Удивительный человек

3

Деревушка представляла из себя поселение, равномерно расположенное по роще. Идти вдоль нее было своеобразной экскурсией. Из одноэтажных деревянных домишек избушек выглядывали жители славной Богемии. Уже у троих я насчитал пышные усы, а у двух девушек – растерянный взгляд.
- Тут у каждого в полуподвале, над кроватью или на мансарде завалялся мушкетик. Не знаю, родовая традиция это после Тридцатилетней войны или что-то еще, но завести у себя оружие так и не решился, -задумчиво произнес камрад.
Домины выглядели однотипными сараями, завалившимися в землю. Нельзя сказать, что жители тут образовывали некую кибуцу или сельхоз, но связывало это их ровным счетом ничего.
Изба друга выглядела солидней на фоне остальных. Об этом свидетельствовали расписной фронтон и в алый цвет выкрашенные ставни. Сбоку дома рос небольшой огород, на котором я успел разглядеть морковные грядки и репу. Приблизившись, я увидел тускнеющую и сыплющуюся побелку. Такая бобыльская хата была мне по вкусу, хотя всеобъемлющая тишина настораживала. Камрад слышал, наверное, больше меня:
- Кузнечики сегодня растрещали… Устал, нет?
- Отдохнул бы с дороги. С соседями общаешься?
Камрад фыркнул.
- Скучные деревенщины. Орут каждый вечер.
- А на вид тихие.
- Соли попросить у них боюсь. Нету у них того, что мы с тобой ценим по сей день. Свободомыслия.
Внутри хаты обстановка была предельно аскетичной и тоскливой. Квадратная прихожая с тремя крючками по обе стороны, переходящая в основное помещение. Деревянный мягкий пол, замызганный плесенью потолок, сложенная в ящичек магнитола, кипа бумаг на подоконнике, тяжелый топорный стол, сюрреалистичное панно на стене, стальная раскладушка под скрученным матрацем, искрящийся на солнце канделябр, пылящаяся мышеловка в забытом углу, хлипкая книжная полочка. На ней было около шести-семи книг. Все в одинаковых самодельных обложках.
По середине стены висел хмурый бордовый ковер с встрепенувшимися нитями и характерным раритетным отблеском. Издалека он напоминал распластанного тибетского мастифа или коврик, вышитый из проволоки. Мне было жутко неловко спрашивать у друга происхождение всех этих древних артефактов и остатков прошлого, поэтому вместо этого поинтересовался отопительной системой.
- На зиму окна заколачиваю. В этом году забыл доски открепить, поэтому ночью ни зги не видно. А в дневное время из того окна только светит нормально…
Что бы ни было свет менее готичным это помещение не сделал. Точнее оно было не столько готичным, сколько опустошенным и в то же время выражающем всю свою суть максимально.
- Странно ты устроился, -признался я, бросая рюкзак на раскладушку, - крысы не съедят нас ночью?
- Если мы поступим превентивно, то нет, -на серьезных щах ответил камрад.
Почему-то казалось, что он не шутил.
- Я, пожалуй, вздремну на…
- Я в лесок за дровами, -передернул камрад, -гуляш под косушкой. Ешь, пока не остыл.
Камрад прихватил маленький топорик у стола, быстро шмыгнул на улицу, не забыв хлопнуть высокой дверью. Я стал пристальней рассматривать интерьер, но кроме завалявшейся кочерги не нашел ничего. 
Под косушкой действительно лежал гуляш, даже пробудивший во мне аппетит. Про себя я сердобольно восхитился камрадом и его простотой. Другой мой коллега или начальник-кейнсианец смело бы назвал эти кусочки мяса каким-нибудь бёф бургиньон или паприкашем под лечо, но только не мой смелый камрад.
В университете за нами сразу пошла молва как об «удивительных», «нестандартных» людей, но только благодаря и для камрада. Все семестры мы с ним негласно выучили субординацию: он ведет, а я его поддерживаю. В этом плане он был самостоятельней и уверенней в крутых поворотах, тогда как я ласково стоял в роли его секунданта.
Звание «удивительного» за ним закрепилось окончательно, этому способствовал ряд случаев.
В одном из них друг показал себя как брезгливый и категоричный, отстраненный от мирских любезностей человек. Одна именитая дама, посетившая учебное заведение, всячески избегала моветона, а в конце своей лекции о Романовых, протянула руку камраду. Положение было таково, что, по правилу тона, он ее должен был поцеловать. Этого он сделать не посмел и вяло протянул ей свою. Дама сильно раскраснелась, осознав свою то ли старомодность, то ли аморальность господина. Однако над другом уважительно потешалась вся группа, одновременно восхищаясь его поведением и глумясь.
Вдоволь наевшись дивным яством, я расправил матрац и прилег на раскладушку с мыслями о прекрасном воздухе.
Сны мне снятся очень редко, даже с трудом любая визуализация дается. Поэтому под рукой всегда ношу клочок бумаги и ручку. Но в этот раз на новом месте мною был испытан потрясающий парад чувств.
Это было что-то похожее на моноспектакль или мимовскую антрепризу. Та самая роща Дуумскло теперь была не каким-то фоном, а конкретным местом действия. Точнее это была опушка в роще с толстым дубом в центре. Отсутствие птиц коррелировало с мрачностью и неопределенностью леса, а северное сияние наверху усиливало эффект. Березки непонятным образом акцентировали свое деревянное внимание на мне и принялись сверлить взглядом. Себя я ощущал прекрасно, а влияние окружающей флоры на меня – еще сильнее.
Этот ветер, это сияние, этот рассекающий сам себя ручей позволяли прочувствовать мне биение собственного сердца и эхо крови в венах. Вокруг все умолкло в мгновенье. Сквозь рощи, словно фантом, вылез камрад исполинских размеров. Я посмотрел наверх, чтобы оценить его рост, и с необычайным восторгом заметил, что вышине берез нет конца, они резко обрываются на орбите. Камрад был вполовину раз ниже и уже успел пару раз чиркнуть лезвием топорика по стволу дуба. Искры били мимо меня, но прищуриться все равно пришлось. Камрад стал замахиваться сильнее и быстрее, но дерево падать вовсе не собиралось.
Вместо этого я решил посмотреть на крону этого дуба, которую ранее не заметил. Тут все тоже было предельно ясно: срубленная крона представляла собой деревянный пьедестал, на котором происходила церемония бракосочетания. Жених и невеста, изолированные от внешнего мира, вглядывались друг другу в глаза под напевание шаманов язычников. «Хупа-хупа-хупа-хупа!».
Даже камрад подхватил этот мотивчик, взмахивая топориком. «Хупа-хупа-хупа…». Уже березы начали трясти косичками и вырываться из земли в непроглядный небосклон. Из-под топора выходят не искры и не присвистывающие звуки, а назойливое…
- Как спальное место тебе?
- Что?
- Спальное место как, говорю? Без балдахина, конечно, но вполне уютно.
Я окончательно проснулся и тяжело вздохнул.
- Кошмар приснился? –наклонился камрад.
- Абсурд какой-то. Какое-то бессмысленное… хупа-хупа.
- Хупа?! –с выражением ударением на последний слог спросил он. – Иудейские свадебные балдахины снятся, что ли?
- Что? –окончательно вернулся в себя. – Ладно, проехали. Дров нарубил?
Камрад кивнул на сложенную пирамиду поленьев у двери.
- У меня в рощице тайник свой есть. Чешский ликер попробовать хочешь? Я-то не пью, а ты хоть оценишь.
Камрад достал из пазухи мехом окутанный бутылек и положил его на стол.
- Вечереет уже, -вздохнул он. – Идем стол накрывать.
Следующие полчаса мы были заняты вполне солидной для этой деревушки сервировкой стола. Из подвала камрад достал фарфоровый сервиз с восточным орнаментом, медные столовые приборы, хлопчатобумажные полотенца, увесистый самовар и парочку канделябров. Швырнув мне в руки полотенца, он объяснил, в какой части леса можно сходить в баню – попариться – мол, все население строило вскладчину для общих нужд.
Ковер за время моего сна побурел и как будто немного постарел: появились жирные пятна, смахивающие на метастазы. Проведя по ним рукой, я удивился. Ковер оказался приятным на ощупь и совсем не вызывал чувства отвращения. Камрад посмотрел на меня с толикой презрения и ревности к его ковру, словно я ласкал его потаенные ореолы сущности. Непроизвольно я отдернул пальцы и продолжил заниматься своими делами.
Как это обычно бывает в деревнях, заняться тут своими делами было невозможно. Либо ввиду отсутствия определенных вещей возможность отпадала, либо тебя навьючивают каким-то трудом. Камрад поручил мне собрать с заднего двора пучок каперсов.
Вечером в деревне фонарщик зажигал подвешенные на деревня лампы, заливающиеся молочным светом. Днем лампочки терялись в листве и общем контрасте, отчего создавалось впечатление того самого недостигаемого воздушного неба. Вышины берез затерялись в верхнем вакууме, пока мириады молочных бидонов осветляли мне путь.
Каперсы вились прямо на изнанке избы, пуская корни в глубокую землю. Тот, кто впервые увидит каперсы, сразу начнет сомневаться в его имманентных свойствах в том плане, что при таком освещении и атмосферы он сразу казался чем-то вечным и сакральным. Собирая листья, я заметил, что только у дома камрада растут каперсы, пока у остальных задний двор занимает собранная лесопилка.
Наконец ободрав одну лозу, я свернул листья в кулек и, внюхиваясь в него, вошел в избу.