Сделка

5

Неделя одиннадцатая. На следующей неделе взбудораженная Гермиона буквально ворвалась в камеру. Старательно пытаясь не думать о горьком разочаровании, которое мучило ее с момента их последней встречи, она швырнула свои вещи на лежанку и уставилась на Люциуса сияющими глазами. — Ваше дело отправлено на пересмотр! Перед этим я поговорила с Кингсли, хотя, конечно же, решение будет принимать Визенгамот. — Хорошо. — И написала служебную записку, в которой порекомендовала освободить вас. — Хорошо, — снова повторил Люциус, внешне оставаясь абсолютно невозмутимым. Он и сам не понимал, почему новость о (долгожданной и столь желанной еще три-четыре месяца тому назад) свободе сейчас не вызывает у него практически никаких эмоций. Однако ее радость была ему приятна. Очень приятна… Впрочем, Гермиона и не ожидала, что он рассыплется в благодарностях, отлично осознавая, что для понимания и принятия некоторых новостей необходимо время. Поэтому, все еще не переставая улыбаться, она уселась на кровать и расслабленно облокотилась на холодную стену. И тут произошло нечто странное: впервые за все эти недели Люциус подошел и присел рядом. — Хотите о чем-нибудь поговорить? — мягко спросила его удивленная Гермиона. Сказать по правде, «поговорить» с мисс Грейнджер он желал меньше всего на свете, тем более что на вопрос «хотите?» у него в голове промелькнуло с десяток вещей, которых он по-настоящему жаждал сделать с ней, но… ее бурный оптимизм и отличное настроение невольно заражали. И Люциус вдруг поймал себя на мысли, что уже давно безумно вожделеет эту женщину. Всю. Целиком. И хочет ее душу никак не меньше ее обворожительного манящего тела. — О чем же? — Да о чем угодно. — Вы видели на этой неделе Драко? — Да. Он в полном порядке. По-видимому, у них с Асторией все очень серьезно. И, знаете, она мне нравится. Хотя я понимаю, что мое мнение о ней не имеет для вас никакого значения. — Вы так думаете? Гермиона улыбнулась и слегка пожала плечами. — По правде говоря, я не думаю, что мое мнение о чем угодно хоть что-то значит для вас. Мне кажется, вы даже не подозревали, что оно у меня есть. То есть… я хотела сказать, что вряд ли вы вообще думали на эту тему… Люциус пристально уставился на нее. — Видите ли, мисс Грейнджер, Азкабан имеет свойство ужасно изменять людей, находящихся в нем достаточно долго. Гермиона подняла на него взгляд и посмотрела прямо в глаза. — Полагаю, вам это известно лучше, чем кому-либо. Ведь вы попадали сюда дважды… — Дважды? — Ну да… После битвы в Отделе Тайн… спустя год вас освободил отсюда Волдеморт, насколько я понимаю, и вы вернулись к себе домой… А потом уже… после окончательной победы… — Вернулся к себе домой… — отвернувшись, Малфой бездумно уставился перед собой. — Мисс Грейнджер… Могу сказать вам, что тот период моей жизни можно назвать как угодно, но только не свободой. Люциус чувствовал, что она смотрит на него. А потом даже увидел боковым зрением, как рука ее дернулась и потянулась к нему, будто собираясь дотронуться. Но, остановившись, Гермиона лишь негромко произнесла: — Но… по крайней мере там вы могли находиться рядом со своей семьей. А не так, как здесь, в этом аду… — Поверьте, и там до ада было подать рукой. Возможно, сейчас я бы мог назвать тогдашнее пребывание в своем же доме… чистилищем. То, что он использовал специфическую и чисто магловскую терминологию, несказанно удивило Гермиону. — Но ведь это… не жизнь… А так… существование. Люциус повернулся и снова пристально взглянул в ее лицо. — И все же… Даже это можно вытерпеть. Правда, если только недолго. Гермиона ничего не ответила, но выражение ее лица казалось сейчас Люциусу таким открытым и понимающим, как никогда. Одна прядь ее каштановых волос чуть свисала, прикрывая поблескивающий карий глаз, и Малфой не мог думать ни о чем другом, кроме того, что ему ужасно хочется потянуться и поправить эту прядку самому. То, что Гермиона находилась сейчас настолько близко, почти опьяняло его, и эта опьяняющая эйфория возрастала с каждой минутой все сильнее и сильнее. Но нет! Он не мог терять время на подобные пустяки! Слишком мало ему было отпущено этого самого времени. Отвлекшись огромным усилием воли, Люциус заговорил: — Мисс Грейнджер. Исходя из нашей договоренности на прошлой неделе, я… по-прежнему согласен отвечать на любые вопросы личного характера, которые вы решите задать мне… в обмен на… встречные предложения с вашей стороны… — он изо всех сил пытался выглядеть спокойным и уравновешенным, но, не удержавшись, пристально впился взглядом в ее лицо. — Что… вы предложите мне… на этот раз? Дыхание Гермионы вдруг стало быстрым и прерывистым. Она знала, чего именно хочет сегодня от этого мужчины. Знала, чего жаждет получить от него вот уже несколько недель. Знала, но ужасно боялась произнести это вслух. И потому замерла, не решаясь сказать ему об этом. Люциус не отрывал от ее лица выжидающего взгляда, а заметив колебания, удивленно приподнял бровь. — Ну же… Мисс Грейнджер, ответьте мне… Пожалуйста… — и Гермиона расслышала в его голосе откровенную мольбу. Наконец, не поднимая на него глаз, она откликнулась. Правда, так тихо, что Люциус едва смог разобрать слова. — Сегодня… я снова предлагаю вам коснуться меня. То есть… Я имею в виду… по-настоящему. Как мужчина касается женщины… — набравшись смелости, Гермиона посмотрела на него. — Если… конечно… вы хотите этого… Малфой быстро сглотнул и тут же отозвался: — Конечно. Хочу. Гермиона снова несмело подняла на него взгляд, и Люциусу показалось, что он начинает тонуть, медленно, но верно проваливаясь в манящий омут карих глаз. — Если бы Волдеморт возродился еще раз, вы опять служили бы ему? Малфой слегка вздрогнул от такого неожиданного вопроса и тут же испугался, что она заметила эту дрожь. По-прежнему не смея отвести от нее взгляд, в то же время он понимал, что жутко разочарует Гермиону своим ответом. Однако лгать ей не мог. Да и не хотел. Снова почти теряя себя в глубине ее зрачков, он ответил: — Да. И отвел взгляд, внезапно устыдившись самого себя и собственной искренности. Охваченный какими-то необъяснимыми эмоциями, Люциус поднялся и сразу же заметил, как Гермиона тоже встала. Ему ужасно хотелось объяснить ей, что именно заставило его дать этот ответ. Собравшись с духом, он взглянул на нее и продолжил: — Потому что я бы снова испугался того, что случится, если не сделаю этого… Я трус, мисс Грейнджер, и очень хорошо осознаю сей постыдный факт. В камере повисла тишина, и, понимая, насколько он разочаровал сейчас эту женщину, Люциус готов был поддаться отчаянной, почти животной панике, подбиравшейся к нему все ближе и ближе, как вдруг услышал спокойный и уверенный голос Гермионы: — Не бойтесь. Он больше не вернется. Она по-прежнему ни на миг не отводила от него взгляда, и Люциус, словно жаждущий, упивался им, насыщаясь ее уверенностью, что это действительно так. Что Темный Лорд и вправду больше никогда не вернется и не разрушит его жизнь снова. А потом мисс Грейнжер просто шагнула к нему. И он, не думая больше ни о чем, сделал шаг навстречу. Еще какое-то время они стояли и смотрели друг на друга, не произнося ни единого слова. Пока краем глаза Люциус не заметил, как ее подрагивающие ладошки медленно приподнимают подол юбки до самого пояса. Будто приглашая его. Затем Гермиона замерла и больше не двигалась, но он слышал, как дыхание ее становится все тяжелее и тяжелее. Малфой медленно поднял руку и, тут же дотронувшись до ее трусиков, ловко стянул их чуть ниже, освобождая себе дорогу. Его взгляд взметнулся наверх, к ее лицу, на котором застыло выражение мрачной решительной сосредоточенности. И, словно желая прогнать его, Люциус осторожно скользнул средним пальцем по пушистым, слегка подстриженным завиткам и дотронулся до влажной теплой плоти, почти сразу находя клитор. Гермиона задохнулась, не в силах сдерживаться. Она была такой мокрой, горячей и шелковистой, что это стало самым чудесным ощущением, которое довелось испытать ему за последние несколько лет. Почти не осознавая, что делает, Люциус скользнул пальцем дальше, с восторгом чувствуя, как нежные складочки раздвигаются, будто приветствуя его проникновение. А потом дальше… Еще дальше! Глубоко проникая уже не одним, а двумя пальцами во влагалище. И откровенно наслаждаясь дрожью, в которой билось сейчас ее тело. Маглорожденная героиня прошедшей магической войны и чистокровный Пожиратель смерти стояли, почти прижавшись друг к другу, в пустой и мрачной камере Азкабана. И не было ничего абсурдней этого зрелища. Так же, как и не было ничего естественней для этих двоих. Наслаждаясь каждой секундой, Люциус неспешно ласкал ее, с восторгом ощущая, как трепещущая плоть этой женщины отзывается на каждое его прикосновение. Поначалу она еще пыталась смотреть ему в глаза, но уже скоро чувственный восторг оказался слишком велик, и Гермиона невольно опустила веки, откинула голову назад и застонала, полностью теряясь в происходящем. С Люциусом же происходило нечто невообразимое: казалось, все его существо сосредоточилось сейчас на кончиках пальцев, с упоением скользящих по огненной влаге. И эти прикосновения отдавали самым настоящим, пугающим своею силой, откровением. Словно перворожденный мужчина в райском саду, дотрагивался он до женщины, казавшейся ему в этот миг такой же перворожденной, как и он сам. Единственной на всей земле. Той, которую кто-то свыше создал именно для него! Иногда погружая пальцы во влагалище и смачивая их щедро источаемыми соками, он снова и снова возвращался к клитору. Чтобы коварно кружить по нему, заставляя Гермиону негромко и прерывисто стонать. И наслаждаться этими стонами. — Пожалуйста… Я хочу довести тебя до оргазма. Хочу почувствовать, как ты кончаешь… Увидеть… Услышать! — Малфой даже не заметил, как не подумал это, а произнес вслух. Гермиона гортанно вскрикнула и снова откинула голову назад, отчаянно пытаясь воспротивиться этой мольбе. «Нет! Этого не должно случиться. Это… это же не по правилам!» — Прошу тебя, девочка… Позволь ощутить твое наслаждение. Подари мне его! Пожалуйста… — хрипло выдохнул Люциус, наклоняясь прямо к ее уху. Чувствуя, что еще совсем чуть-чуть, и она окончательно потеряет контроль над ситуацией, Гермиона повернула голову в его сторону и, нахмурившись, упрямо задала главный вопрос, волнующий ее сегодня: — Ты же… до сих пор ненавидишь маглорожденных, да? — она старательно пыталась отогнать ощущение, что весь мир для нее в эту минуту сосредоточился на Люциусе Малфое! И на его прикосновениях. — Да, — почти со злобой прошипел Люциус, недовольный тем, что она ускользает от самого важного, что происходило сейчас между ними. Он снова с силой закружил пальцами по набухшей и влажной плоти. — Ну же! Расслабься… Кончи для меня… Но, сопротивляясь изо всех сил, Гермиона отрицательно качнула головой, задевая копной волос его лицо. — Я — грязнокровка! Значит, меня ты тоже все еще ненавидишь? Ничего не ответив, Люциус начал двигать пальцами еще быстрее. На что она широко открыла глаза и, желая остановить его, крепко схватила за руку. Почувствовав на запястье горячие дрожащие пальчики, Малфой не выдержал и глухо прошептал: — Тебя — нет. Я… не могу ненавидеть… тебя… Глаза Гермионы невольно расширились от такого шокирующего откровения, что, не сопротивляясь больше, она бурно кончила. Кончила так сильно, что даже пошатнулась, не удержавшись на подкашивающихся ногах, и инстинктивно потянулась к его плечу, чтобы хоть как-то устоять. Чувственный восторг, казавшийся до этого мига просто невообразимым, накатывал на нее бурными волнами, заставив не только задрожать от удовольствия, но и прокричать в темную пустоту тюремной камеры: — Люциус! И этот крик, подтверждающий его победу, отозвался в ушах Малфоя звуком абсолютного, ничем не замутненного счастья. Еще никогда он не испытывал столь искренней радости от того, что его ласки довели женщину до оргазма. И это безумно удивило бы его самого, если бы он мог в этот момент рассуждать. Но он не мог… Потому что был по-настоящему счастлив. А потом… все закончилось. И Люциус медленно и неохотно отстранился. Отстранился, чтобы уже в следующую минуту мисс Гермиона Грейнджер безмолвно и тихо выскользнула из камеры. Не прощаясь. Не произнеся больше ни единого слова. Лишь оставив надежду на то, что… вернется сюда. Опять. Неделя двенадцатая. И он оказался прав: она вернулась! Проведя, так же как и Люциус, целую долгую неделю в мучительном ожидании. Неделю, которая обоим показалась бесконечной. И не было на этот раз никаких посторонних разговоров! Не было даже никакого подобия официальных бесед! Желание… Плотское желание, уже почти поработившее обоих, затмевало все прочие эмоции с самой первой секунды, как только Гермиона переступила порог камеры. Они жаждали друг друга так сильно, что это желание причиняло почти физическую боль. Мучая и сжигая. Жаждали, четко осознавая, что не имеют права шагнуть за рамки, ими же самими и установленные. Но даже это не смогло остановить Гермиону, которая сразу же, только лишь переступив порог, четко и ясно произнесла, небрежно бросив вещи куда-то в сторону: — Сегодня я… буду ласкать тебя ртом! — на какое-то мгновение она и сама удивилась собственной смелости, но решимости это не уменьшило ни на йоту. На что Малфой пошатнулся от неожиданности и чуть не опустился на колени. «Боже… О, Боже, да! Пожалуйста! Делай все, что захочешь. Моя прекрасная… моя прекраснейшая ведьма…» Ничего не произнеся вслух, он лишь согласно кивнул, быстро, украдкой взглянув в ее лицо. Гермиона же не колебалась и сразу задала свой следующий вопрос. Она подошла к Малфою почти вплотную и, уставившись ему прямо в глаза, бесстрастно спросила: — Ты раскаиваешься сейчас за то, как относился ко мне в прошлом? Люциус моргнул, но не отвел взгляда. Если она хочет видеть правду в его глазах, если хочет читать его мысли, то пусть! Пусть увидит. И прочтет. Ему нечего скрывать! — Да. Гермиона по-прежнему смотрела на него, не отрываясь, и на глаза ее невольно наворачивались слезы. Малфою ужасно хотелось потянуться и стереть их подушечкой пальца, но она еще раз судорожно сглотнула и опустилась перед ним на колени. А потом наступили секунды, когда он почти перестал осознавать происходящее: вот — она дотронулась до застежки брюк, вот — расстегнула их и сразу же достала его уже давно отвердевший и замерший в ожидании член, а вот… наконец коснулась его... Какое-то время, совсем недолго, она ласково дотрагивалась до напрягшейся плоти рукой, будто приветствуя, будто радуясь долгожданной встрече. А потом Люциус, опустивший глаза вниз, увидел, как эти восхитительные губы (чувственные и безумно красивые), губы, о которых он мечтал вот уже так долго, неспешно опускаются ниже. И увидел, как подрагивающий от нетерпения и возбужденный член мягко скользит в ее рот. Ничто больше не имело значения! Ни Азкабан, пребывание в котором казалось сейчас абсолютно неважным. Ни боль развода, которая теперь почти забылась. Ни унижения Темного Лорда, будь он неладен. Ни чувство вины перед сыном. Ни позор суда и всеобщее презрение. Ничего! Все отступило прочь... И ничего не имело значения по сравнению с губами этой женщины. И с тем блаженством, что могла подарить лишь она одна… Она одна. И ее губы. Ее рот — такой влажный, теплый, ласковый… что казалось, будь его воля, он длил бы эти прикосновения вечность. А когда Гермиона вобрала напряженную плоть глубже, нежно дотрагиваясь до головки языком, сохранять невозмутимость сил у Люциуса не осталось. И он блаженно застонал, опустив ладонь на ее затылок. Малфою вдруг подумалось, что случись подобное раньше, он бы не преминул перехватить инициативу, доминируя над женщиной, направляя ее, контролируя движения так, чтобы доставить ему максимум удовольствия. Раньше… Но не сейчас. И не с ней. Потому что все, что делала с ним Гермиона Грейнджер, казалось… настоящим волшебством. Растворяясь в котором, Люциус даже не думал о собственной разрядке — такой сладкой и нежной стала для него эта почти забытая ласка. * * * Гермиона же потерялась в собственных ощущениях. С трудом осознавая, где она сейчас, мисс Грейнджер думала в эти минуты лишь об одном: о напряженной мужской плоти, подрагивающей от прикосновений ее рта. И не просто мужской плоти! Гермиона ни на миг не могла забыть, что это — он… Люциус Малфой. Взрослый, умный, властный и высокомерный чистокровный маг, ставший для нее за эти долгие недели самым настоящим чувственным наваждением. И это его стон звучит сейчас где-то высоко, над ее головой. Его рука нежно касается ее волос. Никогда еще в своей жизни она не ощущала подобных эмоций — откровенного восторга, нисколько не зависящего от собственной физиологии. И это казалось ей невероятным. * * * Однако, сколь не велико казалось ему желание продлить эту сладкую муку, организм с каждой секундой все больше и больше начинал требовать своего. Люциус уже чувствовал приближение оргазма, чувствовал, как мошонку покалывает от напряжения, как по позвоночнику пробегают волны, ясно говорящие о том, что долго он не продержится. И, не выдержав, он отчаянно застонал: — Не надо… Остановись! Иначе будет поздно… Он попытался отстранить Гермиону и поднять ее с колен, но это оказалось не так-то просто. Она продолжала ласкать его, упрямо намереваясь довести до оргазма. И, черт возьми, его почти восхищало ее целенаправленное упорство. На какой-то миг Люциус заколебался, ощущая, как в глубине души мужской эгоизм ведет смертельную битву с необъяснимой убежденностью, что все у них должно произойти правильно. Не так! Не здесь. Не в этой убогой камере. Потому что Гермиона Грейнджер заслуживает большего! Малфой схватил ее за голову обеими руками и с силой отстранил от себя. — Гермиона! Шокированная тем, что Люциус впервые назвал ее по имени, она уставилась на него широко открытыми глазами. И Малфой тут же воспользовался этим секундным замешательством, отступая от нее назад так быстро, что опрокинул на пол стул. Раздавшийся грохот слегка привел их обоих в себя. — Но почему?! — на лице Гермионы застыло выражение непонимания и обиды, а глаза невольно наполнялись слезами. — Ты же позволил это мне. Даже уговорил. Почти заставил! Почему ты уже во второй раз отказываешь в этом себе? Почему — я тебя спрашиваю?! Люциус зажмурился и качнул головой, собираясь с мыслями, но она не дала ему шанса на объяснение. Уже в следующий миг дверь камеры застонала, а когда Люциус открыл глаза, Гермиона исчезла. Неделя тринадцатая. Она не пришла... Привычное время визитов мисс Грейнджер уже давно прошло. Это Люциус мог сказать по полоске света, проникающего в камеру сквозь узкое окошко. Она не пришла… И с тех пор истек уже почти целый час. Не двигаясь, он молча сидел на полу, угрюмо уставившись на темные и сырые стены, окружавшие его мрачным квадратом. Прошедшая неделя стала для него настоящей агонией. Ни о чем другом, кроме как о встрече с этой женщиной, думать у Люциуса не получалось. Всю неделю он мечтал только о ней и о ней же видел сны, в которых был свободен и счастлив. В которых мог смело называть ее по имени. Мог безбоязненно целовать, пробовать на вкус, быть внутри нее! Эти сны стали для него отрадой, но и жуткой мукой. Потому что, просыпаясь, он снова оказывался жалким узником, заключенным во мраке холодной каменной кладки. И осознавать, что отныне лишь воспоминания да эти мучительные сны — единственное, оставленное ему судьбой, оказалось так горько, что у Люциуса впервые в жизни мелькнула мысль о самоубийстве. Жизнь (такая, какая есть) вдруг показалась ему на редкость пустой и никчемной штукой. Гораздо проще было покончить с этим нелепым существованием раз и навсегда, разбив голову о ненавистную каменную стену, отделявшую его от мира по-настоящему живых. Словно отгоняя от него столь страшные мысли, в камере раздался шум. Это со скрипом открылась входная дверь. Малфой медленно поднял голову, не ожидая увидеть никого, кроме охранника, наверняка притащившего ему полагающийся кусок хлеба и жалкую овощную похлебку, почему-то упорно именуемую здесь «супом». Но ошибся. В дверном проеме стояла Гермиона Грейнджер. И, увидев ее, Люциус понял, что задыхается от нахлынувшего облегчения. Однако что-то было не так… Гермиона, хотя и не отводила от него глаз, почему-то не прошла в камеру, а замерла почти на самом пороге, чуть отшагнув в сторону. А следом за ней появился ни кто иной, как действующий министр магии Кингсли Шеклболт. Наконец Гермиона приблизилась, и Люциус увидел, как счастливо и оживленно сверкают ее глаза. И хотя, сердце радостно ёкнуло, с его губ чуть не сорвался крик: «Почему он здесь?! Зачем ты притащила его сюда? Это… наше с тобой время! Мое и твое!» На него обрушился целый сонм эмоций: и обида на то, что измучила его ожиданием; и какая-то странная ревность (ему не хотелось видеть рядом с этой женщиной никого другого); и страх перед грядущей неизвестностью. — Мистер Малфой… — будто почувствовав его смятение, Гермиона мягко улыбнулась. — У министра магии есть кое-какие новости, касающиеся лично вас. — Малфой, — Шеклболт сделал еще один шаг вперед, и Люциус вдруг понял, что (независимо от характера и важности обещанных новостей) ему ужасно хочется заехать по этой темнокожей и холеной физиономии кулаком. — На днях прошло заседание Визенгамота, на котором твое дело оказалось пересмотренным. Конечно, основная заслуга в этом принадлежит мисс Грейнджер, поскольку именно она вела твою реабилитацию и составляла ходатайство о помиловании. И именно она убедила многих членов суда, что более ты не представляешь никакой опасности. Однако… не могу не поблагодарить тебя лично за ту ценную помощь и информацию, которые оказались в моем распоряжении, благодаря тебе. Спасибо. Хочу объявить, что ты освобождаешься из Азкабана, и это решение вступает в силу немедленно. Люциусу показалось, что камера как-то странно покачнулась, а потом начала вращаться. «Это… что же значит? Что я… больше не буду видеться с ней каждую неделю? Касаться ее… Наслаждаться тем, что она совсем-совсем рядом… Нет! Нет…» Он уже было собрался отказаться от столь щедрого предложения, объявив Шеклболту, что не заслуживает свободы, когда машинально взглянул на Гермиону. И замер, пораженный выражением откровенного и даже нескрываемого счастья, написанного на ее лице. На душе отчего-то стало так тепло, что с губ слетело совсем другое: — Извини, Кингсли, мне необходимо присесть. Просто... все так неожиданно… — Конечно, присаживайся. Я понимаю, что все это совершенно внезапно. Но не переживай, у тебя еще будет время поблагодарить за все мисс Грейнджер. А сегодня можешь отправляться домой. И учти, тебе нельзя покидать поместье до особого распоряжения. Думаю, ты понимаешь, что тех, кто не верит тебе, оказалось тоже немало. Ладно, в конце концов, Малфой-мэнор вполне сопоставим по территории с каким-нибудь карликовым европейским государством, так что… надеюсь, не заскучаешь, — Шеклболт ухмыльнулся собственной шутке и, надо признать, оказался в одиночестве: его примеру больше не последовал никто. — А сейчас тебе необходимо подписать несколько документов. Пожалуйста, здесь… и вот здесь. Люциус быстро прочитал оказавшиеся перед глазами бумаги. Все они оказались в порядке. Дрожащей рукой он поставил на каждой немного неразборчивую подпись. — Я… хотел спросить. Драко знает, что меня освободят сегодня? Гермиона подошла ближе и заглянула ему в глаза. — Он сейчас не в Британии и вернется через несколько дней. Но он знает о вашем предстоящем освобождении. Да и потом… С вами обязательно останется один из сотрудников нашего отдела. На некоторое время, чтобы убедиться, что все в порядке. Ведь ваша социальная адаптация только начинается… — Кто? И кто же это будет? — Люциус быстро поднял на нее взгляд. Гермиона снова улыбнулась, и ее улыбка была похожа на прикосновение: нежное, ласковое, теплое… — Это буду я. И Люциус понял, что ему ужасно хочется поцеловать ее. Он ведь ни разу не касался ее губ. А сейчас вдруг захотелось этого так сильно, что он даже забыл о Шеклболте, находящемся тут же. К счастью, Гермиона, будто почувствовав его порыв, предусмотрительно отступила назад. — Итак, Люциус… Ты свободен. Как уже говорилось, мисс Грейнджер на несколько дней останется в мэноре, чтобы убедиться, что твое состояние не внушает никаких опасений. Честно сказать, я бы предложил другую кандидатуру, поскольку она уже достаточно потрудилась для твоего освобождения. Но мисс Грейнджер настояла на этом. Надеюсь, ты сможешь оказать ей должное гостеприимство. Кстати, Гермиона, в Малфой-мэноре шикарная библиотека, и я уверен, что она заинтересует тебя. Малфой, если возникнет необходимость в визите целителя, мисс Грейнджер поможет его организовать. Вот, собственно, и все… Собирайся и можешь идти. Напоследок Шеклболт достаточно официально кивнул и вышел из камеры. Поднявшись, Люциус тут же ощутил, как ноги его слегка подкашиваются. Он машинально оглядел камеру, в которой провел более трех последних лет и понял, что не чувствует сейчас почти ничего: ни какой-то безумной радости, ни облегчения, ни сожалений о прошлом. И это удивляло. Он повернулся к Гермионе. — Странное ощущение… Мне нечего собирать. И нечего забрать отсюда… — Мистер Малфой, если вы готовы, то можете следовать за мной… — в ее голосе вдруг зазвучали какие-то ненавязчиво интимные нотки, заставившие его вздрогнуть. «Если бы ты только знала… что за тобой я готов последовать… куда угодно…» И медленно, намеренно не торопясь, чистокровный волшебник и бывший Пожиратель смерти Люциус Малфой шагнул через порог ненавистной тюремной камеры. Шагнул, чтобы оставить собственное прошлое позади. Навсегда.