Шепот тишины

Tres

Раньше я бывала у психиатров только на медицинских осмотрах — наши сеансы проходили за пять минут, мне подписывали необходимые бумаги, задавали общие, ничего не значащие вопросы и отпускали. Около кабинета всегда стояла мама: она покупала в автоматах стаканчики кофе и встречала меня с какой-нибудь булочкой или печенькой. Когда я была помладше, мама приносила леденцы и мятные конфетки, но потом я заявила, что уже выросла из детских вкусностей и хочу чего-то взрослого. Горького кофе, например. И мама покупала один и тот же кофе — ореховый мокко, коричневый, с приторной сладостью и едва ощутимым привкусом миндаля.

Я обожала этот кофе.

Я обожала его в жизни «до» и ненавижу в жизни «после».

Папа говорил, что кофе вредит нашему организму, потому что вызывает привыкание, повышает давление, да и вообще от него лучше отказаться. Но мама была кофеманом всю свою сознательную жизнь — в нашем доме было такое количеством банок с проклятым кофе, что они не помещались ни в шкаф, ни в кухонный гарнитур, ни даже в кладовку, где хранилось всякое барахло, ненужное, но слишком памятное, чтобы просто избавиться от него.

От воспоминаний мне становится больно — это боль, которую нельзя почувствовать, она просто есть. Она где-то в сердце, возможно, где-то в мозге: грызет и грызет каждый день. Я ощущаю боль за грудиной, тотчас в области, где бьется мое сердце: рваный, неровный ритм напоминает тахикардию, но у меня никогда не было тахикардии. Я зажимаю рот рукой и судорожно вздыхаю, а воспоминания, как черви, копошатся в моей голове.

Но обычные черви живут в земле и не высовываются, не причиняют никому боль.

Воспоминания о родителях как паразиты — они разрушают во мне что-то очень важное, и они такие яркие, слишком яркие...

Мне нужно идти дальше.

Мне нужно оставить их, оставить, мне нужно их оставить.

Оставь же.

Только через пять минут, восстановив дыхание и немного успокоившись, я замечаю женщину, которая сидит за широким дубовым столом и внимательно смотрит на меня.

У нее цепкий взгляд, но эта цепкость относится скорее к высшей степени внимательности и, в отличие от неприятного ощущения, которое возникает в обществе Анны, я не чувствую какого-то особенного напряжения. Женщина сидит совершенно спокойно и статично — очевидно, она все это время ждала, когда я приду в норму и приготовлюсь к разговору. Я выдавливаю на своем лице некое подобие улыбки (на деле все это выглядит довольно-таки печально) и неуверенно подхожу к столу.