ПРИРОДА

Часть 4

Этим определяющим тождеством пронизаны все сюрпризы и контра­сты отдельного предмета, им же характеризуется и любой закон. В голове у человека весь мир; вся астрономия и химия таится в его мысли. Посколь­ку в мозгу его запечатлена история природы, он и пророк, и открыватель её тайн. Любой известный естествознанию факт прежде своего реального подтверждения был кем-то предсказан. Человек не смог бы завязать шнур­ки, если бы законы, что связывают такие далёкие луну, растение, газ и кри­сталл, не выражались для него в конкретной геометрии и арифметике. Здра­вый смысл внемлет себе и мгновенно оценивает результаты химического эксперимента. Тот же здравый смысл, что и у Франклина, Дальтона, Дэви и Блэка, занимался систематизацией, которую он же теперь подтверждает.

Тождество является выражением упорядоченного покоя, противодей­ствие также связано с упорядоченностью. Астрономы говорят: «Дайте нам материю и чуточку движения, и мы создадим вселенную. Одной материи мало, нам необходим и импульс, толчок, который вызовет движение тела и породит гармонию центробежной и центростремительной сил. Исходя из сделанного единожды броска шара, мы сможем проследить за развитием всей этой гигантской системы». «Крайне неразумный постулат, — отвеча­ют метафизики, — делающий неизбежным следующий вопрос. Не станете же вы утверждать, что вам известен генезис броска и его длительность?» Между тем, не дожидаясь дискуссии о том, что правильно и что неправиль­но, природа даровала оный импульс, и шары покатились. Ничего особенно­го, просто толчок, но астрономы были совершенно правы, придавая ему та­кое значение, ибо следствия его бесконечны. Этот выдающийся исходный толчок передаётся посредством всех шаров системы и всех атомов каждого шара, всех видов живых существ, посредством истории и поведения каждо­го индивида. Усиление соответствует порядку вещей. Ни одно существо, ни один человек не будет послан природою в мир без некоторого избытка присущих им качеств. Планете придаётся определённый импульс; каждое создание наделяется силой для прохождения своего пути, подталкивает­ся в нужную сторону; при этом всегда и во всём видится едва приметная щедрость, малая кроха избытка. Не будь электричества, воздух стал бы затхлым; без отстаивания же мужчинами и женщинами своей правоты, без пыла и фанатизма мы лишились бы волнения и уменья. Чтобы пораз­ить цель, мы всегда метим выше цели. Каждое действие сопряжено с пре­увеличением. Когда же приходит в мир видящий всю мелочность игры муж печальный и зоркий, что отказывается принимать в ней участие и раскры­вает её тайну, — что происходит тогда? Неужто птичка улетает? О, нет, сторожкая Природа посылает новые — формы ещё совершеннее, а юноши еще царственнее — воинства, с малой толикой избытка наделяет их силою для скорейшего достижения ими своих целей и позволяет немного сойти с их собственного пути; тогда для одного или двух поколений игра начина­ется сызнова. Пленённое собственными чувствами, послушное всему, что оно видит и слышит, не умеющее сравнивать и оценивать свои ощущения, склонное к обособлению, но не к обобщению милое проказливое дитя, которое можно осчастливить свистулькой или раскраской, оловянным солдатиком или имбирным пряником, радуется всему новому и, наконец, засыпает, утомлённое нескончаемым приятным безумием дня. Меж тем, кудрявое неразумное дитя с ямочками на щеках отвечает целям Природы. Она испытывает каждую способность и обеспечивает этими установками и усилиями симметричное развитие телесной основы, которое важно на­столько, что передоверить его Природа не может никому. То сияние, тот переливчатый ореол, которым окружены для ребенка все игрушки, учит его правильному восприятию; дитя обманывается во благо. Обретение жизни и сохранение жизни сопряжены с одними и теми же навыками. Стоики вольны говорить всё, что угодно, но мы едим не ради блага жизни, а един­ственно потому, что еда вызывает у нас аппетит. Растение — будь то цветок или дерево — приносит не одно семя, но наполняет воздух и землю обили­ем семян: тысячи погибнут и тысячи упадут в землю, сотни взойдут, десят­ки достигнут зрелости, чтобы хотя бы одно из них могло прийти на смену родителю. Расчётливое изобилие видится во всём. Кажущийся чрезмерным страх, за которым прячутся живые существа, что ёжатся от холода и вздраги­вают при виде змеи или внезапном звуке, не только порождает пустые тре­волнения, но и защищает нас, по меньшей мере, от одной по-настоящему серьёзной опасности. Влюблённые ищут в браке счастье и полноту жизни, не думая при этом о будущем, природа же таит в их счастье собственную цель, а именно, продление или вечность рода.

Искусность, с которою сотворён этот мир, сказывается и на разуме и характере человека. Вполне здравых людей не существует, каждому из нас до известной степени присуще безрассудство; кровь приливает к голове, способствуя сохранению человеком того, что природа приняла близко к сердцу. Великие цели никогда не ставятся под сомнение, однако сводят­ся к соответствующим масштабу их поборников частностям, что вызывают ещё более ожесточённую брань. Не менее замечательна незыблемая вера каждого человека в значительность своих дел и слов. Поэт или пророк це­нит высказываемое им куда выше, чем любой его слушатель, иначе он хра­нил бы молчание. Сильный и самодовольный Лютер, не обинуясь, заявляет: «Сам Бог не может обойтись без умных людей». Категоричность противо­речивых трактатов Якоба Бёме и Джорджа Фокса — свидетельство эгоизма их авторов; Джеймс Нейлор страждет, ибо желает, чтобы ему поклонялись, как Христу. Ныне каждый пророк отождествляет себя со своими мыслями, освящающими его сапоги и шляпу. Но то, что не нравится здравомысляще­му человеку, приводит в восторг простолюдина, влекомого неистовством, остротой и шумихой. Подобное порою случается и в частной жизни. Пыл­кий молодой человек ведёт дневник, которому в часы молитвы и покаяния он доверяет самое сокровенное. Стоя на коленях в полуночный час или на восходе утренней звезды, перечитывает он эти страницы, что так горьки и сладостны для него, и омывает их слезами; священные, слишком хороши они для этого мира и вряд ли их возможно открыть даже самому близкому другу. Это дитя, рождённое душою и, пока не перерезана пуповина, питае­мое её жизненными токами. Но однажды — и не без колебаний — молодой человек решится посвятить в свою великую тайну друга и раскроет пред ним свой дневник. Неужто эти строки не опалят его душу? Но, нет, бес­страстно просмотрев дневник, дражайший друг непринуждённо сменит тему разговора, донельзя уязвив тем самым своего собеседника. В написан­ном сомненья нет. Безумные дни и ночи, ангелы тьмы и ангелы света тём­ными знаками запечатлели себя на страницах этой залитой слезами книги. Скорее, ум или сердце друга всему причиной. Так, стало быть, и друга нет? Юноше пока невдомёк, что свои глубокие переживания мы не всегда умеем выражать словами; открытие же того, что мудрость может говорить други­ми языками и служим ей не только мы, что истина будет высказана в любом случае и в этой связи нам не следует горячиться, возможно, поубавит в нас огня. Человек говорит до той поры, пока собственные слова не начинают казаться ему пристрастными и несовершенными. Они пристрастны всег­да, пусть говорящий и забывает об этом. Но едва человек освободится от бессознательности и односторонности и осознает свою предвзятость, как посрамлённый он замолкнет. Впрочем, что может написать тот, кто в этот момент не думает об истории мира, или сделать тот, кто не считает свой труд значимым? Быть может, труды мои суетны, но вершить их безнаказан­но я смогу лишь в том случае, если не буду считать их таковыми.