От очередного удара вверх поднялся рой пылинок, кружащих в воздухе темным облаком. Чонгук прерывисто дышал, обрушивая на боксерскую грушу тяжелые удары. Ладони, обмотанные пропитавшимися кровью бинтами и сжатые в кулаки, горели. Синие вены вздулись на рельефных руках, обрамляя смуглую кожу сетью выступающих бугорков. Пот стекал по вискам, шее и спине, впитываясь в легкую майку.
— Ты бьешь, как баба, — ухмыльнулся тренер.
Чонгуку по ушам резануло. Он до боли и скрипа сжал зубы. По импровизированному спортзалу разносился звук глухих ударов и сбитое чонгуково дыхание. Сердце стучало как бешеное, словно испуганная птица пыталась вырваться из грудной клетки. В голове — одна лишь ярость.
— С таким результатом ты хочешь выйти на мировую арену? Ты смешон, — по его губам скользнула ехидная улыбка.
Альфа утробно зарычал. По крепко сжатым кулакам багровыми змеями стекала кровь из ран на треснувшей коже. На обивке оставались кровавые разводы. Цепь подвесной груши неприятно скрипела. Запах пыли и пота крепко засел в ноздри, густой пеленой забивая легкие, не позволяя вздохнуть.
— Ты бесполезный кусок дерьма, — прикрикнул старший альфа.
Подвесная груша оторвалась с противным скрипом вырываемых петель, бесполезным мешком отлетая на несколько метров. Чонгук в два широких шага преодолел расстояние между ним и тренером, хватая того за грудки. Он впечатал старшего альфу в колонну, приподнимая на несколько сантиметров над полом. Старший не испугался, спокойно смотря в затянутые агрессией, словно поволокой глаза. Чонгук часто дышал, дрожащими и кровоточащими руками вжимая альфу в прохладный бетон.
— Хорошая работа, Чонгук, — сказал тренер, ободряюще кивая. — Только в следующий раз контролируй свои эмоции. Меня ты не убьешь — в этом я уверен, но если ты встретишься с противником в таком состоянии, за него я не могу ручаться. И за тебя тоже. Хочешь провести остаток жизни в тюрьме? — тренер склонил голову вбок.
— Извините, — хрипло выдохнул он, отпуская старшего альфу. Чонгука не уколола совесть, ему даже стыдно не стало.
— Ничего, — кивнул тренер, одергивая свою спортивную форму. — У тебя, Чонгук, проблемы с эмоциональным фоном. Ты не пробовал пить успокоительные? К психологу на прием записаться? Ты же понимаешь, приятель, что можешь забыть о своей карьере, если не научишься контролировать себя? — он изогнул бровь, смотря на успокаивающегося донсена.
— Я буду работать над этим, — хмыкает Ким, принимая у подбежавшей омеги махровое полотенце, накинув его на шею.
— Я надеюсь, Чонгук, — кивает чонгуков сонбэ. — Ты постоянно на это клюешь. Сколько бы я тебя ни подначивал, ты, как обычно, хочешь вытрясти из меня душу.
— Я буду работать над этим, — повторил Чонгук, сжимая губы. Он отвернулся, уходя в противоположную сторону и ставя жирную точку, давая понять, что разговор окончен. Его сердце уже не так часто билось, и пульс пришел в норму, но каша в голове почему-то рассасываться не хотела.
Сколько бы он честно и праведно ни старался работать над своими эмоциями, у него получалось из рук вон плохо. И Чонгук, конечно, знал причину. Знал, но как бороться с ней — понятия не имел. Если бы он мог сбежать от нее, он бы сбежал, обязательно, хоть в другую страну. Но она здесь, рядом, крутится вокруг и улыбается поломанной квадратной улыбкой. Чонгук любитненавидит эту улыбку. Он улыбается так, словно не умеет, словно его никогда в жизни этому не учили, словно природа ему в принципе не заложила такую базовую эмоцию.
— Сука, — выплюнул Чонгук, рывком срывая с себя осточертевшую пропитанную потом майку и разматывая кровавые бинты, бросая их на пол.
Стоя под ледяным потоком, Чонгук облокотился ладонями о стенку душевой кабинки, позволяя обжигающим каплям смывать с его тела запах пота и окрашивать воду в алый цвет смываемой крови.
По чонгуковой спине побежали мурашки от холода. Он крепко сжимал пальцы в кулаки, просчитывая в голове, когда же все началось. Когда образ хрупкого брата прочно засел в голове, забрался клещом под кожу, вцепился в его черное, отдающее гнилью сердце, что его оттуда ни выгнать, ни вытравить? Его любимый старший брат, собравший в себе красоту всех живших и ныне живущих людей, с особым запахом лилий, от которых Чонгуку уже блевать хочется. Самое хуевое, что такого запаха больше нет. Только мерзкие розы, карамель, жженый сахар, пионы, кедровые орехи, а лилий, отдающих морозом — нет.
Чонгука обняли теплые руки сзади, прижимаясь к его боку. В нос ударил запах ментола. Не лилии, но что-то определенно морозное. Чонгук даже лица этого омеги не помнил, просто прижал его грудью к прохладной стене, прорычав на ухо «не рыпайся, шлюха», он помнил только, как вбивался в податливое тело, оттягивая темные волосы назад. Альфа впивался зубами в белоснежные плечи, оставляя россыпи сине-фиолетовых синяков.
Омега под ним извивался, стонал по-настоящему грязно, разводил ноги и насаживался на его член, как будто это было жизненно-необходимо. Чонгук равнодушно смотрел на его затылок, вытрахивая из него блядские стоны и порочную душу. Ему было противно думать, сколько таких, как Чонгук имели его вот так, в закрытой душевой кабинке, прижимая лицом к холодному кафелю.
Чонгук вышел из его горячего тела, сминая огрубевшими пальцами его бедра и кончая на округлые ягодицы. Альфа провел пятерней по мокрым волосам, зачесывая их назад, и вылез из душа, шлепая босыми ногами до пустынной раздевалки. Когда он натянул на себя спортивные штаны и вытирал взлохмаченные волосы, к нему подтянулся и омега, довольный и разгоряченный, словно Чеширский кот.
— Меня зовут Минхен, — сладко протянул омега, подходя к не реагирующему альфе. — Как-то не успели друг другу представиться, правда? — хихикнул он. — А тебя как зовут? Я видел, как ты занимался в зале. Это было так мощно! Не мог бы ты позаниматься со мной? Я был бы не против такого... наставника.
Чонгук молча собирался, небрежно закидывая грязные вещи в рюкзак. Он почти физически ощущал, как омега скользит кошачьим взглядом по его телу, оценивая, словно дорогостоящий товар. Альфа ухмыльнулся про себя, отмечая, что сам бы этого омегу он бы вообще не оценил — вторсырье, не больше. Жалкая попытка репродукции, распечатанная на дешевом принтере. Чонгук не подбирает падаль, он не жалкий гриф, он — чертов коршун.
— Не хочешь знакомиться? — надулся омега, наигранно выпячивая нижнюю губу.
— Мне плевать, как тебя зовут, — Чонгук закинул на плечи рюкзак, ухмыльнувшись вслух. — Ты просто доступная дырка для меня, — он пожал плечами, замечая, как в глазах омеги вспыхнуло удивление и обида. — А свои розовые сопли можешь оставить для подружек.
Чонгук развернулся на пятках, не спеша, гордо и вальяжно покидая раздевалку, а затем и спортзал, бросив тренеру негромкое «до свидания». Потягиваясь и чувствуя сладкую негу в натренированных мышцах, альфа вздохнул полной грудью, позволяя теплому воздуху осесть внутри себя.
Парень достал телефон, лениво просматривая входящие сообщения. Парочка от Югема, которые он просмотрит потом, несколько от каких-то омег, имена которых были смутно знакомыми, просьба быть осторожным от папы и ничего от Тэхена. Чонгук скрипнул зубами, суя телефон обратно в карман.
Альфа сидел на университетской скамейке, по-хозяйски раскинув ноги и отпивая мелкими глотками прохладный кофе, сжимая купленный стаканчик одной рукой, а второй листая новости в смартфоне. Кого-то убили, валюта упала, результаты недавнего футбольного матча, первое цветение сакуры в этом году и как это красиво, бла-бла-бла. Чонгук раздраженно хмыкнул, поглядывая на часы.
Мимо проходили молоденькие омежки, окидывая его заинтересованно-смущенным взглядом, пожилые беты и совсем еще зеленые альфы, выпендривающиеся перед омегами. Чонгук вглядывался в толпу, надеясь высмотреть где-то в глубине красный бархатный берет и не по размеру большое пальто.
А когда высмотрел, стакан в его руке смялся, выплескивая кофе на асфальт. Тэхен шел под руку с каким-то уродом, смущенно смеялся и краснел, как ебаная девица на первом свидании. Альфа что-то рассказывал ему и активно жестикулировал, посмеивался, как бы невзначай поправляя рукава тэхенова пальто. Чонгук захлебнулся собственной яростью. Выбросив мятый стакан в урну, он поднялся со скамьи, перекидывая лямку рюкзака через плечо.
Чонгук широкими шагами шел навстречу Тэхену, испепеляя его взглядом почерневших глаз. Тэхен дернулся ощутимо, заметив брата, и обеспокоенно посмотрел на друга, приподнявшего брови в немом вопросе. Румянец, украшающий тэхеновы щеки, вмиг отлил, оставляя лишь испуганную бледность.
— Минхо, это мой...
— Тэхен, — рыкнул Чонгук, ласково улыбаясь. Тэхен умоляюще смотрел в глаза брата, прося не делать ошибок и держать себя в руках. — Может быть, познакомишь нас?
— Добрый день, Чонгук, — добродушно улыбнулся альфа, отвечая вместо Тэхена. — Я наслышан о тебе от твоего брата. Меня зовут Чхве Минхо, приятно познакомиться, — он протянул Чонгуку руку.
Чонгук, словно в замедленной съемке, перевел взгляд на альфу. Он мазнул взглядом по тонким губам, растянутым в искренней улыбке и глазам-полумесяцам, в которых плескалось добро. Ему вдруг стало тяжело дышать от накатившего бешенства — хотелось разбить это доброе улыбчивое лицо и переломать каждую косточку, выкручивая фаланги пальцев, разорвав сухожилия, в его аккуратной руке, в которую вцепился Тэхен, словно в спасательный круг.
— Наслышаны? Как это льстит, — на чонгуковых губах заиграла фальшиво-добрая улыбка. Он нарочито крепко пожал протянутую руку, стискивая пальцы в стальной хватке, но Минхо не подал виду, улыбаясь по-прежнему тепло.
— Чонгук, пойдем домой, — тихо сказал Тэхен, отпуская руку друга. — Минхо, прости меня. Чонгук наверняка устал, он немного, — омега сглотнул, переводя взгляд с немым укором на брата, — не в духе.
— Тэхен-и, не переживай, все в порядке, — ответил Минхо, едва заметно потирая руку. Он передал Тэхену его сумку с художественными принадлежностями, возвращая на место улыбку. — Ты же мне напишешь?
— Тэхен-и, — передразнил Чонгук, сузив глаза. Он впился не читаемым взглядом в Минхо, и Тэхену стало от этого по-настоящему страшно.
— Д-да, конечно, — запнувшись, ответил Тэхен, выдавив натянутую улыбку.
Минхо потянулся ладонью к тэхеновой щеке, желая в привычной манере старшего брата потрепать на прощание, как Чонгук дернулся вперед, до побеления костяшек и лопнувших заросших ранок сжимая чужое запястье. Тэхен, кажется, услышал треск кости и, кажется, его сердце пропустило несколько десятков ударов.
— Не трогай его, — с такой же улыбкой сказал Чонгук. В его глазах вулканы взрывались, а у Тэхена язык к небу прилип. — Он мой.
— Брат, — понимающе кивнул Минхо.
Чонгук рывком откинул его руку, облизывая пересохшие губы. Тэхен хотел придушить брата и упасть на колени перед другом, умоляя простить бестолкового его. Только как объяснить, что брат — его истинный, не знал. Поэтому стоял молча, силясь только на то, чтобы не расплакаться от обиды и стыда перед Минхо.
— Тронешь еще раз — сломаю, — Чонгук пожал плечами, отвернувшись и бросив через плечо: — Мне тоже было очень приятно познакомиться, Чхве Минхо.
Тэхен отмер, кидаясь другу в объятия. Горячие слезы побежали по щекам, впитываясь в кремовое пальто друга и оставляя мокрые разводы. Тэхен сбивчиво шептал бесконечное «простипростипрости», едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в голос. Минхо успокаивающе гладил его по шелковистым волосам, тяжело выдыхая в макушку его берета.
— Эй, ТэТэ, все в порядке, утенок, — шептал он, прижимая ослабшее тело к себе. — Не стоит переживать, все в порядке. Все хорошо.
— Он х-хороший, Минхо-хен, правда, — всхлипывая, отвечал Тэхен. — Не обижайся, пожалуйста. Он это не всерьез. Гук-и просто ревнует старшего брата... — шмыгнул он носом.
— Я понимаю, конечно. Братская ревность — страшная вещь, — хохотнул Чхве, стирая большими пальцами его слезы, улыбаясь тепло и нежно, словно ребенку родному. В груди остался неприятный осадок и запястье саднило, но он не подал виду, умолчав об этом, только бы не расстроить друга.
Тэхен обнял на прощание альфу и побежал следом за Чонгуком, обернувшись на ходу, чтобы помахать ему ладонью. Чонгук по-прежнему улыбался, насвистывая себе под нос какую-то мелодию, когда Тэхен его нагнал. Он тихо, стараясь слишком не шуметь, шел за братом, понуро опустив голову. Старший боялся что-то говорить ему, но чувствовал, что такое спускать ему с рук нельзя.
Омега явно чувствовал на брате чужой запах, от чего его сердце неприятно сжималось. Он сжимал похолодевшими пальцами ручку своего портфеля, то открывая, то закрывая рот, подбирая слова. Но когда он набрался достаточной смелостью, чтобы возразить что-то брату, тот припечатал его к стене. Тэхен ударился затылком и с характерным хрустом битого стекла выронил портфель. «Краски разбил», мелькнула мысль. «И сейчас, как эти краски, разобьют меня», вдогонку подумалось ему, когда он почувствовал на лице обжигающую боль и брызнувшую из разбитой губы кровь.
— Минхо, значит? Какой прелестный молодой человек, — пропел Чонгук, сжимая тэхеново горло. — Ты уже ему показал свое умение работать ротиком, Тэхен-и? — его голос сквозил ядом, и Тэхену хотелось сжаться до атомных размеров.
— Гук-и, — шепнул он, хватаясь ослабшими пальцами за чонгукову руку, вжимающую его горло в кирпичную стену. — Он мой друг. Гук-и, пожалуйста, прекрати...
Чонгук рассмеялся, склоняя голову вбок. В его глазах плескались демоны из личного тэхеновского ада, сосредоточившегося где-то внутри Чонгука, так далеко, что Тэхен попросту не мог дотянуться, чтобы рассеять мрак.
— Гук-и, пожалуйста, — тихо протянул Тэхен, ощущая нехватку кислорода.
— Давай, малыш, — улыбнулся альфа, приближаясь к лицу брата. — Проси меня. Умоляй. Ползай на коленях передо мной, Тэхен-и. Ведь это то, для чего ты рожден. Быть моей шлюхой и молчать, пока сосешь мой член, разве нет? — в притворном удивлении спросил он, заламывая брови.
— Гук-и, — всхлипнул Тэхен.
— Плачь, малыш, это у тебя так хорошо получается, — ухмыльнулся альфа, ослабляя хватку. — Это все, на что ты способен. Меня блевать от тебя тянет, Тэхен. Бесполезный, бесполезный влюбленный старший братик. Ах, как это драматично, — Чонгук выдохнул, опаляя тэхенову кожу раскаленным потоком. — Как это драматично — быть влюбленным в своего младшего братика. Да, Тэхен-и?
Чонгук смеялся громко и заливисто, пока в глазах у Тэхена собирались алмазы слез. Нижняя губа опухла, кровоточила и неприятно пульсировала. Тэхен тяжело дышал, боясь сдвинуться с места, пригвожденный чонгуковым взглядом к асфальту.
— Ты, сука, мое, — прорычал альфа, внезапно переставший смеяться. — Если я увижу или, блять, почувствую, что ты был с кем-то или тебя кто-то касался, я вас обоих разорву, — Чонгук дернулся вперед, вгрызаясь своими губами в разбитые тэхеновы губы.
Он целовал его больно, остервенело, разрывая поврежденные губы и сталкиваясь зубами, глотая чужую кровь и упиваясь ей. Тэхен отвечал несмело, позволял чужому языку исследовать свой рот совершенно по-хозяйски, смешивая свою кровь со своими же слезами и задыхаясь в чонгуковой злости, не позволяющей сделать новый глоток кислорода.
— На первый раз я спущу тебе это с рук, даже на колени перед моей ширинкой вставать не заставлю, но если это случится во второй раз... — хрипло прошептал Чонгук, ведя языком от губ, размазывая кровь по щеке, к его уху: — Я убью его, того, кто притронется к тебе. И тебя разорву, не сомневайся в этом.
Рука Чонгука исчезла так же быстро, как и прижала ослабшее тело к стене. Тэхен закашлялся, сгибаясь пополам и смаргивая слипшимися влажными ресницами слезы. Он вытер рваными движениями кровь с губ и подбородка, напрочь замарав рукава пальто. Младший брат ушел, растворился внезапно, словно его никогда и не было рядом. Тэхен опустился на колени, подняв свою сумку с разбитыми внутри красками.
Ему даже смешно стало. Он похож на свою сумку — с виду цел и вполне себе презентабелен, а внутри разбитые краски смешиваются между собой, окрашивая противным цветом изнутри, пачкая хрупкую душу и крупицы оставшейся гордости, которую Чонгук так усердно вырывает голыми руками, оставляя после себя звенящую пустоту.
Что ему делать с братом? Что ему делать с опухшим лицом и подсыхающей кровью? Что ему делать со вкусом Чонгука на своих губах? А что делать, если он хочет чувствовать его, отпечатанным гематомами, синяками, россыпью поцелуев-созвездий и зияющими ранами на своем теле вечность?
Тэхен соскреб себя с промерзающего асфальта ближе к вечеру, когда на небе загорелись яркие звезды, а на улицах — менее тусклые фонари. В его собственной галактике, не открытой учеными с помощью математических формул и не обнаруженной в самый мощный телескоп, обязательно было бы так же красиво. Такие же красивые звезды освещали бы скоплением созвездий путь такому же другому Тэхену, который находится на другой такой же планете и так же идет домой, где его ждет точно такой же папа и точно такой же отец. Только, возможно, на небе у другого Тэхена совсем другой спутник, возможно, днем светит другая звезда, а ночью, возможно, оттуда видно абсолютно другие миры и скопление Галактик.
И тот другой Тэхен обязательно не любил бы своего брата.
Омегу встретил взъерошенный и нервный папа, который был готов упасть в обморок при виде побитого сына. У Сокджина голос пропал и только комок в горле стоял. Он бы точно прямо там и свалился, но Тэхен подхватил его, абсолютно наплевал на не снятую обувь и отвел в комнату. Папа цеплялся за его руку, не позволяя отстраниться.
— Господи, Тэхен, кто... как?! — осипши спросил он. Сокджин протянул горячую ладонь к лицу сына, поглаживая невесомо, бережно, обводя контур разбитых губ и опухшей щеки. Из глаз непроизвольно брызнули слезы от осознания, что такого, как Тэхен, могли ударить. — Я его своими руками убью! Моего сына... что за мразь...
— Тс-с, — прошептал Тэхен, прикладывая палец к губам. — Папочка, послушай меня, — омега присел рядом с папой, успокаивающе поглаживая по волосам с седыми прожилками. — Ты знаешь своего неуклюжего сына. Ах, в голове не укладывается, как я мог не заметить столб! Столб, представляешь? — засмеялся фальшиво Тэхен, молясь, чтобы отец не заметил его ложь. Он вымученно-устало улыбнулся, оглядываясь, когда в комнату проскользнул отец.
— Тэхен-и, но как же... — папа всхлипнул, прижимая ладонь к впалой тэхеновой щеке. Тэхен потерся об нее, словно котенок, прикрыв глаза. — Ты действительно говоришь правду?
— Да, — врет Тэхен, обнимая папу за дергающиеся от слез плечи.
— Сокджин? Тэхен? Что стряслось? — тихо спросил отец, подходя ближе. Он сел рядом на кровать, обнимая плачущего Сокджина и жалобно смотрящего на отца Тэхена. Намджун скользнул взглядом по лицу сына, напрягаясь. — Тэхен, иди на кухню. Я сейчас приду.
— Но папа... — младший омега прикусил губу, смотря на папу, тянущегося к нему и плачущего, боящегося за собственного сына.
— Иди, — тверже сказал отец. И Тэхен послушался, закрывая за собой дверь и раздеваясь, вешая пальто в шкаф, снимая обувь и старательно избегая взгляда в зеркало.
Омега включил чайник и заварил для себя любимый ромашковый чай, наблюдая, как чаинки всплывают вверх, плавают недолго на поверхности, а после тонут. В последнее время все, что умирает, разбивается, рушится, утопает и стирается с лица Земли неизменно он связывает с самим собой.
Отец заходит на кухню вместе с аптечкой, сажает Тэхена на стул и после склоняется над ним, обрабатывая разбитые губы с коркой засохшей крови. Омега терпит и не скулит, когда особенно больно, упрямо не смотрит отцу в глаза и разглядывает кафель на полу. А после в тишине пьет свой чай, пока отец прожигает в нему дыру.
— Тэхен, кто это сделал? — в стальном голосе отца Тэхен узнает брата и невольно ежится.
— Никто. Я сам виноват, — врет Тэхен.
— Я не папа, Тэхен, — хмыкает Намджун, сжимая пальцы в кулаки. — Скажи мне, кто этот урод.
— Отец, — омега улыбается слегка, хоть больно и ранки щиплет. — Этот урод — я. Ума не приложу, как можно быть таким бестолковым и неуклюжим.
— Почему ты лжешь мне, Тэхен? — Тэхен стушевался под взглядом отца, сканирующем и разъедающем, обрубающим его ложь на корню. — Если ты позволишь этому ублюдку так с тобой поступать, как далеко он может зайти? Вы с Чонгуком самое дорогое, что есть у нас с папой, Тэхен, — отец взял сына за плечи, тряхнув слегка и заглядывая в глаза. Тэхен едва сдерживал слезы от боли. — Я не позволю ни одной мрази обращаться так с тобой, сынок. Не смей лгать. Не мне, Тэхен.
— П-прости, — всхлипывает Тэхен. Ломается, падает в отцовские объятия, прижимаясь щекой к крепкой груди, слышит, как отец шепчет «значит, не скажешь?» и утвердительно мотает головой.
Ему надоело плакать — единственная мысль, крутящаяся на повторе, когда он, умытый и чистый, пахнущий гелем для душа и травяным шампунем, лежит под одеялом в их общей комнате. Он сверлит глазами потолок и мысленно разговаривает с таким же другим Тэхеном, который лежит на такой же другой кровати и смотрит в точно такой же другой потолок. Надоело плакать, но отчего-то плачет все равно, позволяя соленой влаге впитываться в подушку.
У его другого Тэхена на его другой планете точно такой же другой Чонгук — наверняка добрый и открытый и от него не пахнет другими. Он пахнет собой и немного морозными лилиями. А его, настоящий Чонгук, ввалившийся в дверь, пахнет алкоголем, ромашковым чаем, хвоей, бергамотом и прелыми яблоками.
Тэхен улыбается поломано, ощущает тяжесть чужого тела на себе, а прямо возле губ чужую горячую плоть. И ему больше ничего не остается, кроме как послушно открыть рот.
«Надеюсь, ты счастлив, Тэхен», думает омега.
Чонгук вбивается в его горячий рот, размазывая капельки слюны вперемешку с кровью по щекам, стонет утробно, сжимая зубами собственное плечо.
«Потому что мне хочется умереть».
