Я - богиня любви и содрогания

Глава одиннадцатая. Незабываемая и незабиваемая

Всю дорогу меня терзал один вопрос, есть ли память у лошадок. А что вы хотели, это была моя первая конная прогулка по ночному лесу? Из всего, что было, я запомнила веточки, собственные крик: «А! Караул! Левее!» и «Он же не прыгать собрался? Нет? Точно? Давай объедем! А!!! Фух! Второго такого раза я не переживу!». Эзра хранил молчание, прижимая меня к себе одной рукой.
Вот теперь я пытаюсь понять, почему лошадка смотрит на меня таким нехорошим взглядом, и когда это трусы неприятностей превратились в полноценные рейтузы проблем с начесом и натягивающий эффектом.
— Убрать из комнаты все зеркала! Чтобы не единого зеркала не было нигде! Ни в ванной, ни в комнате! — приказал император, стоило ему перешагнуть порог дворца со мной на руках. Конец света наступил мне на ногу, не давая возможности сбежать. Я украдкой проверила карман, но зеркала там не оказалось! Беда! Совсем беда!
Я грустными глазами провожала огромное зеркало в золотой раме, которое выносили из комнаты сразу двое слуг. Следом появилось небольшое, прямоугольное, цепляясь краями за дверной проем. Слуга, который нес его, споткнулся и выронил его на порог.
— Убрать все осколки до единого. Вынести все блестящее! Все, в чем видно отражение! Украшения, посуду, ложки…, - ледяным тоном приказал Эзра, прижав меня к себе. Я сглотнула, понимая, что разговор предстоит долгий и очень серьезный. Что-то мне подсказывало, что в обязанности богини может не только входить, но и выходить.
Я молчала, изображая святую невинность, глядя, как молчаливая служанка спешно выносит отполированный до зеркального блеска поднос, на котором лежала сваленная бижутерия. «Любовь без доверия — гормоны на ветер! — извинялся в моей голове мужской голос. — Погоди, сейчас спрячу фамильные драгоценности в сейф!».
— Все сделано! — отрапортовали слуги, встав в «суррикатный» рядок, а меня внесли в комнату и усадили в кресло, подарив едва заметную улыбку. Я сглотнула, надеясь, что тяжелые занавески скрывают стекла. Мою руку взяли в свою, глядя на меня со странной улыбкой, но меня утешало лишь то, что глаза оставались нежными.
— Простите! Тут дверная ручка блестит, — произнес тихим голосом молодой слуга, осторожно заглядывая в комнату. — Ее тоже убрать?
— Да, — сверкнул глазами Эзра, а потом прижал мою руку к своей щеке и подарил ей осторожный поцелуй.
— Я не понимаю, почему ты попросил убрать все зеркала? — с мнимым удивлением произнесла я, пытаясь быстро сообразить, как выкручиваться из этого щекотливого положения.
— Просто они недостойны отражать твою красоту, — меня поцеловали в лоб, и вышли из комнаты, предусмотрительно заперев дверь на ключ.
«Первое правило богини. Никто не должен знать, что ты — богиня!», — пронеслось в голове, в которой уже зрел хитрый и рисковый план. Я бросилась к окну, раздвинула шторы, чтобы мысленно нехорошими словами поблагодарить неизвестного художника за его умение рисовать окна в полный рост. С педантичностью маньяка я перерывала содержимое столика, на котором теснились коробочки и прочая дребедень.
На глаза попался припорошенный пылью некогда позолоченный набалдашник спинки кровати, а я сидела и уже минут пять полировала его юбкой, не покладая рук. Если меня кто-то застанет за этим занятием, то я всегда могу сказать, что меня хлебом не корми, дай провести генеральную уборку! Краска слезла, обнажив тусклую деревяшку! Я вздохнула, убрала с него возложенную надежду, и положила нечто другое.
В надежде, что не все осколки убрали, я ползала по полу, заглядывая в такие места, которые ни разу не посещала тряпка уборщицы. Ну хоть маленький осколочек! Малюсенький! Я встала с пола, а из кармана со звоном выкатилось кольцо и выпал медальон с гладкой, почти зеркальной серебряной крышкой. С одной стороны небольшой, как монетка, безделушки был изображен меч, объятый пламенем, а с другой стороны предусмотрительный ювелир оставил мне отличное зеркальце. Я яростно полировала его об юбку, плевала на него и снова терла.
— Ну… Ну давай же! Блести! — пыхтела я так, что все коты в округе должны собраться вместе и провозгласить меня своей богиней. Пяти минут натирания, и я отчетливо увидела свое отражение. Мои пальцы прикоснулись к нему, а меня увлекло по туманному коридору, выбрасывая в моей комнатушке! Ура! Получилось!
— Зеркало! Покажи мне Эзру! — попросила я, замирая и прикидывая, сколько у меня есть времени, чтобы не нарушить первое правило. Моим глазам предстало его величество, отмокающее в роскошной ванной. Черные волосы разметались по мокрым плечам, а по красивому, покрытому интригующими старыми шрамами телу стекали розовые струйки воды. Что-то мне подсказывало, что мужчина в ванной — это надолго.
Я бегала по комнате, перепрыгивая через вываленный из шкафа хлам. Из спальни по полу тянулась розовая простыня, а я извлекла из груды хлама полысевший парик цвета неопределенного и приличными словами неописуемого.
— Хорошо смеется тот, кто не видел женщину, которая красилась без зеркала! — гаденько потерла ручки я, предвкушая раздвоение божественной личности.
Я накрутила на себя простыню, завязав ее на затылке узлом, а потом стала надевать парик. Из зеркала на меня смотрело нечто, вызывающее соблазн добить его из соображений гуманизма. Лысенькое, страшненькое существо с торчащими ушами заставит встать и зашевелиться исключительно волосы у слабонервного мужского населения!
Через пару минут я снова очутилась в выделенных мне покоях, целуя от переизбытка чувств медальон. Прислушавшись к шагам по коридору, я выдохнула, понимая, что неприятности в виде: «А что это мы тут делаем?» миновали меня, пройдя дальше по коридору. Моя рука сгребала коробочки с белилами, румянами и прочей ерундой, а я снова вернулась в свою комнату наводить марафет.
— Приступим! — гордо произнесла я, усаживаясь перед зеркалом. Мой палец щедро размазывал нездоровый и неровный румянец поверх белил и рисовал огромные, сочные губы, которые так и хочется поцеловать кирпичом! Создавалось впечатление, что последний мой поцелуй был в лютую стужу с металлическим мечом. И продлился он до первой оттепели.
Синяки под глазами появились случайно, когда я перепутала тени, но я не унывала, нанося черные полосы на верхнее веко. «Кто там живет в пруду?», — поинтересовался маленький любопытный енот, а я улыбнулась так, что на моей совести появился один маленький пушистый труп.
Кокетливо торчащие уши, реденькие волосенки, которые я попыталась объединить в подобие прически, макияж, способный заставить личную жизнь налаживаться в считанные секунды, за глубокого мужского обморока, — все было готово к торжественному предъявлению! Если женская красота способна сразить любого наповал, то я — настоящий дробовик! Да за такой девушкой, как я, должна быть очередь. И не обязательно автоматная!
Зеркало показывало роскошную купальню из белого мрамора, блаженное лицо отмокающего после подвига героя, а я набралась смелости, вылезая из зеркала. Какие же большие и красивые глаза у его величества!
— Ну, здравствуй, — замогильным голосом произнесла я, глядя, как у него дернулся правый большой и красивый глазик. — Я — богиня любви…
— Какой любви ты богиня? — спросил он, дергая глазом.
— Горячей и большой, — вздохнула я, облизав губы и улыбнувшись как можно любвеобильней. — И содрогания. По совместительству…
— Значит, нашла все-таки… — на меня смотрели серые глаза, один из которых не оставлял попыток мне нервно подмигнуть.
— Любовь найдет везде, — согласилась я, расхаживая по чужому санузлу.
— А что на тебе за тряпка половая? — брови Эзры поползли вверх, а я посмотрела на грязную после макияжа простыню.
— Половая тряпка на мне символизирует, что любовь бывает не только платонической, — с грустью сообщила я, глядя, как его глаза сузились до щелочек. Я подошла к нему и присела на край купальни. — Не смотри на меня так! Нечего было разрушать мои храмы! Я уже не та, что давеча…
— Я вот смотрю на тебя и думаю, кому бы помолиться, — как-то озадаченно произнес Эзра, пока я тяжко вздыхала.
Внезапно он схватил меня, и я очутилась в ванной, сопротивляясь и визжа. Брызнув ему в лицо содержимым какого-то тюбика, который моя рука нащупала на бортике, мне удалось сдать норматив по синхронному плаванью, вылезти и добежать до зеркала.
Еще б чуть-чуть! Вода лилась с меня рекой, я сдирала парик, простыню, вытирая ею мокрое лицо с подтеками намордной живописи.
У меня есть всего пара минут! Быстрее!!! Я схватила платье, мельком глядя на покрасневшее лицо и мокрые волосы. Через пару мгновений я была в комнате и бежала в ванную, вытирая за собой пол платьем. Сердце стучало так, что я едва переводила дух. Нырнув в купальню я выдохнула… Судя по звуку, дверь входная дверь распахнулась, а я видела на пороге знакомое лицо, которое придерживало на поясе простыню.
— Что-то случилось? — встревоженным голосом спросила я, а его глаза прищурились. Моя коленка появилась из теплой воды, а я с маниакальным упорством смывала с нее невидимую грязь.
— Нет, ничего. Показалось, — послышался ответ, на меня посмотрели непередаваемым взглядом.
Еще бы! Милый, в те одинокие часы, когда частичка твоей души и частичка твоего тела мечтают о женском тепле, ты всегда можешь представить себе лопоухую и лысеющую от божественных забот богиню любви и содрогания! А если не помогает, то представь, как приходит эта женщина-незабудка и с улыбкой и шепчет: «Я к тебе!».
— Я рад, что у тебя все в порядке, — улыбнулся Эзра, покидая мою ванную комнату, а я с облеченным вздохом сползла вниз. Что он там делает? Почему еще не вышел? А вот! Вышел! Дверь хлопнула. Фу-у-ух!
Я домылась, вышла в комнату за своим платьем, но его нигде не было. Благо медальон и кольцо были при мне.
— Так! — возмутилась я, с подозрением глядя на коробочки с косметикой, которые кто-то открыл и выставил в рядок на столике.
Служанки уже несли мне длинное темно-синее платье с блестящими застежками спереди. К нему прилагались мягкие синие атласные туфли. Они положили платье на кровать, расправили атласную юбку, поклонились и вышли. Красивая ткань с узорами, драгоценные застежки на корсете почему-то меня совсем не радовали.
Немного просохнув, я застегивала на себе платье, снова глядя на коробочки. Да чтоб тот, кто придумал эти застежки всю жизнь присохшую к тарелке гречку отмывал! Я взяла в руки красивую коробочку с какими-то тенями, пробуя их пальцем и прикидывая, подойдут ли они к платью.
Дверь в комнату открылась, а я даже пикнуть не успела, как меня сгребли в охапку, обнимая и смеясь мне в волосы. Если ко мне всегда будут так «подкрадываться», то пикнуть, может быть, я и не успею, но какнуть вполне.
— Попалась. Положи на место… Знаешь, я — старый солдат, — послышался шепот, а его руки сцепились на моей талии. — И многое в жизни видел… Если я вижу женщину с макияжем, значит ее плохо любят.
— А если у женщины есть недостатки? — спросила я, поглаживая теплый замок его рук и чувствуя его дыхание в своих волосах.
— На любой женский недостаток всегда найдется мужское достоинство, — услышала я, а в его голосе отчетливо скользнули ноты улыбки.
— То есть, женщине с большим количеством недостатков, как у меня, придется искать мужские достоинства не покладая рук? — осведомилась я, наивно хлопая ресницами.
— Я так понимаю, что наша война продолжается. Ну что ж…Любимых женщин нужно завоевывать, как и города…, -меня поцеловали в висок.
— Я слышала, что города берут, а не завоевывают! — возразила я, наслаждаясь теплом его объятий.
— Берущий силой город не считается победителем, — послышался его шепот в тот момент, когда дверь открылась, а служанка принесла поднос с двумя бокалами и серебряным кувшином, наполненным до краев. — Точно так же, как и берущего женщину силой никто не назовет победителем. Разграбить и уничтожить город или душу — это не совсем то, что помогает завоевать сердце. Так что сдавайся мне…
— Я слышала, что победители перестают ценить свои завоевания, — уклончиво заметила я, рассматривая его предложение со всех сторон.
— Или наоборот, дорожить ими, зная, какой ценой они достались, — возразили мне. — Я уже забыл о том, как завоевываются женщины и города. С недавних пор все предпочли сдаваться на милость победителя. А так не интересно… В любви и в войне всегда есть некоторый азарт. Я не могу понять, любишь ты меня или ненавидишь?
— Люблю, когда гостья, ненавижу, когда пленница, — парировала я, чувствуя тающий поцелуй на своей шее. С ним так странно и удивительно хорошо, а сердце уже выдвигает нежный ультиматум врагу, который лучше самых преданных и верных друзей.
— Ты в плену, и при этом в гостях… Такое тоже бывает, — услышала я, гладя его руки, а мне отвечали нежным поцелуем. — Плен и попытка защитить иногда очень похожи друг на друга… Если есть защита, значит, есть и опасность… К сожалению, она не преувеличена. Но мне иногда кажется, что это я у тебя в плену…
Меня взяли на руки, а я настойчиво требовала имя человека, у которого есть столько нервов, чтобы не угрожать. Мне просто нужно спросить его, где он обзавелся такой крепкой нервной системой.
Эзра сел в кресло, посадив меня на колени лицом к себе.
— Я предлагаю последнюю битву, — улыбнулся он, проводя рукой по застежкам моего корсета. — Она решит исход войны…
Я оседлала его колени, сминая юбку. Рука вела по моей спине, придерживая меня, а я нарочно резко отклонилась назад, делая вид, что падаю. Рука тут же придержала меня и вернула на место, пока я опустив глаза прятала улыбку.
— Я могу расценить это как попытку к бегству, — нежно поцеловали меня в губы. — Я предлагаю сыграть в войну в последний раз…
— Тык-дык, тык-дык! По коням! В атаку! — я изобразила на его коленях маленького будущего полководца, которому подарили игрушечную лошадку.
— А вот это уже дезертирство, — я видела, как Эзра отбросил волосы назад и улыбнулся, удержав меня от еще одной неизбежной встречи с полом. — Но настрой мне нравится.
Его пальцы скользили по моей шее, едва касаясь моей кожи, и вызывали трепетный отголосок в глубине застывшего в каком-то сладком предвкушении сердца. Нежная рука ласкала обнаженные плечи, спускалась вниз на грудь, а через мгновенье он грубо сжал мою талию, резко притянув к себе, и положил руку на верхнюю застежку. Я тяжело дышала, глядя, как пальцы осторожно проводят по серебряной розе, а хватка ослабевает.
— Терпение — не моя главная добродетель. Я его очень быстро теряю, а потом долго ищу, — с усмешкой прошептали мне. — Игра проста. Мы по очереди задаем друг другу вопросы. Как только ты не можешь ответить на мой вопрос, или лжешь, я расстегиваю одну застежку на твоем платье.
Его рука сжала застежку, потянула ее на себя резким движением, а я почувствовала его дыхание на своих губах, которое завершилось нежным поцелуем. Едва ощутимое соприкосновение губ заставило сердце биться чаще.
— Если я не могу ответить на твой вопрос или ты уверена, что я лгу, то ты расстегиваешь застежку на моем камзоле…
Я застыла, чувствуя, как он откидывает рукой мои волосы за спину, а потом снова нежно ведет вниз по груди, считая застежки.
— Мы в равных условиях. Итак, твой вопрос, — усмехнулся он, делая глоток из бокала, а я посмотрела на верхнюю застежку его камзола. — Нападай…
Я не хандра, чтобы нападать! Эзра снова пригубил вино, не сводя с меня взгляда. Перед глазами пронеслась тень с мечом в руке. Я положила руку ему на губы, скользя по ним пальцами, словно утирая их, а потом нежно поцеловала: «Кто ты?»
— Хороший вопрос, — его глаза раздевали меня, а рука гладила плечо. — Я тот, кто отдал жизнь войне, и тот, чье сердце мира просит. Я тот, кто вечно в стороне, пускай меня и превозносят. Кому-то меч, кому-то щит. Пусть каждый для себя решит.
— Эм… То, что ты поэт, я уже поняла, но ответ не считается! — заметила я. Вот где ты был, когда я полночи насиловала музу? Ничего, будем иметь в виду. Мои руки пытались расстегнуть первую его застежку. Сначала осторожно, а потом с азартом человека, которому забыли выдать инструкцию.
— Погоди, я сам. Мне кажется, что ты сейчас пальцы себе сломаешь, — смеялся Эзра, показывая мне, как правильно это делается. Такое чувство, что его каждый день пытаются раздеть! Или эта мера предосторожности продиктована недавним нашествием девушек? — А то слухи о том, что ночь со мной — дорогое для здоровья удовольствие, будут оправданы…
— А в них есть доля истины? — поинтересовалась я, глядя на него с подозрением.
— Вижу, что тебе не терпится меня раздеть? Я пошутил. Сейчас моя очередь, — усмехнулся он, а рука, которая гладила меня тут же легла на первую застежку моего корсета. В глазах блеснул азарт. Я снова покачнулась, чувствуя, как меня тянут на себя. Мою шею стали целовать, едва касаясь, проводя по ней губами, а потом послышался шепот. — Итак, мой вопрос. Как твое настоящее имя? Отвечай.
— Эм…, - замялась я, понимая, что выбрать из трех, ранее предложенных, имен выбирают меньшее. — Асися…
— Ложь. Таких имен не существует, — я чувствовала, как застежка осторожно раскрылась, а мне стало легче дышать. Нежная рука провела по моей полуобнаженной груди, а сладкие губы склонились, чтобы ее поцеловать. Меня придвинули к себе еще ближе, а я чувствовала, что каждый поцелуй, каждое прикосновение его губ к моей коже заставляет меня задыхаться.
— Что … ты делаешь…, - едва слышно прошептала я, чувствуя, как его пальцы гладят меня по спине, а губы снова поднимаются в сторону шеи, оставляя сладкую дорожку озноба.
— Маленькой победой нужно наслаждаться, — прошептали мне и нежно поцеловали в губы. Я потянула руку за бокалом, делая большой глоток и ставя его на стол. — Твоя очередь…
— Эзра — это твое настоящее имя? — спросила я, расслабившись так, что не успела придумать приличного вопроса.
— И да, и нет… Мое нынешнее имя пишется, как Есра, но для благозвучия его исправили, как Эзра. Переставь буквы местами и узнаешь, кто я, — прошептали мне. Меня резко прижали к себе, оборвав мыслительный процесс. — Итак, мой вопрос…
— Про какую опасность ты говорил? — с тревогой спросила я, проводя пальцами по его шее и видя, как вздымается его грудь. Я тоже умею отвлекать, а потом задавать вопросы! Мои руки легли ему на широкие плечи, сминая черную ткань одежды.
- Если кажется, что человек ушел навсегда, жди его в самый неожиданный и неподходящий момент, — прошептал Эзра, на меня смотрели серые глаза, а его черные, красивые брови поднялись. — Знаешь, у меня достаточно врагов. Кто-то бежит от разрухи и нищеты, но возвращается, чтобы присвоить чужой порядок и процветание. Такой ответ тебя устроит?
Я задумалась, закусив губу и теребя вторую застежку его камзола. Вернется тот, кого не ждут?
— Я так понимаю, что конкретного ответа на вопрос, так и не получу, — заметила я, щелкая замочком и наклоняясь, чтобы поцеловать обнажившуюся кожу. Его рука легла мне на голову и гладила ее, пропуская мои волосы сквозь пальцы. Я снова поцеловала вздымающуюся грудь, а потом спрятала свой поцелуй ладошкой. Глоток вина заставил меня улыбнуться и скользнуть глазами по черной одежде, проверяя, сколько вопросов у меня осталось.
— Моя очередь, — прошептал Эзра, грубовато подтягивая меня поближе за корсет. Его пальцы гладили вторую застежку, а я предвкушала еще один каверзный вопрос.
— Я вот думаю, сейчас расстегнуть, или дать тебе попытку? — усмехнулся он, проводя пальцем по драгоценности, которая сверкала с каждым бокалом вина все ярче. — Мой вопрос. Ты готова остаться со мной?
Я вздохнула, понимая, что ответить на этот вопрос не могу. Мне все равно придется уходить, чтобы заниматься своими прямыми божественными обязанностями… Вторая застежка щелкнула в его руке, а я почувствовала, что почти могу дышать полной грудью. Меня придвинули поближе к себе, запуская руку в корсет, и страстно впились поцелуем в шею, пока пальцы сладко и настойчиво ласкали мою не до конца обнаженную грудь.
— Моя… — я только собиралась уточнить что-то важное, но губы скользнули по моей шее так, что я забыла, о чем собиралась спросить. Каждое прикосновение вызывало у меня судорожные вздохи, на которые мне отвечали поцелуями. Я покачнулась, с нежностью отвечая на долгий поцелуй. — Оч… чередь… Что такое рефрижератор?
— Что? — на меня посмотрели с явным интересом, а потом сами расстегнули свою застежку. Я запустила руку ему под одежду, гладя грудь, покрытую шрамами и чувствуя, как часто громко бьется его сердце. — Рефри…что? Хорошо, пощады не жди…
Не нравится мне улыбка великого завоевателя, но рано радуется. Рефрижератор прочно стоит на страже моей личной жизни!
— Что я сказал тебе год назад? — усмехнулся Эзра, а его рука уже лежала поверх третьей застежки, которая поддалась едва слышным щелчком. Моя грудь почти полностью обнажилась, а поверх нее легли руки, сладко массируя ее и заставляя меня покачиваться в такт ласкам. В тот момент, когда нежные руки сменились жадными губами, я простонала, обнимая «завоевателя» дрожащими руками.
— Дважды два? — произнесла я, тихо смеясь и запуская пальцы в его волосы. А потом прижалась губами к его лбу, и вдохнула запах его волос.
— Для тебя — пять, — услышала я ответ, а потом коварно расстегнула еще одну застежку, запуская руки под одежду самого безграмотного Императора на свете. Каждый уважающий себя правитель должен знать два действия — деление и отнимание, так что ответ почти правильный.
— Знаешь ли ты, что я душу готов отдать за ночь с тобой? — спросили у меня, а пока я медленно прикидывала соотношение курсов «ночь-душа», еще одна застежка была беспощадно расстегнута.
— Скажи, — прошептала я, понимая, что если он сейчас примется наслаждаться победой, я успею три раза забыть вопрос. — Ты меня любишь? Меня, а не тот придуманный образ?
— Я не буду отвечать на этот вопрос, — прошептали мне в ответ, а я попыталась застегнуть корсет обратно, но меня со смехом поймали за руки и удержали. — Словами…
Я почувствовала, как меня сжали так, что перехватило дыханье и стали целовать, как в последний раз. Я вцепилась в его одежду, чувствуя, как поцелуй не дает мне даже вздохнуть. От такого поцелуя дрогнет даже каменное сердце. Дрогнет и забьется, в сладком предвкушении…
— Сдавайся мне, — прошептал Эзра, а я понимала, что руки поднимать вверх, демонстрируя жест доброй воли, вовсе необязательно, тем более, что сейчас мои пальчики собрались в смелый партизанский отряд, а губы усыпляют бдительность. «Дело сделано! Дальше не дотягиваемся!», — отрапортовали они, а я нежно поцеловала кончик чужого носа и вопросительно приподняла брови.
— И как это называется? — удивился шепот, глядя на последнюю оставшуюся застежку. «Рады стараться!», — отрапортовали пальцы, и тут же принялись втираться в доверие, гладя красивые, рельефные плечи.
— Нежным словом «диверсия», — прошептала я, снова целуя его в нос. — На войне как на войне! А что поделать?
— То есть так, да? А ты не боишься ответных шагов? Не думаешь о том, что я это просто так не оставлю? Или надеешься, что это сойдет тебе с рук? — улыбнулся Эзра, а мои пальцы настороженно застыли. — Ты уверена, что это пройдет для тебя безнаказанно?
Я скромно пожала плечами, пробираясь к последней застежке. Богиня любви тоже не любит проигрывать. В любви не бывает победителей и побежденных. А кто считают по-другому — ничья и ничей.
Сразу пять застежек внезапно расстегнулись на моем корсете.
— Так нечестно, — усмехнулась я, чувствуя, как поцелуи стали все страстней и слаще. Мою грудь терзали и нежили жадные пальцы, а вместо поцелуя я иногда чувствовала волнительные укусы.
— Просто ты не ответила на сразу пять вопросов, — прошептали мне, едва ли не срывая с меня корсет. Мои мысленные подсчеты количества оставшихся попыток никак не сходились с видимым результатом. Последняя застежка удерживала платье, а корсет был уже вывернут наизнанку.
— Моя очередь, — прошептала я, чувствуя головокружение от успеха. Я приблизилась к приоткрытым и сладким губам, словно хочу поцеловать их всей нежностью, а потом мягко оттолкнула их обладателя на спинку кресла, даря страстный поцелуй-укус. — Что мне полагается за победу?
— Проси все, что угодно, — прошептали мне, а я с радостью расстегнула последнюю застежку и увидела, как он снимает с себя камзол. — Теперь моя очередь…
— Какая очередь? Я победила! — усмехнулась я, гладя и целуя его обнаженную грудь. Его рука повторяла изгибы моего тела. В тишине отчетливо было слышно, как участилось его дыхание, в тот момент, когда он скользил рукой по моему животу, а потом схватил последнюю застежку.
Он взял мою руку и повел ею вниз. Я опустила глаза, слыша легкую усмешку. На его штанах была точно такая же застежка. И вот верь после этого в честную игру!
— Как ты хочешь? Нежно или … — послышался вопрос, от которого вздрогнуло сердце. Я задыхалась, облизывая пересохшие губы, мысленно представляя все варианты, а с меня уже сдирали платье, бросая его на пол…
— Я так долго хотел тебя…, - услышала я, чувствуя, как его руки держат меня за талию. — Девочка моя… Каждое мгновенье я представлял тебя, сидящую у меня на коленях, мысленно любовался тобой и готов был отдать все за одну ночь в твоих объятиях… Были моменты, когда я был готов умереть за один твой поцелуй… Это невыносимая пытка, даже для меня… Изо дня в день… Много лет подряд… Нет ничего страшнее мгновенья, когда сердце верит в чудо, рука открывает дверь, и ты понимаешь, что чуда не случилось…
Он задыхался и покрывал поцелуями мою шею и грудь, а рука прижимала меня к себе с такой силой, что моя жизнь едва ли не оборвалась на полувдохе.
— Не я тебя должен учить любви, девочка моя… Война — страшный учитель… — страстно прошептали мне, я чувствовала, как его рука нежно скользнула между моих ног. Каждое его прикосновение заставляло меня вздрагивать и судорожно глотать воздух. — Но есть один… единственный урок, который она может дать… Лишь война знает цену любви и может сказать, настоящая она или нет…
Я нервно сжимала колени, сидя на его нежной руке. Мои окостеневшие от напряжения пальцы, судорожно впивались в его плечи, а я умоляла его пощадить меня… Нельзя так сладко и долго мучить бедную девушку….
— … Война проверяет любовь на прочность…Это из царства смерти никто не возвращается, а с войны возвращаются… — шептали мне, заставляя умирать и молча умолять. — Примет ли воин любимую после того, когда узнает, что творили с ней завоеватели-мародеры? Будет ли любить так же, если вечным напоминанием об унижении станет чужой ребенок? Или станет тем палачом, который будет пытать ее унижением и упреками до конца жизни? Будет ли он искать ее после войны, когда вернулся в разрушенный город и увидел пепелище вместо дома? Станет ли она ждать его, когда уже других перестали ждать? Готов ли он вернуться к ней, после того, что ему пришлось пройти? Готов ли он идти тысячи лиг пешком, превозмогая голод и холод, чтобы обнять ее и прижать к себе?
В темноте комнаты я судорожно гладила его бледное лицо и осыпала поцелуями. Жадные пальцы впивались в меня, поцелуи обжигали исступленной агонией. Меня осторожно приподняли, а я простонала, задыхаясь от внезапной слабости.
Эзра встал с кресла, держа меня одной рукой, а я почувствовала, как моя спина уперлась в стену.
— Любовь моя…, — я слышала, как он, задыхаясь, скользит поцелуями по моей шее, как его руки гладят мои бедра. — Самая прекрасная… Из плоти и крови… Любовь, у которой бьется сердце… Которая может обнять и поцеловать… Не мечта… Не ускользающий образ… Не бесплотный призрак…
Я стояла, прижавшись спиной к стене, а его рука продолжала нежно ласкать меня. Его губы впивались в мою грудь, заставляя меня дрожать и замирать, исступленно прижимая к себе его голову.
— Хочу тебя всю без остатка… Не могу насладиться биением твоего сердце, теплой сладкой кожей, твоими сладкими губами… Я хочу знать, какая ты на вкус… — поцелуи и ласки отпускался все ниже и ниже, заставляя меня кусать губы, а потом он закинул мою ногу себе на плечо
— Прошу тебя… — простонала я, покачиваясь от каждого его глубокого поцелуя. Нет, не бывает губ нежнее, а языка грубее и настойчивей. Я чувствовала, как он закинул себе на плечо мою вторую ногу, упиваясь моими судорожными мучениями. Мне казалось, что вижу в комнате всполохи пламени, слышу глухие стоны и мольбы…
Сколько жестокой нежности и нежной жестокости скрывалось в каждом его стоне наслаждения, а я понимала, что каждый его поцелуй — маленькая и прекрасная смерть…
Не знаю почему, но по щеке медленно и сладко текла горячая слеза, в тот момент, когда его жадные поцелуи заставляли вздрагивать мой живот. Я не знаю, кому из богов молиться богине любви, впервые почувствовавшей себя богиней. «Люблю», — прошептало сердце, а я эхом, едва слышно повторила, задыхаясь от мучительной агонии нежности.
Меня поставили на дрожащие ноги, обняли, скользя руками по спине и опускаясь все ниже и ниже, чтобы приподнять, подарив губам поцелуй и медленно с едва слышным стоном войти в меня. В тот момент, когда любимый резко прижал меня к себе, я почувствовала отголосок сладкой боли внизу живота.
— Прошу тебя…. — умоляла я его остановиться и не останавливаться, со всех нежностью, на которую была способна.
— Я не знаю пощады ни в войне, ни в любви… Любить нужно каждый день, как в последний раз…, - я ловила его шепот поцелуями, вздрагивая от каждого толчка, приносящего мучительную до дрожи сладость. В комнате разгоралось пламя. Оно облизывало нас со всех сторон, отдаваясь мурашками по коже… Огонь обнимал меня, ласкал жадными языками мои плечи, грудь и губы… Как же жарко, как же сладко, как же страшно и хорошо… Если умереть, то сейчас, если жить, то вечно…
Глаза застилал тяжелый, томный и сладкий туман невидимой душной агонии, а я, богиня любви, действительно, никогда не знала, что такое настоящая любовь. Любовь, которую не просто видишь и слышишь, но и чувствуешь в каждом прикосновении, в каждом поцелуе, в каждом мгновении сладости и слабости, Я никогда не знала этого чувства, расцветающего огненным цветком в глубине души и тела. Любовь, это когда отдаешь без остатка тело, сердце и душу. «Люблю», — задыхаясь, шептало сердце, а я слабым эхом повторяла его слова.
Руки с легкостью приподнимали и опускали меня, пока я умоляла о пощаде, плакала, смеялась и снова эхом шептала подсказку сердца… Мне казалось, что любимый сам объят этим призрачным пламенем, что его губы и есть языки огня… Сквозь его прерывистое дыхание, страстные рывки, отдающиеся дрожью в моем теле,
я слышала стоны, лязг мечей, крики и чувствовала привкус крови на его губах в каждом поцелуе. Я даже представить не могла кто он… Нет, он не человек… И то, что я вижу — вовсе не магия… Бог войны… Чудовище, не знающее пощады и поражения…
Сладкое до дрожи напряжение нарастало с каждым толчком, а потом яркая вспышка ослепила мои глаза. Мир растворился в ней, а нежный свет, упавший откуда-то сверху, озарил всю комнату. Мои пересохшие губы, жадно приоткрылись, но я видела лишь розовый свет и лепестки роз, летящие вниз.
— Люблю, — прошептал он, целуя мои пересохшие губы, пока я вздрагивала и прижималась к нему. — Люблю… Мое сокровище… Моя жизнь…
Я медленно оседала у него на руках, каждым поцелуем шепча одно и тоже слово: «Люблю…». Лепестки падали, а пламя постепенно угасало, уступая место нежности… Я обвивала слабыми рукам его шею, целовала его и шептала, то, что твердило все еще задыхающееся сердце.
— Люблю, — плакала я, глядя, как нежно розовые лепестки путаются в его черных волосах.
— Любовь — это вечная война и самая сладкая победа…, - послышался нежный шепот, а я уткнулась в его плечо, чувствуя, как крепко обнимают его руки. — Моя богиня…