Difference

1

Косой переулок наполнен вечно куда-то спешащими волшебниками. Словно огурцы в банке, они замаринованы среди магазинов со всевозможными товарами и друг другом. Томная жара, предвещающая скорую, неумолимо надвигающуюся грозу, забирает почти весь чистый воздух, оставляя душное, вязкое ощущение спертости и металлический привкус на языке. Гермиона Грейнджер, успешный целитель больницы Святого Мунго, цокает каблучками по плитке и сама считает свои шаги. Их число давно перевалило за двести. Правая нога болит, капелька пота скатывается по молочно-белой коже и теряется в вырезе короткого, яркого летнего платья. Гермиона машет ладонью, ища блаженную прохладу, но безуспешно. Гермионе двадцать три — у нее есть любимая работа и война за плечами. А ещё у нее вечно усталый взгляд из-за постоянного недосыпа. Но это не беда: ей есть, куда спешить, куда возвращаться и ради чего вставать по утрам. Девушка сворачивает с главной улицы, проходит по тонкой тропинке и останавливается перед невзрачным домом. Этот дом, кажется, тысячу лет назад купили Фред и Джордж, как они любили говорить для того, чтобы, в случае чего, было где спрятаться от назойливых поклонниц. Когда же имя одного из близнецов стерла война, Джордж решил остаться жить именно тут. Надвигаются тучи. Где-то гремит гром, сверкает молния. Гермиона нажимает на звонок и поудобнее берет в руки свою сумку. Дверь не открывается. Гермиона надавливает на кнопку звонка ещё раз и не отпускает ее до тех пор, пока за стеной не слышится шарканье ног и приглушенное ругательство. — Джордж, открой, это я! — нарочито бодрым голосом кричит Гермиона и, увидев человека, что появляется перед ней на пороге, замирает. — Чего тебе? — хриплым от долгого молчания голосом спрашивает Джордж. На самом деле, «нечто», стоящее перед глазами Гермионы, назвать именем Джорджа язык не поворачивается. Мятая, грязная, выпущенная из штанов рубашка, старые, видавшие виды брюки, по меньшей мере, двухмесячная щетина, голые ступни, волосы, которые когда-то были рыжими, а теперь вырванные в паре местах и, в довершение всего, глаза побитой собаки, — уж точно никак не относились к человеку, которого знала Гермиона. Сейчас он больше похож на мешок с органами, который когда-то, может, и был кем-то, а потом умер вместе со своим братом, тогда, в мае девяносто восьмого, но по каким-то, одному Мерлину известным причинам, его не похоронили вовремя, оставив гнить на земле в одиночестве. Гермиона вздрагивает и в голове на предельной скорости подыскивает слова, чтобы не показать своего удивления. — Я пришла проведать тебя, — через силу улыбается Гермиона. — Ну, как ты? — Превосходно, — язвит Джордж и грубым голосом добавляет, — если это все, то можешь уходить. Гермиона не знает, что ответить ему. На глаза попадается рука Джорджа с посиневшими костяшками и запекшейся на них кровью. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — вспоминаются слова из когда-то прочитанной маггловской сказки. Они не очень подходят к ситуации: Гермиона никого не приручала, а, следовательно, никакой ответственности не несет. Хотя она знает точно, что, если она сейчас уйдет, образ Джорджа и очертания его истерзанной руки ещё долго не сотрутся из ее памяти. К тому же, уходить и оставлять все вот так вот ей совершенно не хочется. Она уверена, что душа Джорджа выглядит в сто раз хуже. — Нет, не все. Можно мне войти? Джордж молчит и отстраняется, пропуская ее в комнату. В нос бьет запах затхлости, давно немытой посуды и пыли. Воздух Косого переулка кажется, по сравнению с этим, кристально чистым. Гермиона пытается дышать через раз и аккуратно заходит внутрь, тут же цепляя каблуком что-то, валяющееся на полу и подозрительно похожее на выходную мантию. Дом включает в себя две спальни, кухню, прихожую и ванную. Гермиона здесь никогда не была, но готова поспорить, что раньше это жилище выглядело гораздо привлекательнее. Слой пыли, копоти и грязи украшают все поверхности: и стол, и книжный шкаф, и полки. Даже кресла не избегают этой участи. В раковине (запах не обманывает) красуется гора грязной посуды, и, кажется, вся утварь в доме перекочевала в грязную воду с кусочками прогоркшей еды. На полу разбросаны вещи, обрывки пергамента, а в углу плетет паутину жирный паук — единственный, кому беспорядок на руку. Гермиона медленно обоходит дом, пытаясь ни на чем не задерживать долго взгляд, дабы пищи для кошмаров она получила уже достаточно. — Как ты довел себя до такого? — все-таки не выдерживает она. — Не нравится — вон дверь, — указывает рукой Джордж в сторону выхода и садится на диван, слой пыли на котором заметно меньше. Гермиону бьет дрожь от всей атмосферы: от полумертвого Джорджа, мертвых вещей и чересчур живого паука. Снова подыскивает слова, в этот раз ей удается хуже. Что обычно говорят в таких случаях? — Понимаешь, Джордж… — начинает она и берет в свою руку ладонь Джорджа. Помнится, в какой-то книге по психологии она читала, что это помогает установлению доверия между говорящими, — Я знаю, как тебе тяжело, но ты должен жить. Понятия не имею, как ты жил эти несколько лет, если это можно назвать жизнью, но ты должен бороться. Этот дом… Все это, — обводит свободной рукой, — это — не ты. Он молчит, насупившись, и смотрит в пол, но на последней фразе не сдерживается, вырывает ладонь, вскакивает и почти кричит: — Не я! А знаешь почему? Потому что часть меня гниет в могиле! Или сгнила уже! Джордж хватает с тумбочки хрустальную вазу и швыряет в пол. Удар грома на улице сопровождается звуком разлетающихся осколков. Гермионе страшно. Для нее это слишком — видеть такого Джорджа, винить себя, знать, что она ничего не сможет сделать. — Все будет хорошо, — еле-еле шепчет Гермиона, сама не веря в это, и теребит локон своих волос. — Да что ты говоришь! Серьезно? А я не знал! — снова язвит Джордж и, вроде бы успокоившись, присаживается рядом. — На улице гроза. Дожди зарядили почти на неделю, — совсем не в тему говорит Гермиона, понимая, что сейчас он не в состоянии ни выслушивать нравоучения, ни принимать помощь. Джордж лишь хмыкает криво изогнутыми губами и, наверное, не считает нужным отвечать на это утверждение. Гермиона слушает раскаты грома и видит вспышки молнии. Джордж упорно молчит, забывая иногда моргать. Через некоторое время, равное трем сильным ударам и пяти ослепляюще-ярким разрядам, Гермиона, полная решимости исправить то, что можно исправить, и починить то, что можно починить, вскакивает с дивана. Запах тухлости уже приелся. Гермиона, не замечая никакого сопротивления со стороны застывшего, как статуя, Джорджа, спешит первым делом на кухню. Она всегда не очень-то ладила с бытовыми заклятиями, Гермионе легче было бороться с врагами, лечить пациентов, чем приготовить что-нибудь с помощью волшебной палочки. Так что вооружившись более ли менее чистой тряпкой, ведром с водой и шваброй, она начинает сражение с вековым загрязнением. Спустя два часа из-за туч наконец-то выглядывает теплое, по-летнему палящее солнце. Гермиона утирает пот со лба тыльной стороной ладони и вздыхает. Теперь обстановка вокруг ей нравится гораздо больше: от пыли не остается и следа, мусор с пола утрамбован в мусорном ведре и готов к уничтожению, окна открыты, смрадный запах вытеснен свежим после дождя воздухом, одежда, разбросанная ранее по полу, выстирана и сушится на вешалке, паук же посажен с банку с дырочками. На столе появляется тарелка с немного непропеченным пирогом. Гермиона, гордая проделанной работой, возвращается в комнату. Джордж уже спит, свернувшись калачиком как ребенок, натянув одеяло до самого подбородка, будто пытаясь скрыться от всего мира. Она проводит рукой по волосам, нежно, едва касаясь, чтобы не разбудить его. У Гермионы по графику завтра суточное дежурство, а Гермиона уже сегодня валится с ног. Взяв ближайший пергамент из сложенной стопки на тумбочке, она ровным каллиграфическим подчерком выводит записку для Джорджа: «Завтрак на столе. Я приду завтра. Гермиона». Зачем она придет снова, она не знает. Или знает, но боится признаться в этом даже сама себе. На небе снова собираются тучи. Гермиона тихо притворяет дверь и снова шагает по Косому переулку, в объятия пустой квартиры и своим страхам.