экзамен бы сдал.

Юске стащил к себе на тарелку дожарившееся мясо и поднял голову, улыбаясь:

— Ни разу не пожалел. Мне нравится здесь. А Хаконе... — он представил, насколько бы всё стало плохо, если бы они с Тодо жили в одном общежитии, и передернулся. — Ну уж нет, спасибо. Я хочу побеждать со своей командой — это гораздо интереснее, чем ездить с королями, которые побеждают всегда.
— Тоже верно, — хохотнул Канзаки. — Уже думаешь над следующими Межшкольными?
— Нам срочно нужен горняк. Аояги и Тешима вполне могут ездить в основе, но горняков из них не получится.
— Ну, в апреле ведь еще будут новички. Может и повезет ещё.

Юске пожал плечами, жуя мясо. Добавить бы бальзамического соуса — без него пресновато, но сойдет и так.

— Одного новичка я точно гарантировать могу, — Канзаки довольно улыбался. — Он не горняк, но грегари из него получится отличный, я гарантирую это.
— Ну если сам капитан гарантирует!

Они рассмеялись.

— Я больше не капитан, — покачал головой Канзаки, отсмеявшись. — Теперь вы втроем — ты, Кинджо и Тадокоро — старшие. И на ваших плечах лежит вся ответственность.

Юске сглотнул и выпрямил плечи.

— Я знаю. Мы справимся.
— Эй, не будь таким серьезным! — Канзаки снова рассмеялся, разом теряя весь свой пафос уходящего в отставку капитана, и пнул его под столом. — Победа — это важно и хорошо, но не забудьте и повеселиться хорошенько — это ведь ваше последнее лето!

Юске моргнул.

— В самом деле...
— Что, не задумывался об этом? — Канзаки хитро прищурился, подпирая голову ладонью и болтая соломинкой в стакане с лимонадом. — Время вообще имеет свойство проходить слишком быстро. Потому я и говорю — не будь таким серьезным, Макишима, насладись как следует тем, что имеешь. Скоро его не станет — какими будут твои воспоминания?

Юске отпил из своего стакана, глядя в окно. Какими будут его воспоминания?

Гулкий смех Тадокоро. Шорох велосипедных шин и ветер в лицо, распахивающий обьятья горизонт на вершине горы. Самое ясное лето в улыбке Тодо. Тысяча обещаний в мягком голосе Рена. И тоска — бесконечная, отчаянная тоска, пронизывающая это все насквозь. Отравляющая все хорошее.

Это он и будет вспоминать всю жизнь?...

— Вот что я тебе скажу, — снова подал голос Канзаки, дожевал последний кусок и ткнул в Юске палочками. — Ты слишком много думаешь!
— Ха? — Юске удивленно распахнул глаза. Опять?
— Именно. Ты с зимних каникул весь как на иголках постоянно — у тебя даже показатели ухудшились, ты заметил?

Кажется, Кинджо что-то такое говорил, но Юске не обратил внимания.

— Вот-вот. Серьёзно — тебе нужно расслабиться. Отдохни как следует на каникулах, проветри голову и начни, наконец, радоваться тому, что делаешь. А то такое ощущение, что ты не старшеклассник с неплохими перспективами на будущее, а заключённый на каторге с пожизненным сроком.

Юске передернуло от сравнения. Канзаки рассмеялся.

— Правда, Макишима. Ты классный парень, и я понятия не имею, из-за чего ты так себя загружаешь. Расслабься и получай удовольствие, вот что я тебе скажу.

Юске прикусил губу.

— Есть из-за чего загружать.
— О, я не сомневаюсь. Но вот что я тебе скажу: чем бы это ни было — это все ерунда. То, что случилось, уже не изменишь, то, чему должно случиться — все равно произойдет, так зачем ты тратишь свое настоящее — единственное, что у тебя действительно есть — на страдания о том, чего не можешь изменить?

В кармане Юске завибрировал телефон. Он извинился, доставая раскладушку, и глянул на экран.

Рен писал, что получится созвониться этим вечером.

Юске улыбнулся. Может, перестать думать — не такая уж и плохая идея. Спокойнее станет так точно.

— Спасибо, семпай.

Канзаки хмыкнул.

— Всегда пожалуйста.

***

Тодо сиял так, что глазам было больно.

Юске не отказал себе в удовольствии зажмуриться и гулко зевнуть.

— Маки-чан, ну что ты такой сонный!

Чёртовы жаворонки.

Вокзальное табло показывало без десяти пять, над Минегаямой занимался бледный мартовский рассвет, и даже вокзальные служащие выглядели так, словно с удовольствием попадали прямо на местах и проспали бы до появления нового Будды.

— Зачем им Будда, Маки-чан — здесь ведь уже есть Горный бог во плоти!

Юске невнятно что-то пробормотал и уткнулся в плечо самоназванного «горного бога» в надежде доспать пару минут до подачи их состава.

— Ну Маки-чан! Ты как будто совсем не рад поездке!
— Зомби радоваться не умеют.
— Но ты же не зомби, Маки-чан! Вот, — он пихнул ладонь Юске под одежду, прижимая к животу. Юске шарахнулся от холодного прикосновения. — Тёплый!
— Зато у тебя руки ледяные, идиот!

Тодо довольно заулыбался:

— Так согрей!

Ответить Юске не успел — из динамика раздался мягкий женский голос, обьявляющий о подаче состава, и одновременно к платформе подкатил матово поблескивающий в свете вокзальных фонарей синкансен.

В поезде Тодо долго вертелся, глазел в окно, как маленький, постоянно что-то строчил в Твиттер и Инстаграм и ужасно много болтал — ещё больше, чем обычно. Воспоминания Юске обрывались в тот момент, когда Тодо придирчиво расспрашивал стюардессу о сортах зелёного чая, которые использовались в баре поезда.

Проснулся он от того, что тёплые пальцы перебирали его волосы, легонько потягивая за пряди. Юске заворчал сквозь остатки дремы и повернул голову, подставляясь под ласки.

Тодо рассмеялся, легонько почесывая ямочку у основания затылка:

— Просыпайся, засоня. Мы почти приехали.

Юске протестующе замычал, зарываясь лицом в обтянутые мягким вельветом колени.

Тодо хмыкнул и потянул чуть сильнее.

Юске наугад ткнул локтем. Сутя по сдавленному вскрику — попал.

— Ты жестокий, Маки-чан!

Юске вздохнул и со стоном выпрямился — спина затекла нещадно.

Тодо обиженно дулся.

— Мы где? — Юске зевнул и протер глаза, пытаясь окончательно проснуться.
— Ещё минут десять, — буркнул Тодо и демонстративно отвернулся.

Юске моргнул ещё пару раз и душераздирающе зевнул. Сознание постепенно прояснялось.

Тодо демонстративно смотрел куда-то мимо.

— Джинпачи?...
— Что?

Юске вздохнул. Начинать поездку с ссоры — не самая лучшая идея. В конце концов, он ведь решил, что должен создать себе хорошие воспоминания, так?...

Он оглянулся украдкой — все были заняты сбором собственных вещей, никто не смотрел на них — и коротко поцеловал замершего от неожиданности Тодо.

— Прости, — Юске улыбнулся, легонько толкая Тодо в плечо. — Ну? Хочешь, куплю тебе что-нибудь? Новый ободок, мм?

Тодо засопел, пытаясь делать вид, что все еще злится.

— Только не с рогами, как в прошлый раз!
— Обещаю, — серьезно кивнул Юске и. Не выдержав, усмехнулся. — Мир?
— Мир, — буркнул Тодо и тоже заулыбался. — Смотри, мы почти приехали!

Юске уселся обратно на свое место и повернулся к окну, рассматривая пригородные пейзажи. Тодо что-то болтал, уложив голову ему на плечо — Юске слушал краем уха, щурясь от бьющего в глаза света и нащупывая ладонь Тодо.

Нашел — и крепко переплел пальцы, так, что не расцепить. Тодо замолчал на мгновение, судорожно вздохнул и стиснул руку так, что стало немного больно.
Юске улыбнулся.

Именно так всё и должно было быть.

***

В Киото тепло ещё не пришло — парки тянулись к небу голыми чёрными ветками и лишь кое-где щетинились молодой травкой газоны. Время цветения сакуры ещё не настало, но в воздухе нестерпимо пахло весной, и Юске с удовольствие вдохнул полной грудью, распахивая во всю ширь балконную дверь в их номере. Тодо довольно улыбнулся, прислоняясь плечом к дверному косяку:

— Я ведь говорил, что тебе понравится! Вечно с тобой приходится спорить. Маки-чан, когда ты уже запомнишь, что у меня не бывает плохих идей!
— Прыгать с разбега в незнакомое озеро тоже было хорошей идеей?

Когда-то, во время одной из их первых многодневных гонок, Тодо решил, что озеро, возле которого находился финиш — отличное место, чтобы искупаться. В итоге, напоровшись ногой на камень, следующий день гонки пропустил. Тодо фыркнул:

— Это был просто несчастный случай! И вообще, мы гулять идем?

Юске улыбнулся, глядя на его недовольное лицо.

— Идем, конечно. Мы же для этого и приехали.

....в Киото тепло еще не пришло — но зато у него было множество узких улочек, застроенных домиками в традиционном стиле, извилистых каналов и каменных мостов, украшенных бумажными фонарями и красными лентами; пахло влагой, старым камнем, весенними сладостями из пекарен и кондитерских — в одной из таких улыбчивый старик продал им коробку свежайших сакигакэ и два стакана чая, и они позавтракали, сидя прямо на парапете набережной, и Юске смеялся над тем, как сосредоточенно Тодо слизывает розовые липкие крошки с пальцев.

В Киото тепло ещё не пришло — а вот весна очень даже.

Весна была везде — в остатках ноздреватого серого снега в тёмных уголках, куда не добиралось солнце, в первых пробивающихся сквозь влажную землю травинках, в сырости каналов, пахнущих чем-то далеким и будоражащим, в набухших почках на деревьях, грозящих вот-вот лопнуть крошечными фейерверками светлых лепестков, в том самом особенном запахе, что бывает только весной, когда все вокруг начинает оттаивать и оживать.

Весна была в голосе и бесконечных улыбках Тодо, от которых неяркий мартовский день становился светлее. И Юске не мог не улыбаться ему в ответ — а Тодо смеялся, довольно щуря глаза, хватал его за руки и тащил куда-то — вперед, в переплетение тесных улиц, заполненных магазинчиками сувениров и запахом праздничной еды.

Киёмидзу-дэра приблизился так незаметно, что Юске невольно вздрогнул, увидев перед собой ворота.

Тодо плотнее переплел их пальцы:

— Идем?
— Там полно туристов, — попытался отвертеться Юске. Он никогда особенно не любил храмы, а уж этот, забитый многоязыкой толпой в любое время года, и вовсе вызывал иррациональные опасения.
— Но Маки-чан! – Тодо вскинулся. – Мы ведь ради этого сюда и приехали, разве нет? Из-за Оконинуси-но-Микото!

«Кому что», хотел было ответить Юске, но сдержался, только недовольно скривился.

— Может, лучше вечером?
— Вечером будет еще больше народу, — проворчал Тодо, обиженно дуясь.

Мимо них с гомоном прошла группа школьников в яркой зеленой форме. Юске фыркнул.

Тодо вздохнул и вдруг потянул его за руку.

— Маки-чан.
— Что? – отозвался Юске, поворачивая голову, и замер, ощутив прикосновение к собственным губам.

Глаза у Тодо были огромные, распахнутые широко-широко, и с такого расстояния казались не синими, а лиловыми, как летние сумерки.

— Я тебя люблю! – широко улыбнулся Тодо, разрывая поцелуй и отстраняясь. – Пойдем?

Завороженный Юске только и смог, что молча кивнуть.

На губах оседал едва ощутимый привкус сакигакэ, в ушах шумело, а перед глазами все еще стояло воспоминание о блике-не-блике, окрасившем глаза Тодо в сумеречный цвет.

Он хотел увидеть это ещё раз. Он, определенно, хотел увидеть это ещё раз.

На территории храма оказалось не так уж и шумно — туристы разбредались по аллеям, невольно приглушая голоса от наваливающегося на плечи ощущения вечности – словно время за высоким деревянным забором застыло, отрезанное неведомой силой от всего остального мира.

Наверное, только в подобном месте и могло родиться суми-э, невольно подумал Юске, продвигаясь вслед за Тодо к «камням любви», перед которыми скопилась небольшая очередь.

— Здесь ведь просят о взаимности, разве нет?
— Именно поэтому мы и здесь, Маки-чан, — улыбка Тодо изменилась на сотые доли миллиметра, и набежавшая на глаза тень держалась не дольше удара сердца, но Юске все равно заметил. Заметил — и всю уютную теплую расслабленность как рукой сняло.

«Ты ведь понимаешь, что не сможешь продолжать общение с ним, когда уедешь?», — зазвучал в голове размеренный голос Рена, и Юске опустил голову.

«Он самый особенный из всех, кого я знаю».

— Моя очередь! — радостно воскликнул Тодо, отвлекая Юске от размышлений, и отпустил его руку, поправляя ободок. — Я хорошо выгляжу, Маки-чан? Нельзя обращаться к богам, выглядя небрежно!

Юске протянул руку, убирая за ухо выбившуюся прядь — Тодо замер на мгновение, задерживая дыхание, Юске почти видел, как оно замирает между влажных приоткрытых губ — и хлопнул его по плечу, подталкивая вперед.

— Иди уже!
— Подсказывать нельзя, — мягко напомнил улыбчивый монах, пока второй, со слишком круглым и мягким лицом, завязывал Тодо глаза яркой красной тканью.

Юске кивнул.

Двадцать шагов. Просто двадцать шагов по прямой – и, если легенды не врут, желание Тодо сбудется.

Юске не был уверен, нравится ему этот вариант или нет. С одной стороны – зачем, если все уже и так понятно, а с другой – он ведь решил перестать думать, так? Пусть все будет так, как будет. От судьбы не уйдешь, и незачем даже пытаться – Ичихара-сенсей когда-то говорил об этом, он вообще был большой фаталист, как и большинство японцев, да и увлечение традиционной культурой наверняка сказывалось.

Тодо тоже был фаталистом.

А ещё у него всегда было идеальное чувство равновесия и направления, как-то раз он пробежался через ручей по брошенной наискосок ветке, толщиной не больше руки самого Юске, и даже не покачнулся ни разу – и поэтому Юске, широко распахнув глаза, смотрел, как Тодо ведёт в сторону – вот он оступился, раз, другой, попытался вернуться обратно, но только забрал в сторону еще больше – и спустя положенных двадцать шагов оказался больше чем в полутора метрах от второго камня.

— Похоже, Оконинуси решил ему отказать, — тихо выдохнул стоящий рядом с Юске монах, тот, что просил не подсказывать, и степенно качнул головой. — О ком бы он ни просил, этот человек — не его судьба. Ваша очередь, молодой человек?

Юске покачал головой, стараясь не смотреть на Тодо, подходящего к ним с лицом, полным горечи и какого-то мрачного смирения.

— Мне не о чем просить.

Тодо эту фразу услышал — конечно же, услышал, не с его слухом и не с такого расстояния пропустить, но не сказал ни слова — только заулыбался так широко и фальшиво, что у Юске едва не свело скулы:

— Похоже, не судьба!

Монах снова качнул головой и отошёл к следующему.

Тодо медленно стух, только остатки улыбки ещё дрожали на губах, как огонек у догорающей свечи.

— Пойдем, Маки-чан? Я хочу домой.
— Уже? — переспросил Юске, и только потом понял, что «домой» — это их номер в рёкане, с выходом на широкую деревянную террасу и завораживающим видом на город из огромного окна.
— Хочешь ещё погулять?
— Нет... — Юске пожал плечами. — Может, ещё вечером — а сейчас, и вправду, можно отдохнуть...

Тодо кивнул — и благодарно сжал его руку.

***

Юске зашёл в номер, протирая волосы после онсена, и довольно вздохнул. Горячие источники здесь были что надо.

— Я же говорил, что тебе здесь понравится! — довольно возвестил Тодо, закрывая за ними дверь. — Разве я когда-нибудь ошибался?
— Частенько, — кивнул Юске и засмеялся, глядя, как Тодо обиженно надувает щёки. — Ладно, ладно, ты всегда прав и никогда не ошибаешься. В таких вещах, по крайней мере.
— А то! — тут же расцвёл Тодо, словно и не расслышал подкола. Юске только покачал головой, продолжая посмеиваться про себя, и достал из сумки расчёску, устраиваясь на полу перед окном:
— Откуда ты вообще про это место узнал?
— С сестрой когда-то был, — объяснил Тодо, присаживаясь у него за спиной и мягко потянув за расческу. Юске покорно отпустил и расслабился, опираясь на руки, позволяя Тодо делать все, что вздумается. — Ещё в младшей школе. Тоже на Ханамацури ездили, не помню уже, правда, кому захотелось и почему нас отпустили....
— А могли и не отпустить?

Тодо сосредоточенно сопел, осторожно разделяя спутавшиеся сырые пряди.

— Ну да. Она, конечно, была старшеклассницей, но девушка же... Это мне можно почти всё.
— Звучит довольно-таки несправедливо.
— Да, сестра тоже так говорила, — хохотнул Тодо. — Но на то воля родителей, смысл спорить? Юске не нашёлся, что ответить. Сам он с трудом мог себе представить ситуацию, в которой ему могли бы что-то запретить. С другой стороны, он ведь тоже не девушка.

За широким панорамным окном утопала в густых сумерках россыпь красно-золотых огней — вечерний Киото; освещённые электричеством окна, вывески, бумажные фонари всех форм и расцветок — всё это создавало впечатление, будто город внизу, под горой, двигается и дышит, как огромный сонный зверь с огненной шкурой, сытый и довольный — вот-вот замурчит, обдавая тёплым дыханием, как большой кот. Зверь-Киото сворачивался в клубок в ладонях подступающей ночи, пальцы Тодо мягко скользили сквозь пряди, массируя и легонько царапая затылок и шею, и внутри, где-то под диафрагмой, тоже сворачивался клубок — пушистый, тёплый, щекотный, от него всё внутри вздрагивало и замирало, и Юске сам замер, прислушиваясь к ощущениям внутри и снаружи и довольно прикрывая глаза. Тодо над ухом еле слышно рассмеялся, щекотно обдавая дыханием шею:

— Ты слишком любишь, когда кто-то трогает твои волосы, Маки-чан. Тебя же голыми руками взять можно сейчас.

Юске поежился и расслабленно откинулся ему на плечо:

— Так бери, раз можно.

Тодо запнулся, напрягаясь, как струна — Юске спиной чувствовал, как в момент закаменели мышцы — а потом длинно выдохнул, медленно обмякая:

— Можно?...

Юске повернул голову и осторожно поцеловал его в шею, улыбаясь.

— Ты ведь сам сказал.

Одним богам ведомо, что на него нашло, но решение отчего-то казалось самым правильным из всех, какие только можно было принять — мягко поддаться рукам Тодо, позволяя уложить себя на спину, засмеяться от щекотки, когда он поцеловал за ухом, и захлебнуться прерывистым вздохом — когда провёл языком по горлу вниз, до ямочки между ключиц. Зверь-Киото сыто мурлыкал в долине, а у них в номере было так тихо, что каждый шорох казался оглушительно громким — и пускал волну мурашек по позвоночнику, и Тодо дышал мелко и часто, и выглядел как человек, добравшийся до воды после путешествия по пустыне.

Юске чуть улыбнулся, отвечая на поцелуй, смыкая пальцы в замок у него на затылке, и закрыл глаза, позволяя себе провалиться в мягкое, тягучее, сладкое до покалывания в солнечном сплетении.

Ни о чём не думать. Это так просто, оказывается – ни о чём не думать...

...просто отвечать на поцелуи, вздыхать в такт, плавясь в своей-чужой нежности, гладить широкие плечи, спину, обводя кончиками пальцев рельеф мышц, проводить ладонями по бокам, по напряжённым бедрам — везде, куда только хватает длины рук, подаваться навстречу и не бояться — не бояться поддаться, не бояться раскрыться, не бояться стать в этот раз ведомым, а не ведущим — это, оказывается, тоже приятно... Тодо что-то шептал, жарко, почти отчаянно, и прикасался, казалось, везде одновременно — как будто и вправду дорвался, прикоснулся горячим языком к соскам — и Юске невольно выгнулся, не сдержав стона.

Ощущения были знакомые и незнакомые одновременно — губы Тодо, руки Тодо, он давно выучил их наизусть, знал каждый изгиб, но копящееся внизу живота возбуждение было совершенно иным, незнакомым — хотелось раскрыться ещё больше, притереться вплотную, почувствовать.... Ещё больше.

Юске сжал бока Тодо коленями, обхватывая ногами талию, и вцепился пальцами в плечи, с которых давно сползла юката:

— Джинпачи...
— Сейчас, Маки-чан, сейчас, — Тодо отодвинулся, и Юске невольно потянулся за ним, повисая на руках. – У меня смазка в сумке, я достану и вернусь.

Юске отпустил его, с недовольным стоном откидываясь обратно.

— Быстрее.

Тодо что-то хмыкнул, зашуршал, копаясь в сумке, потом отошёл куда-то в сторону – юката давно сползла почти до пояса, разошлась спереди, больше открывая, чем скрывая, и Юске проводил его жадным взглядом, чувствуя незнакомый ранее голод, который требовал удовлетворения так быстро, как только возможно.

Вернулся Тодо со смазкой, упаковкой презервативов и небольшой подушкой:

— Тебе так будет удобнее, Маки-чан.
— Хочешь, чтобы я раздвинул перед тобой ноги? — хмыкнул Юске, задыхаясь от накатившего жара, от не дающего покоя сладкого предвкушения — вот оно, совсем скоро, прямо сейчас.
— Хочу видеть твое лицо, — очень серьёзно ответил Тодо и потянул его за пояс юкаты, развязывая, помогая выпутаться из ткани.

Юске отбросил ненужную сейчас юкату куда-то в сторону, не особенно заботясь, куда, и снова вцепился в Тодо, целуя так жадно, как не делал этого никогда — Тодо потрясённо выдохнул, прижимая его к себе с такой силой, что едва не переломал ребра.

— Маки-чан.... Юске...
— Давай уже, Джинпачи. Будешь тянуть — прибью.

В этот раз Тодо даже не засмеялся — кивнул с таким сосредоточенным видом, словно собирался взять королевскую вершину на Тур-де-Франс, и склонился, снова целуя грудь и впалый живот с подрагивающими под бледной кожей мышцами. Юске обмяк, растягиваясь на полу — и запустил пальцы ему в волосы, подталкивая ниже.

Тодо понятливо подвинулся и размашисто лизнул член от основания до головки, вынуждая прижаться к животу. Юске всхлипнул от удовольствия и толкнулся бёдрами навстречу.

— Не спеши, Юске, — выдохнул Тодо, и Юске пришлось крепко зажмуриться, чтобы не вскрикнуть от удовольствия, когда он взял головку в рот, плотно сжимая губами и обводя языком.

Когда в него успел проникнуть обильно покрытый смазкой палец, Юске так и не понял — только раздвинул ноги пошире, всё-таки не удержавшись от стона.

Тодо еще раз коротко лизнул головку — и взял в рот уже по-настоящему, с силой сжимая губы и быстро двигая головой. Юске выгнулся и застонал громче, толкаясь бедрами навстречу.

Легкий дискомфорт от проникновения второго пальца рассосался почти моментально. Юске снова зажмурился. Под закрытыми веками плясали разноцветный искры.

— Джинпачи, — выдохнул он, сдерживаясь изо всех сил. — Джинпачи, стой...

Тодо поднял голову, облизывая губы с видом объевшегося сливок кота, и улыбнулся — Юске готов был поклясться, что мог бы кончить от одной такой улыбки.

— Кончаешь, Юске? Быстрее, чем обычно.

Юске мстительно дернул его за прядь и тут же выгнулся — Тодо согнул пальцы внутри и покрутил ими, растягивая костяшками стенки.

— Давай уже!
— Ну уж нет, Юске, — голос Тодо доносился как будто сквозь толщу воды. — Сегодня я командую.

Он сжал член Юске у основания – так, что стало больно, но тут же отпустил. Возбуждение немного спало. Юске выдохнул.

Пальцы Тодо внутри снова шевельнулись:

— Тебе нравится, когда я делаю так? — Юске сцепил зубы, и Тодо довольно улыбнулся. — А вот так?

Он с силой провел подушечками по простате, и Юске выгнулся всем телом — и тут же вскрикнул, когда в него проник третий палец.

Было больно — и от боли почему-то прошило возбуждением с головы до пят, вынуждая податься навстречу, чтобы насадиться глубже.

Тодо с напускной задумчивостью пошевелил пальцами, развел их в сторону внутри:

— Я ведь знаю, как это приятно, Юске.

Он толкнулся пальцами внутрь, потирая стенки, и Юске всхлипнул, сам пережимая член у основания. Хотелось так, что подгибались пальцы на ногах и сводило промежность.

— Джинпачи, пожалуйста...

Тодо выдохнул, наклонился, грубо целуя его, почти кусая — а потом пальцы исчезли, и к растянутому пульсирующему входу прижалась горячая скользкая головка.

Юске шевельнул бедрами и открыл глаза, глядя Тодо прямо в лицо — ободок давно куда-то пропал, тёмные волосы рассыпались в беспорядке, прилипая к взмокшей коже, и глаза — сиреневые, лиловые, сумеречные — смотрели так, словно пытались зафиксировать каждую мелкую деталь, каждую капельку пота, стекающую по горлу и груди вниз к животу.

— Давай.

Тодо входил отчаянно медленно, миллиметр за миллиметром — так, что Юске мог во всех подробностях прочувствовать, как натягиваются мышцы, наливаясь горячей, режущей болью, как головка проскальзывает внутрь — становится чуточку легче; как твердый, пульсирующий член проникает в него, наполняя жаром, и как плотно его обхватывает его собственное тело. Боль становилась сильнее; Юске попытался дернуться, но руки Тодо, обманчиво расслабленно лежащие у него на бедрах, не дали ему и шанса. Тодо проник до конца и навис над Юске, напряженно всматриваясь в его лицо — а тот вообще почти ничего не видел, плавясь в собственных ощущениях — мешающаяся с возбуждением боль и жар, глубоко внутри, слишком глубоко, слишком много, почти обжигающе — так, что хотелось сбежать, чтобы не сгореть. Вместо этого Юске обхватил Тодо руками и ногами, притираясь вплотную, зажимая собственный изнывающий член между их животами — и хрипло выдохнул:

— Двигайся.

И Тодо начал двигаться — а у Юске в голове последние мысли рассыпались в пепел, оставляя только жаркую оранжевую пропасть в сознании, обжигающую, как кратер вулкана, и с каждым движением наполняющий ее жидкий огонь подступал все ближе — так, что, казалось, он и правда сгорит... Оставалось только цепляться за Тодо крепче, еще крепче, расцарапывая шею и спину, кусая сильные плечи, хрипло, сорванно стонать — и тоже двигаться навстречу, пытаясь слиться еще плотнее.

И оргазм снизу был совсем не похож на тот, что сверху — не яркая слепящая вспышка, а накатывающая волна, медленная, раскаленная, она накрывала с головой, забивая дыхание, лишая зрения, слуха, голоса — реальность растворялась в ней, оставляя только головокружение и ощущение горячей кожи под ладонями.

Когда Юске пришел в себя, он уже лежал на футоне, заботливо вытертый влажным полотенцем и накрытый тонким гостиничным одеялом. Тодо рядом видно не было, но за неплотно прикрытой дверью душевой шумела вода в раковине; Юске выдохнул и откинул одеяло в сторону, поднимая руки и медленно сгибая их в суставах.

Руки двигались также, как и всегда, но по ощущениям было как-то странно.

Ноги тоже, и дело было вовсе не в саднящей пояснице.

Увлеченный своим исследованием, Юске даже не заметил, как шум воды прекратился и Тодо вернулся в комнату.

— Что-то не так, Маки-чан?
— Нет, порядок, — Юске наконец оставил в покое собственные конечности и с наслаждением потянулся. Поясницу тут же прострелило болью. Юске поморщился: — Это всегда так больно?

Тодо засмеялся и подвинул его, укладываясь рядом и привычно подлезая под бок:

— Нет, только в первый раз.
— Ты не говорил...
— Ну, в итоге всё равно всё всем понравилось, разве нет?

Спорить не приходилось.

Юске еще раз сыто выдохнул и повернулся на бок, по привычке обхватывая Тодо руками и пригребая поближе.

Внизу, в долине, сыто мурчал сквозь сон золотой зверь-Киото.

Тодо ровно тихо дышал куда-то между плечом и шеей — ещё не спит, но уже отключается, Юске хорошо помнил эти минуты, когда Тодо — обычно — ворчал сквозь дрему и нёс всякий сонный бред. Сегодня он молчал, и это тоже было приятно.

Юске уткнулся носом в пахнущую травяным шампунем черноволосую макушку и прикрыл глаза, позволяя разливающейся по телу приятной усталости захватить его и утянуть в черноту крепкого сна без сновидений.

Не думать ни о чем и впрямь было очень легко.