Наверное, боги сошли с ума (Yowamushi Pedal)

Глава 3

Юске никуда не пошёл.

Рен пришёл сам.

Юске знал, что произойдёт этой ночью ещё до того, как брат запер дверь изнутри — и даже грызущее чувство вины не могло заглушить тревожно-сладкого предвкушения.
Где-то далеко, в другом крыле дома, их ничего не подозревающие родители ложились спать.

Где-то ещё дальше, на краю света — в Канагаве, Тодо отправлял ему сообщение с пожеланием спокойной ночи и миллионом смайликов.

Юске чувствовал себя последней мразью, когда думал об этом — и был абсолютно, безоговорочно счастлив, когда прикосновение брата к лицу начисто вымело из головы все мысли. Когда Рен потянул из его стиснутой руки телефон, пальцы разжались сами.

— Так это тот самый мальчик? — протянул Рен, глядя на заставку — ее поменял Тодо, поставив их общую фотографию, и Юске поленился спорить. — Красивый. У тебя хороший вкус, Юске.
— Интересно, почему тебя не смущает тот факт, что это именно мальчик? — Юске отнял у Рена телефон, захлопнул его и отложил на стол. — Ведь было бы логичнее встречаться с девушкой в такой ситуации.

Рен рассмеялся:

— Юске, я наблюдаю за тобой с рождения! Ты и девушка? Серьёзно? — он хмыкнул и провел пальцем по губам Юске.

Младший прикрыл глаза.

— Вот это сейчас было обидно, знаешь.
— В самом деле?

Юске вздохнул.

— Нет. Конечно, нет...

Рен улыбнулся — а потом наклонился и поцеловал его.

Мир вокруг взорвался. Всё прочее потеряло значение.

Юске сам не понял, когда оказался лежащим на кровати, вдавленным в матрас телом брата — и не желал задумываться, просто обнимал его за шею и целовал, как в последний раз в жизни. Все это было слишком похоже на сон — один из тех прекрасно-постыдных снов, что терзали его большую часть жизни.

Это было в тысячу раз лучше любого сна, потому что происходило по-настоящему, хотя осознание этого до сих пор не укладывалось у него в голове.

Юске застонал, когда брат протиснул своё колено между его бёдер, и разорвал поцелуй:

— Рен... — брат пошевелился, потираясь бедром о пах Юске, и у него тут же перехватило дыхание. — Рен! Я...
— Тише, Юске, — Рен улыбнулся, скользнул губами по щеке вверх до скулы и лизнул ушную раковину — Юске взрогнул и невольно выгнулся, прижимаясь теснее. — Хороший мой... — брат чуть прикусил кончик уха, обвёл его языком, и Юске потерял волю.

Ни одно прикосновение Тодо не могло заставить его забыть обо всем. Ни одна, даже самая развратная ласка не сводила с ума настолько. Юске подумал, что ему должно быть стыдно — но почему-то не было ни капли, а потом брат скользнул ладонью под одежду, проводя по его животу и груди и одновременно задирая футболку, и Юске стало плевать абсолютно на все — он бы не смог отвлечься, даже если бы в соседнем квартале взорвалась ядерная бомба.

Он судорожно вцепился в рубашку Рена и зажмурился, пытаясь дышать глубже и ровнее. Брат усмехнулся и прижался губами к родинке у него под глазом, прочиртил кончиком языка влажную дорожку к такой же у уголка рта — и прижался к губам, целуя с такой нежностью, как будто Юске мог расствориться у него в руках.

— Не бойся, Юске. Я с тобой, поэтому — никогда ничего не бойся.
— И не думал бояться, — хрипло отозвался Юске, открывая глаза и глядя на брата снизу вверх. — Я уже давно не ребёнок, чтобы прятаться за твоей спиной, — и потянул за воротник рубашки, попросту срывая пуговицы — расстегнуть их все равно не получилось бы, руки дрожали нещадно.
— Вот и хорошо, что не ребёнок, — выдохнул Рен, разом весь меняясь — будто маску сорвали; куда только подевалась расслабленность и ленивая небрежность — весь напряжён, как струна, скулы горяд, а о тёмный взгляд можно обжечься — зрачки расширены настолько, что обычно светло-карие глаза кажутся почти чёрными.

Юске знал, что выглядит так же.

Рен помог стянуть рубашку — в четыре руки дело пошло гораздо быстрее — и потянул за край футболки Юске, вынуждая поднять руки. Отбросил в сторону яркую тряпку и надавил ладонью на обнажившуюся грудь, задевая пальцами соски. Юске выгнулся, подставляясь под ласку, и потянулся к застежке мягких домашних брюк.

— Не так быстро, — Рен перехватил его руки, завёл их за голову, сжимая запястья. — Не торопись, Юске.

Юске раздражённо дёрнулся, пытаясь освободиться. Бесполезно.

Он сглотнул и прикрыл глаза.

Прохладный воздух холодил разгорячённое тело, но это не спасало от голодного взгляда, под которым, казалось, плавилась кожа. Юске напрягся ещё раз, надеясь всё же освободить руки — и невольно вскрикнул, ощутив прикосновение влажного горячего языка к соску.

Он и не думал никогда, что может быть таким чувствительным.

Брат лизнул сосок ещё раз, словно примеряясь, чуть прикусил его — Юске застонал громче и ниже, напрягаясь всем телом — сжал губами и пососал, щекоча напряжённый кончик языком.
Юске сорвался на всхлип на вдохе и обхватил Рена за пояс ногами, пытаясь прижаться ближе и потереться. Рен отпустил его сосок, подул на влажную кожу, заставляя всё тело покрыться мурашками, и освободил руки Юске — тот тут же вцепился ему в плечи, притягивая к себе.

Рен прищурился — так, что у Юске от одного взгляда словно огнем полоснуло по нервам — и выпрямился. Положил ладони ему на бёдра, вынуждая развести их еще шире.

Юске застонал и невольно толкнулся вперёд, запрокидывая голову.

— Ну пожалуйста!..
— Ты всегда был такой нетерпеливый, Юске?

Юске раздраженно зашипел и дёрнул Рена за волосы, вынуждая наклониться ближе; обхватил руками за шею, прижимаясь вплотную, и укусил за мочку уха, тут же выпуская её и зализывая укус.
У Рена сбилось дыхание — а потом он сжал Юске так, что затрещали ребра.

И Юске поплыл. Рен целовал его, сжимал, царапал, скользил по отметинам языком, прикусывал кожу, оставляя следы; кусал всерьез, так, что было действительно больно — и от этой боли возбуждение захлёстывало с новой силой.

Всё было совсем так, как в его снах.

Всё было гораздо лучше, чем в его снах.

Он хотел, чтобы это продолжалось вечно — ни о чем не думать, только чувствовать, как пересыхает горло, грохочет кровь в ушах и возбуждение сворачивается тугой пружиной внизу живота, требуя выхода.

Когда Рен стянул с него пижамные штаны вместе с бельём и коснулся дыханием головки напряжённого члена, Юске перестал осознавать что-либо вовсе.

Оргазм оказался похож на смерть — словно яркая белая вспышка ослепила, оглушила и, казалось, превратила мозги в кашу. Связь с телом как будто выключили — Юске понял, что гладит Рена по голове только тогда, когда тот перехватил его ладонь. Сам он этого не ощущал совершенно.

— Я потому и уехал, — обьяснял Рен чуть позже, когда Юске немного пришёл в себя. Они лежали обнявшись на по-прежнему не расстеленной постели, и Рен выводил какие-то мудрёные узоры на животе Юске, заставляя того вздрагивать каждый раз, когда горячие пальцы задевали чувствительное местечко чуть пониже пупка.
— Ты уже тогда? — Юске поежился от щекотки, но отодвигаться даже не думал — отчасти потому, что тело ещё плохо его слушалось, отчасти потому, что просто не хотелось.
— Ну да, — Рен улыбнулся чуть смущённо и уткнулся Юске в макушку. — Я не собирался ничего делать, но ты так от меня шарахался, что я подумал — ты обо всем догадался, и решил уехать.
— Сбежать.
— Не занудствуй.

Юске фыркнул и душераздирающе зевнул.

— И что тогда вот сейчас было?
— Ммм... — притворно задумался Рен. — Ты помнишь, мы спали вместе перед моим отьездом?

Юске вспыхнул.

— Заткнись.
— Ты был такой милый...
— Заткнись, я сказал!
— И я подумал — жаль только, что ещё совсем маленький, придется подождать.

Юске притих.

— И сколько ты собирался ждать?
— Ещё почти полтора года, — Рен прижал его к себе, игнорируя возмущенное сопение. — До конца старшей школы. Кто же знал, что ты окажешься таким... активным, — он провёл ногтём по старому засосу, оставленному Тодо. Юске дёрнулся. — Пришлось сменить планы.

Юске не ответил — молча выполз из-под обнимающей его руки. При воспоминании о Тодо его замутило.

Что же он, чёрт возьми, натворил?

— Юске? — позвал его Рен, садясь и пытаясь обнять. Юске увернулся и сполз с кровати на пол.

Оставленный на столе телефон подмигивал уведомлением о двух пропущенных сообщениях.

«Ты уже спишь, Маки-чан? Я хотел поболтать перед сном, но лучше не буду тебя будить, ты такой бука, если не выспишься!
Спокойной ночи, Маки-чан, и счастливого Рождества!»

Юске невольно улыбнулся и открыл следующее — тоже от Тодо. Улыбка медленно сползла с его лица.

«Зачем ты сказал сегодня правду, Маки-чан? Я был бы только рад, если бы ты соврал. Я бы поверил во всё, что угодно, только бы не было так больно.
Я и сейчас поверю. Ты можешь сказать мне что угодно, и я буду верить — только, пожалуйста, люби меня, Маки-чан».

— Что-то случилось? — Рен подошёл к нему со спины и попытался заглянуть в экран. Юске моментально захлопнул раскладушку — показывать что-то настолько личное не хотелось, даже брату. Особенно ему.
— Что ты собираешься делать дальше, Рен? — спросил он вместо ответа, разворачиваясь к брату лицом. — Вот, мы все выяснили, и оказалось, что больные извращенцы здесь мы оба — что дальше?

Рен поджал губы.

— Ты считаешь это извращением?
— А ты нет? Мы братья!

Рен вздохнул.

— Допустим. Но мы любим друг друга, тут уже ничего не поделать — так почему бы нам не попытаться?
— Это не та вещь, у которой есть будущее, — медленно произнес Юске, и голос у него разом осип, словно сдавленный тяжестью озвученного. — Никакого будущего, Рен. Только вечная ложь и прятки по углам, я не хочу так жить, — он покачал головой, пряча лицо за волосами. — Не хочу.

Рен обнял его, и руки у него были гораздо холоднее, чем несколько минут назад, когда они лежали в постели.

— Я ведь сказал тебе ничего не бояться, Юске. Что ты мне ответил?
— Что я ничего не боюсь, — проворчал Юске, утыкаясь лицом ему в грудь.
— Ну и что теперь?

Юске молчал.

— Ты мой, Юске. С самого твоего рождения, с первого дня — ты мой. Я смогу защитить тебя. Разве я хоть раз подводил тебя, Юске?

Пришлось признать, что нет.

— Так доверься мне. Не думай ни о чём, — он запустил пальцы в волосы Юске, массируя затылок под ними. — Смотри только на меня, а я возьму на себя всё остальное — так же, как и всегда.

Юске молчал, крепко, почти до хруста сжимая телефон с сообщениями от Тодо и его фотографией на заставке.

Он мог бы отказаться и сделать то, что любой другой человек посчитал бы правильным — всего несколько часов назад смог бы, и не стал бы даже сомневаться — быть может, только немного сожалеть. Самую малость.

Мог бы, но не сейчас — не тогда, когда он уже успел узнать, как это — быть с Реном. Не как братья, не как лучшие друзья, которыми они были в детстве, а... вот так. Так, как он мечтал, но никогда не верил, что желания осуществятся.

И сейчас не было никакой силы, что смогла бы заставить его отказаться от этого.

Обнимать Рена, который всегда был выше почти на голову, оказалось очень удобно.

— Не отпускай меня, пожалуйста.

Рен улыбнулся.

— Конечно, Юске.

***

До оттьезда Рена Юске более-менее держался — во всяком случае, у него получалось сохранять спокойствие и даже верить, что всё будет хорошо; но как только брат в очередной раз покинул родной дом, тщательно упрятанный в дальние уголки сознания ад снова развернулся во всю мощь.

Было стыдно перед родителями, было просто невозможно стыдно перед Тодо, который будто бы и подозревал что-то, но тему больше не поднимал — улыбался и болтал как ни в чем не бывало. Юске по-прежнему всякий раз был рад его видеть, и щемящая тоскливая нежность никуда не подевалась, и его мельтешение, как и раньше, приносило некоторое умиротворение — так что Юске, абсолютно изведясь, начал вытаскивать Тодо на встречи едва ли не чаще, чем наоборот. Рядом с ним — обнимая его, держа за руку, даже просто глядя на то, как он занимается своими делами — было спокойнее, и почти получалось не думать о плохом — гораздо приятнее было смеяться над шутками Тодо и мечтать о том, как они посоревнуются в следующем сезоне — это будет их последнее лето, и они обязательно должны встретиться на Межшкольных, и Тодо много и часто говорил о том, что их собственной вершиной станет горная контрольная точка первого дня.

Юске думал о солнечном летнем дне, стрекоте шин, ветре в лицо и горной трассе только для них двоих — и становилось легче. Тодо улыбался, и улыбка его была как отблеск того самого солнечного лета — Юске тянулся к ней, и Тодо никогда не отказывал — только щурился довольно, пряча за ресницами глаза, синие, как летнее небо.

И в такие моменты почти верилось, что ещё удастся всё перерешить и попытаться построить нормальную жизнь.

А потом он приходил домой, и Рен звонил ему в Скайп — и накрывало с новой силой. И отчаянная тоска, и не менее отчаянное желание, и полная, абсолютная безысходность — и от осознания всей бессмысленности их отношений, и от понимания, что ни за что от них не откажется.

— Я бы хотел, чтобы ты поступил в университет в Лондоне, — заявил Рен в один из таких созвонов.

Юске пожал плечами:

— Это само собой разумеется, разве нет?
— В этом сентябре, Юске.

Юске нахмурился, соображая.

— Рен, я в марте заканчиваю только второй класс. И в университет попаду не раньше, чем через полтора года.
— Сдай экзамены досрочно в августе, и приезжай. Я подговорю дядю Джеймса, он поднимет кое-какие связи, устроим тебя в университет искусств — перешлешь им факсом свои работы и пройдешь собеседование по скайпу, это не такая уж и проблема.
— Не думаю, что это имеет смысл. Год — это не так уж и много.

Рен взодхнул.

— Юске, ты давно себя в зеркале видел?

Юске смотрел в зеркало регулярно, и прекрасно помнил, что там отражается. Тодо уже давно перестал верить в то, что круги под глазами и общая зомбиподобность — это от усиленных тренировок днём и не менее усиленной учёбы по ночам.

— Ты же себя изводишь. Я хочу, чтобы это закончилось, понимаешь? Чтобы тебе больше не приходилось думать об этих всех вещах.

Юске пожевал губу.

— Всё не так плохо, как ты думаешь?
— Разве? Как часто ты видишься с тем мальчиком, Юске?

Юске молча проглотил упрёк. Возразить было нечего — он виделся с Тодо так часто, как это было возможно, и прекрасно понимал, что на месте Рена давно бы уже сошёл с ума от ревности.

— Чем он вообще так тебя зацепил? И не надо мне про велоспорт — люди, которых обьединяют только гонки, не стали бы проводить столько времени в межсезонье.
— Он... — Юске замялся, пытаясь подобрать правильные слова. Тодо был мечтой, свежим ветром, беззаботным летним днём, он прятал солнечные блики под ресницами и улыбался так, что вокруг разом становилось светлее, Тодо был целым миром — ярким, как детская игрушка, звонким и смеющимся, совершенно недоступным для кого-то вроде Юске и оттого ещё более притягательным, но не обьяснять же это Рену? — Он особенный.
— Насколько особенный?
— Самый особенный из всех, кого я знаю.

Рен помолчал, мрачно потягивая кофе из пузатой кружки.

— Но ты его не любишь.

Юске покачал головой и подтянул колени к груди, пряча в них лицо.

— Он не для кого-то вроде меня, понимаешь? — глухо произнес он. — Это... Это как смотреть фантастический фильм, понимаешь? Ты можешь сколько угодно восхищаться миром по ту сторону экрана, но всё равно никогда туда не попадешь, и все, что тебе остается — это смотреть и покупать фанстафф, чтобы хоть как-то приблизиться к той вселенной. Тут примерно так же. Понимаешь?

Рен вздохнул:

— Думаю, что да, хотя мне не нравится твоя к нему привязанность, — он помолчал ещё немного. — Ты ведь понимаешь, что не сможешь продолжать общение с ним, когда уедешь?

Юске кивнул, не поднимая головы.

— Так что ты решишь? Остаёшься до конца обучения?
— Я... Я подумаю, — выдавил Юске после паузы. — Я не знаю... Нужно подумать. Прости.
— Подумай, — кивнул Рен, отставляя в сторону кружку и берясь за мышку. — Я не смогу позвонить в следующие несколько дней, так что созвонимся уже в среду. Я буду ждать твоего ответа.

Юске кивнул. Взгляд Рена смягчился.

— Я люблю тебя, Юске.

Звонок оборвался.

Юске несколько минут глядел на экран, а потом подтянул к себе ноутбук и подрагивающими пальцами медленно набрал сообщение.

«И я тебя».

***

— Давай сьездим куда-нибудь на каникулах?

Тодо валялся на постели, улегшись животом на колени Юске, и листал какой-то цветастый журнал, пока сам Юске выполнял задание для художественной школы — рисовал портрет с натуры. Натура завозилась и продемонстрировала ему яркий глянцевый разворот.

— В Киото. Ты был в Киото, Маки-чан? Я знаю там отличную гостинницу, прямо возле Киёмидзу-дэра! Там очень красиво, тебе точно понравится!
— Хм.

Юске отвлекся от рисунка, положил руку на голову Тодо и легонько надавил, возвращая в прежнее положение. Тодо довольно зажмурился, потираясь макушкой о ладонь, и принял прежнюю позу.

— Так что, Маки-чан? Давай, соглашайся, будет весело! Хотя бы на два дня — представляешь, как будет здорово провести их только вдвоём?
— Посмотрим, что у меня с занятиями в студии.

Тодо округлил глаза:

— Вы занимаетесь и на каникулах тоже?
— Обычно да, — Юске скептично прищурился, засунул карандаш за ухо и, взявшись за ластик, принялся подправлять неудачную линию. — Как раз больше времени для того, чтобы позаниматься как следует — не нужно думать о том, что еще школьные уроки ждут. Да и Ичихара-сенсей может назначить занятия в эту неделю почаще, чтобы больше успеть.

Тодо недовольно засопел, утыкаясь носом в журнальный разворот и болтая ногами в воздухе:

— Зачем тебе вообще так усиленно этим заниматься? До поступления в университет ещё целый год!

Юске промолчал. Он так толком и не решил, будет ли заканчивать школу досрочно, но всё же просмотрел правила поступления в Лондонский университет искусств на следующий год и решил возобновить занятия не только в художественной студии, но и нанять учителя для индивидуальных занятий. Ичихара-сенсей, не смотря на то, что прославился как художник суми-э, знал и умел очень много, а педагогом и вовсе был превосходным — посещать его занятия было сплошным удовольствием, не смотря на то, что от студии до станции приходилось бежать, чтобы успеть заскочить в последний поезд.

К тому же, общая загруженность здорово прочищала мозги от лишних мыслей. В дни, когда бывали тренировки в велоклубе, сил и вовсе хватало только едва-едва доползти до душа и кровати.
Замедлять темп на каникулах Юске не планировал.

Тодо молчал подозрительно долго; глянув на него, Юске понял, что опоздал — тот уже весь подобрался, как кот перед прыжком, и смотрел на него сквозь хитрый прищур.

— Маки-чан, ну пожалуйста, — протянул он, подбираясь ближе. Альбом и пенал с принадлежностями таинственным образом исчезли из доступного Юске пространства, а Тодо с довольным видом уселся на него верхом, обвивая руками и ногами почти вплотную. — Всего два дня, Маки-чан, ты не пропустишь много! А я буду благодарен... — последнюю фразу он почти промурлыкал, недвусмысленно потираясь о Юске всем телом и задевая губами ухо.

Юске вздохнул. От прикосновений по телу разбегались жаркие мурашки и стекались к паху.

— У меня родители дома.
— А мы тихо, - шепнул Тодо, проводя языком по коже за ухом.

Юске вздохнул — и одним движением перевернул его на спину, наваливаясь сверху:

— Ты разве умеешь тихо?
— Я очень постараюсь, — пообещал Тодо, развратно улыбаясь, потянул с Юске свитер.

Юске поднял руки, поёжился от прикосновения воздуха к голой коже и помог довольному Тодо выпутаться из толстовки.

— Ну постарайся.

***

Конец учебного года приближался как никогда стремительно. Учёба, тренировки и рисование слились в одну сплошную бешеную карусель: с одной стороны наседал Тодо, забрасывая его сообщениями с видами Киото и восторженными воплями, с другой молчаливо давил Рен. Он ничего не говорил и о досрочном окончании школы больше не упоминал ни разу, но прислал файл с датами проведения собеседований в университет и примерный список вопросов, задаваемых иностранцам. То, что в ответе он не сомневается, было очевидно. Юске и сам с каждым днём все больше понимал, что дальше так продолжаться не может.

Единственным островком спокойствия оставались занятия у Ичихары-сенсея — старик приносил чай, печенье или цукаты, иногда фрукты, и заводил длинные вдумчивые беседы обо всем на свете. Особого участия Юске не требовалось — он только поддакивал и переспрашивал иногда. Слушать было интересно — ничуть не похоже на болтовню одинокого старика, и Юске искренне полюбил эти вечерние часы, наполненные вкусом хорошего зелёного чая, тихим старческим голосом и запахами красок, растворителя и чистых холстов.

Ичихара-сенсей имел манеру ставить рядом свой мольберт и рисовать в той же технике и на ту же тему, что и Юске. Сначала он не слишком понял, а потом втянулся — наблюдать, как сенсей выполнял тот или иной приём, было гораздо лучше любых, самых подробных обьяснений.

— Ты поедешь куда-нибудь на каникулах, Макишима-кун? — поинтересовался сенсей однажды в начале марта, когда они рисовали акварельный пейзаж а ля приме.
— Не знаю, — сосредоточенно отозвался Юске. С акварелью у него всегда не ладилось, а а ля прима и вовсе поддаваться не хотела — все засыхало раньше, чем он успевал закончить. Приходилось смачивать бумагу заново — вопиющие нарушение, вообще-то, но если бы он начал все заново, то точно бы не успел.

Получалось паршиво. Юске злился.

— Неужели никаких планов?
— Ну... — Юске нахмурился. Лист снова был слишком сухим. Он вздохнул и отложил кисть. — Меня звали в Киото на пару дней.
— Отчего же не поехать?

Юске мрачно посмотрел на испачканные краской пальцы и потянулся за тряпкой.

— Я думал, мы будем усиленно заниматься.
— Отдыхать тоже нужно.
— Но экзамен уже скоро!

Сенсей тихо рассмеялся — и Юске замер. Он никогда не слышал его смеха.

— Молодость прекрасна, не так ли? Вечная гонка на пределе возможностей. И не обьяснить вам, что бежать нужно совсем в другую сторону. Знаешь, в чем твоя проблема? — сенсей указал на неудачный рисунок, и Юске опешил от внезапной смены темы. — Ты слишком много думаешь. Эти техники для того что внутри, а не для того, что снаружи. И раз уж ты так хочешь заниматься, то это будет твоим домашним заданием на каникулы.
— А ля прима?
— Нет, к ней мы вернемся позже, — сенсей улыбнулся, и Юске невольно засмотрелся на то, как от уголков его глаз разбегаются морщинки-лучики. Спохватился и смущенно отвел взгляд. — Твоё задание — научиться не думать. А чтобы было легче учиться, нарисуй мне суми-э с видом из окна гостиницы в Киото. Посмотрим, как ты справишься с этим заданием.

Юске прикусил губу.

— Не думать? Но...
— Просто попытайся, — обрвал его сенсей и поднял со столика поднос с чашками. — Что же, раз уж у нас не сложилось сегодня с рисованием, может, составишь одинокому старику компанию за ужином?