Spread my wings

Слияние. Конец.

Чимин судорожно перебирает листы, размазывает строки собственными слезами, только и успевает шептать раз за разом: «идиот» то ли себе, то ли тому, кто на полу распластался, едва хватая воздух приоткрытыми губами. Юнги онемевшими пальцами выводит на паркете «прости», все дальше тянется, пытается до согнувшегося комочка дотянуться, знает, что это прикосновение обоим жизненных сил прибавит. Мин изнутри изломан, искорежен, у него душа нараспашку открыта, ждет, пока изнутри закроют. Его Чимин каждый раз по кусочкам собирал, не ругался, хоть и сам сгорал каждое мгновение, только лишь грустно улыбался, когда Юнги все его старания одним словом разрушал, громил все вокруг себя, мраком окутывался, язвил, говорил, что ненавидит больше всего на свете.

Дверь с грохотом распахивается, вошедший мужчина лет сорока бегает глазами по комнате, смотря то на мертвое тело, чье лицо замерло в искаженной улыбке, то на парня, что бумагу комкает, рвет, кричит отчаянно, то на едва подававшего признаки жизни, чья рука в полуметре от собственного спасения находилась. Чимин на него пусто смотрит, вспоминает словно, где находится и что вообще произошло, пальцем на Юнги тычет, пытается хоть слово из себя выдавить, но получается лишь скуление. Врач к Мину на ватных ногах побегает, он его ни разу за время свей карьеры таким не видел, каждый раз в глазах читал усмешку, будто жизнь ничего не значит, будто плевать тот хотел, выживет или нет, сейчас же в них лишь боль, столько, что, кажется, еще немного, и она всю комнату захлестнет, утопит всех, не оставит ни единого воспоминания о том, что жили когда-то какие-то Чимин и Юнги, что они историю свою прокладывали собственной кровью, дышали лишь друг другом, друг без друга же в пепел превращались, точно и не было никогда двух связанных отнюдь не татуировками на запястье и над ключицей душ, которые тянулись так отчаянно навстречу, но их разделяли каждый раз, новые ножи втыкали, резали на мелкие части, смеялись над рвением.

Времени ехать в специально оборудованный кабинет совершенно нет, и поэтому теперь на полу разложены различной формы хирургические ножи, бутыльки с наклеенными мелкими подписями, мужчина над Юнги копошится, ковыряется внутри, а тот ни звука не издает, ведь свою слабость показывать нельзя, нужно до самого конца сильным быть, потому что если потеряет рассудок и он, то все точно полетит к чертям. Чимин так и застыл, сгорбившись, над кучей помятых листов, пока не заметил, что еще один, видимо, выпавший в суматохе сборов Мина, около тумбочки небольшой лежит. И его тоже, по сути-то, разорвать надо, к остальным отправить, но строчки заставляют осушенное море горя внутри наполнится до краев, снова прорваться наружу.