Новый мир

Глава 5. «Мы верим в вас!»

– Пит, ты понимаешь, что все это значит? – шептала Китнисс, заглядывая ему в глаза. – Мы теперь менторы Двенадцатого дистрикта!
Пит молча прижал Китнисс к себе и провел рукой по ее распущенным волосам. Он и сам на протяжении пяти последних дней с переменным успехом пытался смириться с этой мыслью.
Как только подвал дома Эвердинов опустел, Китнисс почувствовала, что она будто очнулась ото сна, в котором пребывала последние месяцы. В сердце вновь начал закрадываться липкий страх, который было притупился после знакомства с волшебниками. Какая-то часть Китнисс все еще не могла поверить в то, что им с Питом удастся избежать Арены, а другая уже со страхом думала о предстоящем менторстве. А еще Китнисс до боли в животе боялась президента Сноу. Ей все время казалось, что он прекрасно знает обо всех событиях последних месяцев и коварных планах Хеймитча и Плутарха и откровенно смеется над ними, выжидая время. Что стоит им только приехать в Капитолий, и весь гнев президента тут же обрушится на них с Питом в виде какой-нибудь особо жестокой кары.
Ночные кошмары Китнисс возобновились, только теперь в них присутствовали не Рута с копьем в сердце, не окровавленный Катон и не покусанная осами-убийцами Диадема. Каждую ночь во сны Китнисс являлся президент Сноу и, одаривая ее змеиной улыбкой, раскрывал перед ней двери темниц своего замка. Камеры в них были оборудованы разнообразными орудиями пыток, в тисках которых оказывались по очереди то Прим, то мама, то Пит, то Гейл, то Хеймитч, а иногда и четверо волшебников.
– Мы справимся, Китнисс, – прошептал Пит, зарываясь носом в ее волосы. – Хеймитч никогда не проигрывает, если есть хоть малейший шанс не проиграть.
В тот момент они сидели на крыльце дома Эвердинов. Китнисс невидящим взглядом смотрела вдаль, туда, где над забором уже начинал розоветь рассвет. Она убежала на улицу, проснувшись от очередного кошмара, в котором Гермиона лежала на столе, пристегнутая кожаными ремнями, а Сноу давил на рычаг, опускавший на нее огромную железобетонную плиту. Кое-как вырвавшись из объятий сна и еще не до конца поняв, что к реальности он не имеет никакого отношения, она выскочила из постели и побежала на крыльцо. Там она некоторое время стояла, крепко вцепившись в перила и дыша, как после забега на марафонскую дистанцию, пока не пришел Пит. Его объятия и холодный ночной воздух кое-как привели ее в чувство.
– Ты так веришь в Хеймитча, – пробормотала Китнисс.
– Конечно, – как можно увереннее ответил Пит. – В прошлом году ему удалось невозможное – он фактически помог нам обоим уйти с Арены живыми! Я знаю, что и в этот раз его план сработает!
– Но нам же придется вести себя как настоящим менторам: учить, давать напутствия, торговаться со спонсорами! Как мы будем все это делать?
– Пока не знаю, – честно признался Пит. – Надеюсь, Плутарх нам подскажет – ведь в Капитолии все будет контролировать он.
Пит всеми силами гнал прочь мысли о предстоящей Квартальной Бойне. Он боялся, что не сможет и дальше успокаивать Китнисс, если начнет думать об этом. А Китнисс, как и прежде, была для него важнее всего остального.

***
Почувствовав, как колючий холод начинает забираться под свитер, Гермиона взмахнула палочкой и произнесла про себя согревающее заклинание. Несмотря на то, что снег стаял, тепло никак не желало приходить в Двенадцатый дистрикт. Дом, в который Хеймитч привел Гермиону несколько дней назад, в это время года уже не отапливался, но хозяева, казалось, холода совершенно не чувствовали. Привыкли, наверное, как и многие другие обитатели Шлака. Несмотря на то, что шахтеры трудились допоздна, уголь в Двенадцатом стоил слишком дорого, чтобы позволять себе топить при плюсовой температуре.
Хозяева дома, мистер и миссис Трэверс, отнеслись к появлению в их доме Гермионы с каким-то поистине пугающим безразличием. Плутарх внушил им, что она – их дочь, в то время как настоящая мисс Трэверс сутками раньше скончалась от туберкулеза. Точно так же он на всякий случай поработал и с памятью некоторых соседей, хотя тут он скорее перестраховывался – о смерти дочери Трэверсов никто из них еще не знал. Да и смерть от туберкулеза в Двенадцатом была настолько рядовым событием, что никто бы о нем и не вспомнил.
Квартал, в котором жили Трэверсы, был одним из самых бедных даже по меркам Шлака, он находился на отшибе, очень близко к шахтам, и содержал в себе всего семь домов. В последние два года Эрика Трэверс – ныне покойная дочь Трэверсов – сильно болела и из дома практически не выходила. В сценарий Плутарха это вписывалось идеально: в школе девочка не была давно, и вряд ли кому-то там было до нее дело. Да и просто за пределами квартала вряд ли кто-то мог вспомнить, что дочь Трэверсов звали не Геримоной, а Эрикой, и как она выглядела внешне.
Тем не менее в качестве напутствия Хеймитч велел Гермионе поменьше светиться на улицах, а лучше и вовсе не выходить из дома. Все-таки ее внезапное выздоровление могло многих насторожить. Также ментор строго-настрого запретил ей пытаться отыскать Рона.
Со своими «родителями» Гермиона старалась лишний раз не пересекаться. Уж очень страшно было смотреть в эти пустые глаза, в которых при взгляде на нее читалось лишь недоумение и какие-то отчаянные попытки выудить из памяти заблокированные воспоминания. Гермионе очень хотелось им помочь, но что-либо сделать она была не в силах: заклинание Забвения было наложено не совсем умело – все-таки Хевенсби не владел им в такой степени, чтобы убедить родителей в том, что их дочь жива. Но исправить это было невозможно – разве что заставить их вообще забыть о том, что у них когда-то были дети. Гермиона пообещала себе, что так и сделает перед тем, как отправиться на Арену. Пока же она просто радовалась тому, что ей не приходиться часто общаться с «отцом» и «матерью». Мистер Трэверс работал допоздна в шахтах, как и все жители дистрикта, а его жена просто сидела целыми днями в своей комнате, покидая ее лишь изредка, чтобы приготовить мужу ужин или постирать белье. Все, что Гермиона пока могла сделать для них – это украдкой умножать до ужаса скудный запас продуктов в кладовой.
Хеймитч заглянул к Трэверсам через сутки после того, как поселил к ним Гермиону. Он застал ее сидящей за столом и что-то увлеченно пишущей на листе пергамента. Рядом лежали три старых массивных талмуда: один относился к Истории Магии, другие два – к теории Заклинаний. Заметив их, Хеймитч тут же сделался мрачнее тучи.
– Ты с ума сошла? – шепотом поинтересовался он, указывая на книги.
– А что такого? – Гермиону еще за время сидения в подвале порядком достали постоянные упреки Хеймитча, и она надеялась, что теперь он наконец оставит ее в покое. – Ты притащил меня в какую-то дыру и велел не высовываться из дома. И что мне теперь лежать и смотреть в потолок до самой Жатвы? Извини, я не умею сидеть без дела.
– Гермиона, я что, недостаточно ясно дал понять, как опасны знания в этом мире? – Хеймитч разозлился еще больше. – Знания – опаснейшее оружие, и правительство делает все, чтобы не дать его людям в руки. Изымает из библиотек книги, урезает образование до минимума. Невежественными людьми очень легко управлять. А ты с такой легкостью держишь на открытом месте книги, которых нет даже в капитолийской библиотеке!
Испепелив Хеймитча негодующим взглядом, Гермиона все-таки убрала книги в тумбочку. Потом она еще не раз доставала их, но заколдовывала так, чтобы они выглядели как кулинарные справочники или политические брошюры, коих у всех жителей Двенадцатого было великое множество. На исписанные пергаменты же она просто накладывала чары невидимости.
С того визита Хеймитча прошла почти неделя, и больше Гермиону никто не беспокоил. Сначала она была даже рада этому и проводила все дни за столом, исписывая пергамент за пергаментом. Из комнаты она выходила только вечером, чтобы поужинать с «родителями». Это всякий раз оборачивалось для нее настоящей пыткой – при виде Трэверсов и воспоминаниях о несчастной незнакомой ей Эрике у нее кусок в горло не лез.
С каждым днем четыре стены ее малюсенькой комнаты все сильнее давили на Гермиону. При каждом взгляде в пустые глаза Трэверсов ей становилось еще хуже. Одиночество в этом Богом забытом квартале чувствовалось особенно остро. Порой Гермионе хотелось выть в голос – так ей не хватало Гарри, Рона и Джинни. Где они, что с ними? Увидятся ли они вообще когда-нибудь снова? Написание «конспектов» по чарам и зельям уже давно перестало действовать успокаивающе, на чтении она просто не могла сосредоточиться.
В один из вечеров Гермиона внезапно поняла, что дальше так продолжаться не может. Если она так и будет сидеть в доме безвылазно, то к Жатве просто сойдет с ума. В конце концов, запреты Хеймитча она уже не раз нарушала, так почему бы не сделать этого снова? Что произойдет, если он немного прогуляется по Шлаку?
Гермиона решительно встала из-за стола, подошла к двери и прислушалась. В доме было тихо. Гермионе хотелось выскользнуть из дома незаметно на случай, если Хевенсби что-то внушил Трэверсам по поводу нее, и они попытаются ее задержать. Но все было тихо. Гермиона на цыпочках пробежала проходную комнату и беспрепятственно выскользнула на крыльцо. В лицо подул холодный ветер, растрепывая волосы и заставляя зажмуриться, но вместе с тем, позволяя наконец вздохнуть свободнее. Почувствовав неожиданную легкость, Гермиона выскочила на улицу, где несмотря на холод, уже вовсю чувствовалась весна, и быстро зашагала вперед вдоль угрюмых покосившихся домов.
Однотипные кривые улочки сменяли одна другую, и вскоре Гермиона уже с трудом могла определить, где находится. Впрочем, покидать пределы Шлака она все равно не собиралась, а вернуться к шахтам она сможет легко из любой его точки.
Оставив позади большую часть жилых кварталов, Гермиона внезапно поняла, куда ей стоит держать путь. Ближе к окраине Шлака находился местный рынок – Котел, как его называли местные. Там легко смешаться с толпой так, чтобы никто не обратил на нее внимания и, вместе с тем, среди людей будет легче отвлечься. С этой мыслью Гермиона зашагала увереннее. Но еще не достигнув конца улицы, после которой должны были начаться торговые ряды, Гермиона застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Уже издали было прекрасно видно, что Котел пуст. Нет, не просто пуст, как бывает пуст магазин в дождливый будний день. Он был мертв. Глазам Гермионы предстали черные от сажи металлические каркасы прилавков, сиротливо стоявшие посреди гор золы и сажи. Котел просто выгорел дотла.
С трудом переставляя ноги, Гермиона двинулась вперед, к тому, что еще несколько дней назад было рынком. Потом она еще долго бродила по усыпанным сажей проходам, время от времени наклоняясь, чтобы поднять какой-нибудь случайно уцелевший предмет. В конце концов она обессиленно опустилась на камень возле одного из прилавков, чтобы немного отдохнуть.
– Как же так? – произнесла она в пустоту.
– Я думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос, – раздался внезапно сзади знакомый голос.
Гермиона вздрогнула и резко обернулась, вскочив на ноги и по инерции сжав в кармане волшебную палочку. В следующую секунду она облегченно вздохнула: позади нее, скрестив на груди руки, стоял Гейл.
– О Мерлин, Гейл, нельзя же так пугать! – воскликнула она.
– Прости, – улыбнулся он. – Я просто уже минут пять тут за тобой наблюдал, но никак не решался заговорить: ты была так погружена в свои мысли.
– Я просто... не была готова к такому, – пробормотала Гермиона. – Еще несколько дней назад рынок функционировал, и вдруг!
– Его сожгли вполне официально в знак борьбы с браконьерством, – грустно произнес Гейл. – Ведь все, кто охотился в лесу, сбывали свою добычу здесь. На деле же это означает, что в ближайшее время дистрикт ждет еще большее количество голодных смертей.
Гермиона закусила губу, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшими эмоциями.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она немного погодя. С того утра в подвале, когда она обрабатывала его уже заживавшее тело настойкой бадьяна, они больше не виделись.
– Отлично, – Гейл вновь улыбнулся. – Еще никогда так быстро не выздоравливал! А ты как? – многозначительно спросил он.
– Я нормально... живу у мистера и миссис Трэверсов в Черном тупике.
– О-о-о, ну и местечко выбрал для тебя Хеймитч, – закатил глаза Гейл. – Туда даже из Шлака никто не заглядывает, а торговцы, наверное, и вовсе не знают о существовании этой улочки. Скверно там, небось?
– Ну... я вроде бы привыкла, – пожала плечами Гермиона. – И потом, это ненадолго, – произнеся это, Гермиона дала понять, что с радостью провела бы в Черном тупике всю жизнь, лишь бы не отправляться на Арену. – Трэверсы почти не разговаривают со мной, и я целыми днями сижу в своей комнате – читаю и пишу. Вообще, Хеймитч велел мне сидеть дома.
– Но ты его в очередной раз не послушалась, – закончил за нее Гейл. – И правильно – в таком месте можно за пару дней тронуться рассудком. Слушай, может, пойдем прогуляемся? – предложил он. – А то тут как-то неуютно.
– Пошли, – с радостью согласилась Гермиона, которой тоже не слишком нравилось сидеть на пепелище. – Только Хеймитч велел мне не ходить за пределы Шлака, наверное, чтобы случайно не наткнулась на Рона. Он должен жить где-то в торговых кварталах.
Гермиона и Гейл взялись за руки и побрели прочь от Котла. Они практически не разговаривали: боялись, что кто-нибудь может случайно подслушать нечто, не предназначенное для чужих ушей. Гермиона была так счастлива ощущать живого человека рядом с собой после стольких дней одиночества! Впрочем, и Гейлу этого не доставало: в последнее время шахтеры вкалывали как проклятые, и ни на что, кроме еды и сна, сил просто не оставалось.
Когда Гейл и Гермиона дошли до Луговины, солнце уже начало садиться.
– Давай дальше не пойдем, – предложила Гермиона. – Мне, наверное, скоро надо будет вернуться, а то мало ли.
– Хорошо, давай тогда посидим вон там, – Гейл махнул рукой в сторону трех больших старых деревьев, на которых уже начали появляться зеленые листочки. За теми деревьями обнаружилось еще одно – поваленное и высохшее, которое послужило Гейлу и Гермионе скамейкой.
– Какая холодная весна в этом году, – тихо произнес Гейл, пододвигаясь поближе к Гермионе. – Никогда раньше такого ветра не было. Как ты там у этих Трэверсов, у них, небось, и печки нет?
– Я более-менее спасаюсь согревающими заклинаниями, – улыбнулась Гермиона. – Хотя нормальный камин, кончено, не помешал бы.
Гейл обнял Гермиону за плечи, желая согреть, и она с радостью прижалась к нему поплотнее. Чувствовать его тепло было в сто раз приятнее всяких согревающих заклинаний.
– Гермиона, – прошептал Гейл ей на ухо. – Ты... необыкновенная. Раньше я считал, что на свете нет девушек лучше Китнисс. Но когда я узнал тебя, понял, что ошибался. Я все время вспоминаю тот день в лесу, когда ты говорила о том, что мы ничего не делаем для того, чтобы остановить беспредел властей: это было так искренне, так... по-настоящему! И потом, когда ты меня лечила – ты делала это с такой самоотдачей, позабыв обо всем на свете!
– Брось, Гейл, я просто делаю то, что велит мне сердце, – ответила Гермиона, потупившись. Даже в подступивших сумерках нельзя было не заметить, как заалело ее лицо.
– Это-то мне в тебе и нравится, – с этими словами Гейл приблизил свое лицо к лицу Гермионы и осторожно коснулся губами ее губ, как бы спрашивая разрешения. Она не возражала. Он поцеловал ее смелее, и почувствовал, что она отвечает. После этого он целовал ее снова и снова, чувствуя, как холодный майский вечер уступает место июльскому зною. До этого он целовался в своей жизни лишь один раз с Китнисс, и тогда думал, что ничего лучше быть не может. Но с Гермионой он чувствовал себя иначе – с ней было так уютно и тепло, с ней так хотелось быть нежным.
Опомнились они лишь тогда, когда уже почти стемнело. Над Луговиной взошла полная луна.
– Мне пора возвращаться, – прошептала Гермиона.
– Я понимаю, – выдохнул Гейл, по-прежнему не выпуская ее из объятий.
Всю дорогу до Черного тупика они шли молча, тесно прижавшись друг к дружке.
– Мы ведь еще увидимся... до Жатвы, – произнес Гейл, когда они поравнялись с калиткой дома Трэверсов.
– Конечно, – заверила его Гермиона. – Теперь я просто не смогу сидеть в этих четырех стенах, сколько бы Хеймитч ни вопил, что я провалю его планы, – она нервно усмехнулась.
Гейл поцеловал ее и крепко обнял напоследок, прежде, чем разжать объятия. Как только за Гермионой захлопнулась калитка, он вздохнул и побрел обратно.
________________________________