моя роза

I

Мотор машины плавно стих, но рука не спешила вынимать ключи, зависнув на одном месте, готовая в любой момент снова завести мотор машины и уехать, проезжая этот переулок, эту улицу, эти чёртовы воспоминания. В лёгких как и прежде застыл запах расцветающих бутонов роз, слово эти клубни с шипами прорастали внутри, с каждым днём всё сильнее перекрывая воздух.

— Нет... – Одними только губами прошептал Чонгук, медленно вынимая ключ из замка, закидывая его в карман своего пальто.

Захлопнув двери машины, до блеска начищенные ботинки Чона дотронулись до, как и раньше, промокшему от дождя, асфальту. Улица пустовала, только лишь морозный ветер бегал по её дорогам, разгоняя опавшие листья деревьев, срывая ещё больше с веток. Небо было туго затянуто серыми тучами, не пропускающими сквозь себя и лучика солнца.

Он уже вышел из машины и стоял около металлической двери, готовый нажать на дверной звонок, но почему внутри метались чувства, кричащие всё громче Чону бежать от сюда. Далеко, откуда и приехал, туда, где друзья, работа, семья...
На безымянном пальце блеснуло золотое кольцо, янтарными камнями украшенное, отражая в себе обеспокоенные и метающиеся глаза Чонгука.

Рука прильнула к звонку, ещё хранящему тепло его рук. Из маленького динамика, под, аккуратно выведенными красной краской, цифрами 25, послышался нежный голос.

— Кто это?

Несомненно французкий был языком любви, но почему сейчас в этих словах не слышалось больше той радости, с которой его встречали на этом же крыльце, почему этот голос не радовал его, а только делал больнее. И всё таки, Чонгук был по уши влюблён в этот французкий, готовый часами слушать песни, которые ему пели, сладко картавя на таких важных для них словах: „tu es mon air que je respire”.

— Ало! Кто вы? Что вы хотели? – Продолжалось из домофона, разбудив Чонгука от мыслей.

Чон был бы полным лжецом, сказав, что он не рад был услышать этот голос из домофона. Как и прежде, такой нежный, полный чувств и... Все слова, сказанные этими устами глухой болью отдавались в сердце, заставляя его с бешенной скоростью ударяться о ребра, словно вытанцовывая свой последний танец, в скором времени заглохнув на веки.

Язык предательски окаменел, не позволяя сказать и слова. И что теперь? Что теперь ему делать? Зачем он вновь здесь стоит, делая себе только больнее?

Сжав зависшую у звонка ладонь в кулак, Чонгук сделал два шага назад, заглядывая в окна невысокого дома. В то самое окно на втором этаже, с, когда-то, смешными розовыми шторами, которые постоянно почему-то смешили его. Но в окне не виднелся этот противно розовый кусок ткани, только аккуратные белые шторы, из которых выглядывала темная макушка парня.
Сейчас бы, просто вот так, стоя здесь, под окнами дома, Чонгук всё бы отдал в этой жизни, лишь бы только дотронуться до этих темных локон, пропустив сквозь пальцы, как раньше, что-то задорно шепча о будущем.
Заметив взгляд Чона на себе, парень тут же задвинул шторы, а голос в домофоне замолк, только издавая противный писк. Тяжёлая металлическая дверь отворилась, пропуская его внутрь.

Что он скажет? Сможет ли вообще что-то сказать? После...

Деревянная лестница казалась бесконечной, а старые доски всё противнее скрипели под ногами, выгибаясь. Как же много времени прошло? Давно лежавший на ступеньках белый ковер сейчас был неузнаваемо чёрным, а пустые стены украшены самыми разными картинами и узорами...роз.

Всё ближе подходя к белоснежной двери, всё отчётливее лёгкие заполнял аромат лепестков этого ненавистного цветка, который буквально затмил всё в Чоне, не давая сделать и вдоха. Каждый грёбаный день преследуя его даже во снах, тех самых снах, где они были вместе. Как долго он ещё будет преследовать эти моменты прошлого? Когда же, чёрт возьми, эти воспоминания, шипами раздирающие сердце, наконец отпустят его?!

Не успел Чонгук дотронуться до ручки двери, как она тут же распахнулась перед ним, со стоящим босиком на пороге парнем.

Явно огромная алая рубашка на три размера больше, весела на исхудавшем теле, только подчеркивая всю хрупкость этих изящных черт этого цветка. Глаза с голубым переливом смотрели на Чона, не сводя взгляда ни на миллиметр, словно застывшая статуя, и только изредка подрагиваемые пухлые губы выдавали его.
Как же он прекрасен.
Когда-то впалые щеки сейчас были налиты жизнью, слегка розовые, а смертельная белизна кожи сменилась на нежный персиковый оттенок. Голубые глаза, словно летнее небо над Парижем, словно сказочные, переливались на свету, отражая в себе всё, все чувства.

— française... – Выдохнул Чонгук, отдаваясь этому аромату роз, удушающего его, лишая кислорода, утопая в этом омуте голубых глаз.