Сделка

1

Неделя первая Для кого-то одна только мысль о посещении Азкабана была мучительной и ужасной, но не для нее. Как ни странно, Гермиона Грейнджер не ощущала сейчас ничего, кроме спокойного, даже безразличного, любопытства. Правда, она знала, что пробудет здесь всего лишь час или около того, поскольку задача перед ней стояла только одна: посетить заключенного номер 1625 с целью ознакомления того о начале нового этапа его персональной программы реабилитации и социальной адаптации в послевоенном магическом сообществе. Немногие волшебники соглашались выбрать Азкабан своим рабочим местом. Казалось, сами стены тюрьмы, сложенные из грубо обработанного серого камня, вытягивают тепло и спокойствие души из каждого, кто осмелится переступить ее порог. Вытягивают даже теперь, когда дементоры давно уже изгнаны отсюда. Но Гермиона была слишком увлечена поставленной перед ней (причем на добровольных началах) задачей. Перспектива работы с узником Азкабана даже наполняла ее воодушевлением. Да что скрывать? Гермиона ясно осознавала, что это задание может позволить ей разорвать привычный круг скучных, рутинных и, сказать по правде, слегка опостылевших обязанностей, которые она выполняла в Министерстве вот уже несколько лет подряд. Она уже давно желала для себя чего-то нового, необычного, пусть даже сложного и практически невыполнимого. Сложности не пугали, а лишь подстегивали ее. Конечно же, она тщательно подготовилась к этому визиту. Кроме приобретенного оберега, защищающего от постороннего ментального воздействия, волшебница воспользовалась еще и специальной магловской методикой медитации, рекомендованной ее тетушкой Вероникой для предотвращения и снятия стресса. Накануне вечером Гермиона не поленилась и потратила на медитирование почти целый час. Но не только от страха она пыталась защитить себя так тщательно. Проблема крылась еще и в том, что заключенный номер 1625 представлял в своем роде уникальный экземпляр. Он ненавидел Гермиону, во всяком случае, она была в этом почти уверена. Гермиона же в свою очередь, как она думала, ненавидела его. Нет, конечно, не лично его! Еще учась в Хогвартсе, она ненавидела его сына, хотя, как ни странно, достаточно мало знала о самом отце. Однако и того, что знала, было вполне достаточно, чтобы уже заранее испытывать к этому человеку раздражение, смешанное с глубокой неприязнью. Его знаменитое высокомерие, его презрение к таким, как она, его упорное нежелание признать за маглорожденными обычные общечеловеческие права — все это уже служило причиной ее более чем предвзятого отношения к отбывающему наказание волшебнику. Но во всем этом имелся и сильнейший вызов, побудивший Гермиону взяться за столь непростое задание. Она хотела им заняться и не собиралась ни в чем уступать узнику Азкабана номер 1625. Гермиона знала, что согласие на сотрудничество с ней будет иметь решающее значение для его освобождения, и четко понимала, что уж чего-чего, а свободы любой заключенный жаждет больше всего на свете. Тем более он, осведомленный, что жену и сына пощадили, и им удалось избегнуть наказания. Его семье крупно повезло: все их поступки во время финальной битвы и фактический отказ от служения Волдеморту оказались для Визенгамота очевидным признаком искреннего раскаяния. Не смог выкрутиться лишь глава семейства, которому так и не удалось доказать судьям, что служил хозяину лишь из постыдной банальной трусости. Очевидно, Визенгамот не поверил ему, поскольку приговор суда звучал однозначно: заключение в Азкабан (место, с которым этот волшебник был уже неплохо знаком) на неопределенное время, чтобы дать возможность обдумать свои ошибки и раскаяться в своих преступлениях. Заключенный номер 1625 находился в отдельной камере. Небольшой, с маленьким окошком, расположенным выше человеческого роста, узкой кроватью, с туалетом и крошечной раковиной, деревянным стулом — и все. Больше ничего. Дверь замыкалась на обычный замок и в дополнение запечатывалась заклинанием, так что ни единого луча света после захода солнца не проникало к узнику из коридора. А благодаря тому, что камера была звукоизолированной, ушей охранников не могли достигнуть ни крики страданий, ни мольбы о помощи. И все же, попав в это мрачное здание и последовав за сопровождающим охранником, Гермиона невольно напряглась в ожидании отчаянных человеческих воплей. В эту минуту ей казалось, что из каменных стен Азкабана будто сочатся боль и мучения узников, копившиеся в них столетиями. Сырость, холод, капающая с потолочных сводов вода — все это выглядело настолько удручающе, что Гермиона не выдержала. По телу пробежала такая сильная дрожь, которую заметил даже охранник, ведущий ее к нужной камере. Он искоса взглянул на посетительницу и скривил тонкие сухие губы в усмешке. Путь к заключенному номер 1625 оказался неимоверно долгим. Прошло уже невесть сколько времени, а они все шли и шли вверх по темным коридорам и узким винтовым лестницам из выщербленного камня. Наконец, когда Гермионе начало казаться, что они добрались до самых верхних этажей, охранник остановился. Она недоуменно огляделась по сторонам — никаких дверей рядом не оказалось. Но уже в следующую секунду ее провожатый взмахнул палочкой, и в каменной кладке, сместившейся на глазах, начал проявляться еле заметный узор, напоминающий очертаниями дверь. — Пришли. Это здесь, — хмуро буркнул охранник. — В вашем распоряжении час. Дверь будет заперта с обеих сторон. Было заметно, что ему не терпелось уйти. — А что мне делать, если решу выйти раньше? Будто выдавливая из себя слова, сопровождающий соизволил пояснить: — Примените Инкарцеро Оверто. У вас с собой остается палочка, используйте ее. Он постучал по двери, и та медленно распахнулась со странным звуком, похожим на стон. Охранник кивком головы указал ей на раскрытый проем, и Гермиона ощутила, как ее впервые охватывают сомнения. Сердце клокотало в горле, словно бешеное, и она боялась, что этот хмурый тип тоже сможет услышать его. Собравшись с силами, Гермиона глубоко вздохнула и шагнула через порог. А уже в следующий миг тяжелая дверь захлопнулась за ее спиной с унылым и громким стуком. Оказавшись внутри, Гермиона невольно заморгала (частично от шока, частично от непривычного полумрака, царившего в этой крошечной комнатке). Лишь спустя несколько секунд она смогла различить высокую фигуру с копной длинных светлых волос, стоящую чуть сбоку от нее в темной нише, и задохнулась, ни в силах ничего сказать. Фигура же тем временем шагнула вперед, и Гермиона наконец смогла разглядеть лицо заключенного, хотя это и оказалось непросто. Перед ней и впрямь стоял Люциус Малфой. С щеками, покрытыми темной щетиной, с неухоженной лохматой шевелюрой и темными кругами под глазами — сейчас он выглядел еще ужасней, чем Гермиона видела его тогда, в мэноре, в последние дни войны. Кое-как откашлявшись и с трудом сглотнув, она уже собралась начать разговор, как вдруг столкнулась с ним взглядом и, не сдержавшись, снова приоткрыла рот от изумления. Только теперь оказалась удивлена другим — тем, как ярко сверкнули его глаза. Припухшие, с покрасневшими тяжелыми веками, они по-прежнему были глубокого серого цвета и выглядели такими ясными, что почти слепили ее. Гермиона не хотела признаваться себе, что оказалась почти поражена. Люциус Малфой сделал еще один шаг и вопросительно вскинул спутанную бровь. На что уже пришедшая в себя Гермиона приподняла подбородок и четко, спокойно произнесла: — Добрый день, мистер Малфой. Поначалу ответом служила тишина, но потом волшебница услышала, как Люциус Малфой хрипло и холодно бросил: — И что это значит? Его вопрос застал Гермиону врасплох. И голос тоже. Он был сейчас намного ниже, чем помнилось ей по прошлым встречам. Не просто хриплым, а каким-то… пустым. Ровным счетом никаких эмоций не слышалось в теперешнем голосе Малфоя. Никаких… — П… простите? — она не заметила, как начала заикаться. — Что означает это ваше «Добрый день»? — Я… — Гермиона подумала, что приветствие показалось ему смешным и оскорбительным, и покраснела. Заметив это, Люциус пояснил: — Уж не знаю, насколько и для кого этот де… — с ноткой сарказма начал Малфой, но она перебила его. — Сейчас чуть больше трех… И тут же по его выразительному взгляду поняла, что сморозила глупость. Заключенным не сообщалось о том, сколько времени, потому что это было им без надобности. На Гермиону вдруг нахлынуло ощущение какого-то необъяснимого стыда. Она будто специально подчеркнула его теперешнее положение. — Почему они прислали вас? — снова холодно, но вполне определенно спросил Малфой. — Потому что ваша программа реабилитации перешла на новый этап. — Это я знаю, — он поморщился. — Я имел в виду: почему именно вас? — Больше никто не захотел вести ее и… — Ну надо же! Прям горжусь собой… — горько усмехнулся Люциус. — Послушайте, мистер Малфой! Если вы пройдете ее успешно, то будете освобождены. — И что же конкретно подразумевает под этим «успешно» ваше начальство, милейшая мисс Грейнджер? Гермиона пожала плечами. — Добровольное сотрудничество, прежде всего. И, конечно же, ваше поведение должно убедить меня в том, что темное прошлое Люциуса Малфоя действительно осталось в прошлом. — Убедить вас? — Да. — Значит… они решили протестировать меня… Запланировали эксперимент. Хотят покопаться в моей голове и только потом решить, действительно ли я здоров и чист для возвращения в приличное общество? — его горький сарказм жалил, словно маленькие колкие льдинки. — Не совсем так… Скорее это включает в себя цикл бесед с вами. Ничего не ответив, заключенный отвернулся и уставился в стенку камеры, давая понять, что отказывается. Помолчав, Гермиона добавила: — Я буду здесь в течение часа, мистер Малфой. Насколько я понимаю, на протяжении трех лет собеседников у вас не имелось. Моя персона, конечно, не идеальный вариант, но будь я на вашем месте, то не упустила бы возможности пообщаться хоть с кем-то. Малфой так и остался стоять, повернувшись к ней спиной. Он по-прежнему молчал. Подождав еще немного, Гермиона подошла к единственному имеющемуся стулу и присела на него. Прошло еще минуты полторы. Упрямое молчание продолжалось. Гермиона, тоже не произнося ни слова, изучала его спину. И знаменитую шевелюру, которая сейчас стала еще длиннее и была бы по-прежнему прекрасна, если бы не выглядела такой спутанной и потемневшей от грязи. Она поймала себя на мысли, что руки ее просто чешутся от необъяснимого желания взять расческу и привести эту копну волос в порядок. «Эм-м… Нет, я, конечно, могла бы использовать магию, но почему-то ужасно хочется сделать это руками. Самой… Черт! Я не буду об этом думать!» По-видимому, ему позволили остаться в собственной одежде, потому что одет был Малфой в черные брюки и длинный черный сюртук, доходящий почти до колен. В глаза Гермионе бросилось, что когда-то вещи были прекрасны — добротные, дорогие. Но время не пощадило и их: сейчас они стали какими-то посеревшими, по швам начали рваться, да и манжеты выглядели неаккуратно потертыми. Продолжая изучать его, Гермиона молчала и ждала. «Что ж, мистер Малфой, решили поиграть в молчанку? Нет проблем! Я не доставлю вам удовольствия, показывая, что разочарована». И дождалась! Совершенно неожиданно Малфой вдруг повернулся и взглянул на нее, эффектно демонстрируя надменное удивление приподнятой правой бровью. — Вы все еще здесь? Его голос сочился сейчас нарочитой сардонической вежливостью, такой привычной и знакомой по прошлым встречам, что это почти обрадовало Гермиону. Но, отдавая себе отчет, что в молчанку могут играть двое, ничего не ответила. Малфой откровенно уставился на нее в ожидании реакции. А так и не дождавшись, насмешливо фыркнул и снова отвернулся. — От какого отдела вас направили сюда? Она помедлила, но отозвалась: — Департамент магического правопорядка. Отдел реабилитации. — Реабилитации… — насмешливо пробормотал себе под нос Малфой. — Драко сейчас тоже работает в этом отделе, — вдруг осмелилась Гермиона и сразу же заметила, как его взгляд метнулся к ней, а на лице появилось выражение нескрываемого напряженного интереса. — Он работает в кабинете напротив меня. Правда, мы оба очень заняты и видимся редко. По тому, как раздулись его ноздри, а ладони невольно сжались в кулаки, она видела, что Малфой явно борется с самим собой. — Он… он… — вопрос чуть не сорвался с его губ. — Что «он»? — переспросила Гермиона. — Что-что! Как… он? — наконец выдавил из себя Малфой, и было заметно, с каким трудом ему удалось переступить через себя и задать вопрос о сыне именно ей. Гермиону охватили странные и не вполне понятные эмоции, но она ответила: — Хорошо. У него все хорошо. Драко пользуется в отделе большим уважением. Впрочем, ваш сын всегда был умен… И оказался на удивление неплохим коллегой. Малфой пристально взглянул на нее, в его глазах снова царило холодное спокойствие. — Вы сообщили ему, что собираетесь сюда? — Он знает. Весь отдел знает. К сожалению, у меня не было возможности поговорить с ним перед поездкой. Если бы нам удалось пообщаться, то, уверена, Драко обязательно передал бы вам что-то очень хорошее… и теплое. — Я… не видел своего ребенка… целых тридцать семь месяцев. — Знаю, — Гермиона ощутила стыд и невольно опустила голову. Несмотря на то, что Кингсли ввел более гуманные меры по содержанию заключенных, режим Азкабана все равно был гораздо жестче, чем в любой магловской тюрьме. — Мне очень жаль, мистер Малфой, что вам не разрешают посещения родных. На мой взгляд, это… неверно. Тот снова горько усмехнулся. — Посещения? Да мне не разрешены даже письма, мисс Грейнджер. Мне ничего не разрешено. Соберись вы принести мне какую-то мелочь или кусок хлеба — вам не позволят даже этого. Она снова взглянула на него. Ей почти причиняла боль та горечь, что сквозила в его словах, но в голову вдруг неожиданно пришла странная и немного хулиганская идея: потихоньку пронести Люциусу Малфою бутылочку магловской кока-колы. Мысленно Гермиона представила себе его лицо, когда торжественно вручает ему этот гостинец, и чуть не рассмеялась вслух. — Надеюсь, хотя бы прогулки вам разрешены? На них вы имеете полное право. — Разрешены. «Не чаще одного раза в месяц». Гермиона внимательно вгляделась в его лицо, которое по-прежнему оставалось непроницаемым. «Может быть, он и вправду уже достаточно настрадался? Может, уже заплатил за свои грехи? Но смог ли он измениться? Смог ли осознать, сколько зла принес в этот мир?» Она сомневалась. Тем не менее сейчас не боялась его ни капли, а скорее была… заинтригована. Хотя надо было отдать ему должное: несмотря на изможденный внешний вид, Люциус Малфой умудрился даже в этих ужасных условиях сохранить определенное внешнее благородство, которым невозможно было не восхищаться. «Что ж… Три года в одиночной камере Азкабана — это приличный срок для покаяния. Если он сможет убедить меня, что больше не представляет угрозы для общества, и если, конечно, выполнит кое-какие требования Министерства (о которых ему пока не сказали), то я постараюсь вытащить его из этого ужасного места». Малфой не произносил больше ни слова. Гермиона тоже продолжала молчать, решив больше не навязываться ему с попытками побеседовать. Конечно же, у нее было прямое задание от министра, и Гермиона знала, что рано или поздно ей придется поставить Малфоя в известность о нем, но… решила не торопить события. «Я вернусь сюда через неделю, а потом еще… снова и снова. Поэтому не стоит пороть горячку, для начала мне нужно завоевать хоть капельку его доверия». Так и продолжая стоять, Люциус Малфой упорно не смотрел на нее, и Гермиона, чтобы не баловать персональное эго этого упрямца, тоже поглядывала на него лишь изредка и искоса. Поэтому очень удивилась, когда, взглянув в очередной раз, заметила, как Люциус быстро отвел от нее глаза, а потом глубоко втянул носом воздух. «А он довольно часто делает эти глубокие вдохи. Может быть, он болен? Может, у него что-то с легкими?» Но нет. Прислушавшись, она не уловила ни хрипов, ни покашливания. Просто периодически Малфой делал глубокий вдох и в этот момент даже прикрывал глаза, будто наслаждаясь чем-то. Тихонько наблюдая за ним, Гермиона снова поймала себя на мысли, что ей ужасно хочется привести его нечесаные пряди в порядок. И снова удивилась сама себе. И снова отогнала эту мысль прочь. «Да что ж это, спрашивается, такое?! Дались мне эти малфоевские волосы!» — Не устали стоять? — не выдержала она еще через несколько минут тягостной тишины. — Может, присядете? — Нет. И на всякий случай, если вы не заметили… — в его голосе по-прежнему звучало холодное ехидство, — вы расположились на единственном стуле, который имеется у меня в распоряжении. — О-о, извините, — Гермиона поднялась. — Пожалуйста, возьмите его. Я могу посидеть и на вашей кровати. Она подошла к узкой лежанке и осторожно опустилась на тонкий матрас — деревянные рейки каркаса тут же жалобно скрипнули. Гермиона заметила, как глаза Малфоя расширились, и на секунду ей показалось, что он вот-вот прикажет ей встать, запрещая садиться на свою постель. Но он промолчал. Лишь немного качнулся вперед поначалу, так и не произнеся ни слова. Какое-то время он продолжал стоять, но потом, сделав очередной глубокий вдох, потянулся, подтащил стул к себе и уселся на него. — В последнее время Драко стал очень дружен с Асторией Гринграсс… Гермиона и сама не поняла, как и почему у нее с языка слетела такая личная, почти интимная информация, абсолютно не подходящая для обсуждения между ними двумя. А когда осознала это, было уже поздно — Люциус повернулся, посмотрел ей в лицо, и на какой-то миг Гермиону снова ослепил его взгляд, ярко сверкнувший в полумраке камеры. По тому, как он приоткрыл рот, потом закрыл его и поджал губы, было явно видно, что Малфой отчаянно борется с самим собой, не желая проявлять неуместное любопытство. — Вы знаете ее? — осмелилась продолжить Гермиона. — Я знаю эту семью. Но девочку никогда не видел. Она… Гермиона замерла, ожидая, когда он закончит вопрос. — …умна? — наконец произнес Люциус. «Вот это да! — Гермиона откровенно опешила. — Я не удивилась бы, если б он спросил, насколько хороша собой его предполагаемая чистокровная невестка. Насколько изящна и хорошо воспитана. Но это…» Пытаясь скрыть удивление, она ответила: — Да. Она умная и очень скромная девушка. С прекрасным характером… И очень красивая, — добавила в конце, за что оказалась вознаграждена недоуменным взглядом собеседника. Казалось, Люциус откровенно не понимал, причем тут красота. И это почему-то обрадовало ее. Время шло, визит Гермионы приближался к концу. Они больше ни о чем не говорили, просто молча сидели в тишине. Но вот что странно… Тишина эта теперь почему-то ни капли не напрягала Гермиону. А еще… Она была уверена, что лицо Люциуса Малфоя тоже каким-то странным образом изменилось — оно стало спокойным, даже почти расслабленным. И, похоже, что он и сам не заметил, как это произошло. Гермиона снова искоса бросила на него взгляд и невольно отметила для себя, что волосы и глаза Малфоя были единственными светлыми пятнами в этом мрачном царстве древних черных камней и тяжелой темной мебели. Вскоре раздался знакомый звук, больше похожий на стон, а на стене начал появляться узор двери. Уже через пару мгновений она распахнулась, и в проеме возникла фигура охранника. — Время истекло, — угрюмо пробормотал он. Гермиона поднялась и повернулась к Люциусу. — Всего доброго, мистер Малфой. Я вернусь на следующей неделе. До свидания. Тот ничего не ответил. Впрочем, она и не ожидала никаких ответных любезностей. Развернувшись, Гермиона проследовала за охранником, вышла в коридор и тут же у себя за спиной услышала, как с глухим стуком дверь захлопнулась. Люциус Малфой снова оказался совершенно отрезанным от мира. * * * Он еще долго стоял посреди опустевшей камеры и не двигался с места. Сейчас, после этого неожиданного визита, Люциус вдруг почувствовал себя еще более одиноким, чем за все три года заключения. И еще запах! Запах духов этой женщины, аромат спелых яблок и цветущего душистого горошка, странно напрягал и беспокоил его. Он еще раз отчаянно втянул в себя воздух и, уловив волнующий аромат, задержал дыхание. Боясь признаться самому себе, он ужасно хотел, чтобы этот запах сохранился как можно дольше. Лучше всего — до ее следующего прихода…