Я - богиня любви и содрогания

Глава девятая. Один раз в год дубы цветут...

Я сидела в своем божественно-уютном кресле и куталась в одеяло, пытаясь выяснить, на сколько лет каторги потянет мое маленькое преступление. То, что отпускать меня Император был явно не намерен, стало понятно, когда его руки предприняли деликатную и вполне уместную попытку снять с меня платье, отвлекая мое внимание поцелуем. В этот момент я скромненько и жалобно сообщила, что мне срочно нужно в туалет, дабы слегка припудрить носик и прочие части тела. Зов природы был протяжен и мучителен, он отражался в моих несчастных глазах, поэтому меня великодушно отпустили.
— Раздевайся, ложись, — томно прошептала я, закрывая за собой дверь, которая вела из мрачноватой императорской, не побоюсь этого слова, «усыпальницы» в императорскую «усыкальницу». С того момента прошло уже два часа, и, видимо, не бесследно для мужской психики, поскольку Император раздеваться не стал, а лишь нервно расхаживал рядом с закрытой изнутри дверью собственного санузла.
— Все-все! Убирай! — я отчаянно замотала головой зеркалу, видя, как императорская совесть с табличкой «девочка купается» борется со вполне обоснованными подозрениями, что девушка уже давно смылась.
— Покажи мне Циану! — вспомнила я про старушку, а зеркало пошло рябью на том моменте, когда Император постучал в двери, но уже ногой и почему-то только один раз. Дверь гостеприимно завалилась внутрь, подтверждая его худшие подозрения.
Зеркальная рябь расходилась кругами, пока я терпеливо ждала картинку. Вот она! Старуха сидела на старом потрепанном покрывале, тяжело вздыхала и вращала в руках засушенную веточку. В маленьком чердачном оконце виднелась местами прохудившаяся крыша соседского дома. Старые узловатые пальцы погасили огарочек свечи, а потрескавшиеся губы отчетливо пошептали: «И тебе спокойной ночи, любимый». Подобрав под себя ноги, старушка легла на кровать. В абсолютной тишине я видела, как прерывисто вздымается грудь под серым покрывалом.
— Покажи мне этого Игнаса! — потребовала я, глядя на имя, которое высвечивалось над головой спящей Цианы. Зеркало стало мутным, словно запотело, и тут же стало рисовать мне картину. В маленькой комнатке горел камин, на старом кресле сидел угрюмый дедушка, а на его коленях покоилась старая атласная лента. Он задумчиво смотрел в огонь, иногда закрывал глаза и клевал носом, чтобы снова дернуть головой и проснуться с тем же самым хмурым взглядом. На первом этаже слышался приглушенный женский голос: «Опять на него хандра напала! Все семью тиранит! То не так и эдак не так! Как не сделаешь, все не так! Мать мою постоянно тиранил! То не так положит, это не так уберет! Не так посмотрела, не так сказала, не так оделась, не так улыбнулась! Крошки почему на столе? Постель не так заправлена! И так всю жизнь!». «Да поди ж ты! Скоро отойдет, некому тиранить будет! Невыносимый дед!», — успокоил еще один женский голос. «Да поскорее бы!»…
— Циана, — шептал дед, поглаживая сморщенными руками обтрепавшуюся ленту. — Сколько лет прошло, а ты все из головы не выходишь… Циана… Вышла замуж за богатея! Еще бы!
Старик надрывно прокашлялся в кулак, тряся седой головой и снова пропустил сквозь пальцы ленточку. Воспаленными глазами в обрамлении седых, кустистых бровей он смотрел, как лижут поленца яркие и вертлявые языки огня, как поднимается сноп искр от проседающего костра и думал о чем-то своем.
— Еще бы! Богатей! А я бы тебя и без приданого взял бы! Толку с него? Вон сколько нажил, а счастья не было! — бухтел старик, а по щеке его текла слеза. Над его головой горело сердце с именем «Циана». Дед немного поклевал носом, а зеркало засветилось так, что мне пришлось зажмуриться. Я видела темную комнату, спящего молодого, красивого мужчину, открытое окно, в которое влетает маленькая бумажка. На небе блестел рожок месяца, а ветер гнал рваные облака и прятал в них звезды.
— Игнас! Сынок! — послышался уставший женский голос. Дверь открылась, и на пороге появилась немолодая, рябая женщина в чепце. — Спит уже! Конечно, за день так умаяться!
Мать вытерла большие, распухшие и красные руки о фартук, подошла к столу и увидела маленькую бумажку. Ее взгляд упал на спящего сына. Она собиралась было уйти, но женское любопытство взяло верх. Мать тайком развернула записку, прочитала, усмехнулась и задумчиво посмотрела в окно. Я видела, как она рвет бумажку на части и обрывки прячет в засаленный карман фартука.
— Ой, не пара она тебе, сынок! Не пара! Счастья тебе с ней не будет! Норовливая, с характером! Ничего! Женим тебя на хорошей девушке — век счастливо проживете! — послышался ее голос. Мать села на постель сына, положила руку ему на голову. — Ты у меня мальчик золотой, толковый. И девушку тебе подберем толковую, работящую, скромную. Чтобы век с ней жил и не тужил! А эту вертихвостку мы отвадим. Позабудешь ее и не вспомнишь.
Мать с сыном растворялись, словно призраки, а в зеркале клубился туман. Я встала с кресла и шагнула в коридор его снов.
В цветущем саду на белой скамеечке одиноко сидел молодой мужчина в белой грубой рубахе с завязками на вороте и задумчиво смотрел на старый портрет.
— Ты больше не приходишь ко мне во сне, — горевал он, проводя пальцем по деревянной рамке. — А я все жду, жду… Было богатство, да сплыло богатство. Понаделал твой муженек долгов, а ты всю жизнь отдавала. Состарилась уже, внуков вырастила, все тебя покинули… Но я не покину тебя, моя маленькая девочка с самой красивой улыбкой во всем мире… Помнишь, как мы с тобой гуляли под луной за городом? Помнишь, как я наклонился к тебе и сказал, что люблю, а ты посмотрела на меня испуганно… Я тогда сорвал цветущую веточку с дерева и подарил тебе. Ты тогда еще спросила, а что это так красиво цветет, а я ответил первое, что мне пришло на ум! Дуб! И ты поверила!
Я видела улыбку на мгновенье озарившую его лицо. Он гладил пальцами портрет, а в руках его появилась лента.
— Я все помню … Всю жизнь помнил… Другую обнимал, и тебя представлял… Целовал ее и о твоих губах думал… Помню, как твоей косы упала лента, а я шел следом и подобрал ее… Хотел отдать, а потом посмотрел, как ты к мужу прильнула, и передумал… Вот теперь она у меня лежит… Берегу ее… Буду помирать, на руку намотаю, с ней и похоронят…
Все вокруг дышало каким-то сладким умиротворением и почти осязаемой грустью… Мои шаги в чужих снах были неслышны, и ворчливый дед даже не узнал, что я вместе с ним смотрела на портрет любимой.
— Покажи мне сон Цианы, — вздохнула я, заходя в туманный туннель чужих грез. В ее сне было темно, светил рожок месяца, деревья качались и скрипели от порывов ветра. Их ветви стучали друг об друга, а по небу ползли рваные облака. Вокруг было тихо, а я осматривалась по сторонам и пыталась понять, почему все такое мрачное и промозглое? От ствола огромного черного дерева отделилась маленькая женская фигурка в плаще. На траве лежал большой узел из какой-то простыни в цветочек. Внезапно фигурка встрепенулась, отбросила капюшон, а на молодом, красивом девичьем лице с большими вишневыми глазами появилась счастливая улыбка: «Игнас! Это ты?». Ей никто не ответил. Улыбка тут же померкла, плечи опустились, а девушка снова прислонилась к дереву и сползла по нему спиной.
— Один и тот же сон пятьдесят лет, — вздохнула Циана, обнимая себя. — Один и тот же…
— Он придет, — внезапно прошептала я, а она осмотрелась по сторонам. Почему-то я была уверена, что он придет. — Сегодня он придет…
Девушка вскочила на ноги и стала оглядываться по сторонам. Ветер зловеще выл, а огромный дуб прятал под сенью темных ветвей бесстрашную девушку.
— Кто это сказал? — с надеждой шептала она в темноте. — Мне точно не почудилось?
Циана вертела головой и прислушивалась, а я уже шла в чужой сон розовым туманом, видя на горизонте всю ту же белую скамейку и одинокий силуэт. Я подошла и схватила его за руку, потянув за собой.
— А! Вот и ты! — усмехнулся молодой мужчина, послушно вставая со скамьи. — Нашла меня! Сколько тебя можно ждать?
Я уверенно вела его по дороге, которая сама появлялась под ногами и вела куда-то в розовую дымку.
— Ну что, костлявая! — усмехался Игнас, послушно идя следом. — Зову тебя, зову, а ты вон аж когда пришла!
— Да не костлявая я! — обиделась я, вспоминая о паре — тройке лишних килограмм.
— Шутишь, безносая? Ну-ну, шути! Тебе, безглазой, поди, все равно! — по-старчески ворчал Игнас, а у меня закрадывались подозрения, относительно искренности рыданий на его предполагаемых похоронах настрадавшихся родственников. — Что ж ты меня стороной обходила? Что ж ты меня полвека горевать заставила?
Я тащила его в тумане и скрипела зубами, глядя, как туман начинает рассеиваться. Послышался знакомый зловещий скрежет веток в промозглой темноте. Гордый у нас мужик! Не пришел, не поговорил. Проще пятьдесят лет сидеть и щеки дуть ворчливым хомяком.
— Циана ждет тебя в этой обители скорби, — зловеще прошептала я. Но тут Игнас схватил меня за руку. Он упал на колени, прижался губами к моей невидимой руке и стал целовать ее.
— Нет! Только не ее! Умоляю! Не надо! — задыхался и кричал перепуганный Игнас, цепляясь за меня и умоляя.
— Не забирай ее! Меня возьми! Меня! Забери меня вместо нее! Что угодно проси, все сделаю! Пусть она живет! — рыдал Игнас, целуя мою руку. — Пусть моя Цианочка живет.
— В ночь перед замужеством она бросила тебе записку, в которой написала, что хотела сбежать с тобой, но твоя мать порвала бумажку, пока ты спал… И Циана уже много лет ждет тебя возле того дерева… — пояснила я, глядя, как Игнас ползает вокруг меня на коленях. — Если завтра, когда проснешься, не явишься к ней цветами и разговором, то заберу ее!
Туман рассеялся, а Игнас застыл, уставившись в темноту. Я отпустила его руку и смотрела невидимкой, как от дерева отделяется фигурка, как с нее слетает капюшон, как она бежит, крича от радости, а ее подхватывают мужские руки и кружат в воздухе.
— Пришел, пришел, — покрывала поцелуями лицо любимого счастливая Циана, визжа от счастья, когда ее снова закружили в воздухе. — Пришел! Какое счастье!
Она плакала, прижималась к нему, кусала губы, а у Игнаса по щеке текла прозрачная слеза. Ворчун гладил ее волосы и целовал макушку, тяжело дыша. Небо светлело, старый дуб розовел, сухие ветки покрывались листьями, а вокруг них на ярко-зеленой траве расцветали цветы… Ветер обрывал их лепестки и уносил в нежно-голубое небо. Впервые вижу, чтобы дуб цвел белыми цветами, но это ведь сон? Во сне все возможно!
Влюбленные обнимались, целовались, плакали, а я смотрела на людей, которые прожили не в разных мирах, не в разных частях света и даже не в разных городах на разных улицах, а в соседних домах, которые почти соприкасаются дырявыми крышами, но так и не нашли в себе смелости просто поговорить и объясниться.
— Эх, — вздохнула я, глядя на то, как они шепчутся и обнимают друг друга. — Напоминаю! Завтра Игнас идет с цветами в соседний дом!
— Кто это? — подняли головы влюбленные, а я медленно уходила, покидая их. Цветы раскрывались, а с цветущего дуба опадали лепестки. «Один раз в год дубы цветут», — мурлыкала я, глядя на них.
— Снова этот голос! — прошептала Циана и зябко прижалась к любимому. — Я его уже слышала! Он сказал мне, что ты придешь…
— Не бойся. Ничего не бойся, — Игнас прижал любимую к себе крепче, но она подняла глаза и улыбнулась сквозь слезы.
— Я столько лет тебя ждала, что мне уже ничего не страшно, — по щекам Цианы потекли слезы, а она уткнулась ему в плечо. — Ничего не страшно. Главное, что ты пришел.
В траве появилась дорога, ведущая к маленькому и уютному домику, утопающему в сочной зелени. Он был таким славным, таким милым, что я невольно залюбовалась им.
— Рано, — прошептал Игнас, глядя на волшебную дорогу. — Слишком рано… Но до чего же он красив!
— Это наш домик, — мечтательно прошептала Циана, а ласковый ветер трепал ее плащ. Забытый узелок обрастал сочными травами. Даже сквозь небрежную заплатку пробивались ростки неведомых цветов, которые тут же распускали разноцветные лепестки. — Мы туда обязательно уйдем, но не сейчас… Чуть позже… Только держи меня за руку, а то мне будет страшно… Крепко держи…
— Ты же говорила, что ничего не боишься? — усмехнулся Игнас, а я осторожно покидала чужой сон. В сердце лелеялось славное и теплое чувство, которое хотелось пронести всю жизнь. И передать по наследству!
— Так! — я дернула головой и шмыгнула носом, пытаясь отогнать флер романтики и вернуться в прежний деловой настрой. — Как там мои храмы?
Зеркало показало храм, который восстанавливали из руин со скоростью, которая поражала воображение. Толпа зевак смотрела, как строители поднимают глыбы розового мрамора, как восстанавливают магией колонны, как каменщики полируют плиты, а вокруг летит мраморная крошка.
— Храмы богине любви то строят, то сносят! То снова строят! Деньги девать некуда! Лучше бы мне дал! — сплюнул какой-то хмурый облезлый мужик и сунул руки в дырявые карманы. Горожанин шел по улице хмурый, насупившийся и злобный, недовольным взглядом провожая прилично одетых прохожих.
За ним увязался большой и грязный козел с веревкой на шее. Я посмотрела на новую пару, которая идеально друг другу подходила и сделала вид, что это вовсе не я.
Кстати, о животных! Нужно проверить нашего мерзлика. Зеркало показало, как в дремучем лесу сидит заросший, бородатый мужик в рванине. Ну милый, еще немного осталось! Всего неделя пути! Давай, дружок, соберись с духом! Не раскисай! Да, волки тебя сильно ускорили! Где-то неподалеку послышался грозный рев, а из кустов появился разъяренный медведь. Мужик схватился за топор и дал деру. На счет недели я погорячилась! Такими темпами пара-тройка дней!
Пока я смотрела, как сначала медведь бежит за мужиком, а потом мужик с остервенелым криком мчится за медведем, который явно не ожидал такого поворота событий, послышались голоса моих жриц. Они вопили так, что мне чуть не заложили уши.
— Ептить! Капец-капец-капец! Богиня! — наперебой орали мои жрицы любви, ползя к моей статуе на коленях. Я уже видела знакомый розовый мрамор колонн и его величество, который решительным шагом шел к статуе. Черный плащ красиво развевался на ходу и подметал дорожку. Почаще приходи, дорогой. Я — очень бедная богиня и у меня нет денег на уборщицу!
— Эй, богиня! Давай, чудовище! Показывайся! — неприятным голосом заметил ваше величество, застыв перед статуей. Бесстрашный он, однако! Я включила волшебный свет и уселась в кресло, подобрав под себя ноги.
— Я так понимаю, что ты решила поиграть со мной? Жаль, ты прекрасно знаешь, что это может плохо для тебя кончится. Учти, если я не угадаю, у тебя будут большие неприятности, — с усмешкой произнес Император, а его глаза даже в волшебном розовом свете казались ледяной сталью. — Вот зря я тогда пощадил тебя со словами «убогих не трогаем».
Что значит «неприятности», если не угадает? «Конечно, это же павлин зимой — белый, летом — серый! А теперь уберите свой меч от моего горла, о мастер по отгадыванию загадок!», — согласился внутренний голос.
— У тебя три попытки, — я искусственно понизила голос, чтобы он его не узнал. На моих губах цвела коварная улыбка предвкушения. Конечно же, он угадает! Тут без вариантов!
Я любовалась красивым профилем, темными волосами, в которые еще недавно запускала руку в порыве нежности и страсти. Затаив дыхание я ждала варианты. Мне было очень интересно, какие бы имена мне подошли? Думаю, что из того, что он предложит, можно будет выбрать самое красивое имя и сделать вид, что я всю жизнь его носила!
— Я жду, — грудным голосом поторопила я и с трепетным предвкушением укуталась в одеяло. Мое сердце прислушивалось к тишине, которая внезапно повисла в храме, и ждало три самых красивых женских имени, на которые только могла придумать мужская фантазия.
— Асися, Евперда, Срания, — с усмешкой произнес Император, сощурившись на яркий свет. Розовый свет красиво струился по его волосам, играя нежным бликом. — Учти, если я не угадаю, у одной богини будут большие неприятности.
Я что-то не поняла? Еще разок! Асися? Евперда? И… Срания? Я тоскливо посмотрела на Императора, написала мысленную открытку его фантазии со словами: «Выздоравливай быстрее», а потом включила заунывную музыку, беря музыкальную паузу.
Хочу посмотреть в глаза счастливым родителям, рискнувшим назвать дочку одним из этих имен! Девочка с именем Асися дольше всех гуляет во дворе! Все дети уже стучат ложками, а стыдливые родители бросают жребий, кому орать в окно ее чудесное имя. Девочку с именем Евперда редко окликают на улице! А красавицу с нежным именем Срания никогда вызывают к доске в какой-нибудь местной школе! Девочкам с такими именами приходится приходить самим.
Я сбросила одеяло и пошла в ванную к зеркалу, все еще прописывая лекарства чужому воображению. Итак, на кого я больше похожа? Выбор не велик. Эм… Асися?
— Здравствуйте! Я — Асися! Это — я, а это мои…, - мой взгляд скользнул в район декольте. — Или так! Меня зовут Асися! Пустите меня и мои…
Тяжкий вздох, который непроизвольно вырвался у меня из груди, намекнул на то, что Асисей я быть не очень хочу.
— Евперда! — обрадовалась я сама себе и вопросительно подняла брови. — Здравствуйте, я — Евперда! Можете называть меня сокращенно Пердочкой! Какие комплексы? О чем вы? У девушки с именем Евперда таковых быть не должно! Какая же у Евперды перда симпатичная!
Придется привыкать к таким комплиментам. Мои губы нервно поджались, а я жалобно посмотрела в глаза потенциальной Евперды! Мое лицо тут же стало серьезным, а взгляд слегка отрешенным.
— Срания, — высокомерно представилась я. В моем взгляде читалось все презрение к миру. — Меня зовут Срания, так что не ожидайте от меня какого-то участия или сочувствия. С таким именем я категорически Срания на все!
Я снова подняла брови, сдула прядь рыжих волос с лица и уставилась на свое отражение. Судя по тому, с каким настроением Эзра пришел в гости, одно из имен должно оказаться правильным. Или плакали мои храмики! Откуда он вообще их взял? Детей, в случае чего, называть буду я! Ой! Я поджала губы и посмотрела на себя с нескрываемым подозрением. Какая мысль у меня тут вырвалась! А ну давай обратно! Рано еще!
С тумбочки, на которой стояли флаконы, на меня тоскливо смотрела и пускала соплю его мраморная бывшая.
— Не расстраивайся, Евпердочка, Срания мы на все! Вот скажи мне, как женщина женщине, — я попыталась отковырять засохший клей, стараясь не смотреть на приобретенную после знакомства со мной жутковатую асимметрию лица. — На какое имя ты бы отзывалась? Мне почему-то ни на одно из них отзываться не хочется!
Время поджимало. Я прекрасно знаю, что терпения у его величества не занимать. Как можно занимать то, чего и в помине нет? Но, так или иначе, два варианта он предусмотрел! Либо я называю одно из предложенных имен, либо даю ему еще одну попытку. Может, у него закрались подозрения о том, что маленькое привидение, подкроватное чудовище, богиня любви и исполняющая обязанности статуи — это один и тот же человек? «Асися!», — нежно шептал его голос в моем воображении, пока у меня нервно дергался глаз. И ведь будет называть меня так, пока меня не накроет псих, и я не выскажу ему все, что думаю о сборнике популярных женских имен! Новое правило богини любви. Испытывать нужно любовь, а не мои нервы!
Я вернулась в комнату и убавила громкость музыки. Набравшись божественного пафоса, я низким голосом изрекла:
— Ты угадал. Одно из имен верное! Завтра ты увидишь свою возлюбленную!
Видимо, такой вариант он не предусмотрел, подозрительно сощурив глаза на статую. Почему я — не богиня мыслительных процессов? Не нравится мне улыбка, которую Эзра подарил мне на прощание, аккурат перед тем, как взмахнуть тяжелым плащом.
— Дорогая богиня! — взмолилась старая жрица, ставя мне мисочку с каким-то печеньем на пьедестал. — К нам тут люди приходят, молитвы просят! Просят женские молитвы, молитвы от разлучницы, молитвы от гулящего мужа, молитвы мужские, молитвы для любви! Готовы дары за них нести! Прошу вас, о, милосердная, дайте молитвы, которыми можно вас ублажить!
Не молитвами едиными меня можно ублажить! Печенье тоже сойдет! Я стряхивала крошки с подола платья, и пыталась осознать весь масштаб трагедии. Сейчас у меня воды отойдут, и во мне родится настоящий поэт! Шелестели страницы книг, а я попросила зеркало не беспокоить меня и не отвлекать от столь важного мыслительного процесса! Сейчас-сейчас! Главное, не спугнуть музу!
«Шелли превратилась в одну огромную, дрожащую мурашку. Она изнемогала, мысленно благословляя тот день, когда их с Брайаном свела судьба. Все ее женское естество жаждало его губ, которые она находила безошибочно. Феерия чувств обуяла ее разум. Любовь, вспыхнувшая с новой силой, заставляла ее трепаться в его объятиях… «Тепло», — подумал Брайан».
Я подавилась печеньем, осмотрелась по сторонам и поставила на место занимательную книгу с кричащим названием «Мой ненасытный любовник». Ладно, попробуем подойти к вопросу творчески! На бумаге появился размашистый заголовок «Молитва от неразделенной любви». Перо пощекотало мне щеку, а я в тяжких муках родила первый куплет.
«Чувств не видно в нем не зги, дай, богиня мне мозги! Без него не пропаду, нового себе найду! Нервы не буду трепать себе, чай, не последний мужик на земле! Отношениям конец, кто ушел, тот молодец!»
Я несколько раз перечитала новую молитву, а потом размашисто дописала: «Повторять сорок раз и вдумчиво!».
Муза уже начала понимать, что у нас с ней не по любви, когда я принялась за следующую молитву «От мужика, который мало того, что ничего делать не хочет, так еще и постоянно придирается». Она попыталась улететь, но я ловко вернула ее обратно, поглядывая на потрепанные обложки женских романов.
«Несмотря на внешний лоск, пусть богиня даст мне мозг! Он всегда найдет причину, чтоб со мной не быть мужчиной! Я — не дура и не стерва, мне важнее мои нервы! Пусть идет туда, где лучше! Пусть другую бабу учит! Как меня это достало! В мире мужиков навалом! Отношениям конец, кто ушел, тот молодец!».
Внезапно бумажка с недописанной молитвой «От регулярных измен», которая начиналась словами «О, богиня, дай мне разум, чтобы выставить заразу!», слетела со стола и упала на пол перед молчащим зеркалом. Я бросилась ее поднимать, посадив кляксу на молитву «От жены — пилы», но бумажка отлетела к зеркалу. Странно! Очень странно! Я наклонилась за ней и увидела что-то странное в самом нижнем углу моего зеркала. Создавалось впечатление, что не хватало небольшого кусочка стекла. Я провела пальцами, в надежде, что это просто грязь, но нет! В нижнем левом углу действительно не хватает осколка!
Я подняла листок, схватила музу и стала насиловать ее дальше, сочиняя молитвы на все случаи любви. Ночь прошла в поэтическом душевном порыве, зато на столе лежала целая стопка убойных молитв, которые призывают не только меня, но и здравый смысл! Я даже успела несколько часиков вздремнуть, удивляясь, что зеркало все это время молчало в тряпочку, которым я его заботливо протерла перед сном.
— Так, покажи мне храм! — сонно потребовала я с утра, любовно прижимая к груди свои рукописи. Зеркало всколыхнулось, а перед моими глазами предстала ужасающая картина! Я сначала подумала, что мне это снится, но потом поняла, что нет. Создавалось впечатление, что из целого остались только колонны и стены! Пострадала даже моя статуя! Какая-то сволочь отбила ей руки. Мне почему-то кажется, что это был мужчина, который предчувствовал скорое расставание со своей внезапно одумавшейся пассией, переосмыслившей их отношения после прочтения одной из моих молитв. Ни розовых шелков, ни чаш, ни подсвечников! Ничего не было!
— Богиня!!! — наперебой кричали молодые жрицы, падая ниц перед изувеченной статуей. — Мы звали тебя, звали! Но ты не пришла! Нас ограбили!
— И не только! — мечтательно вздохнула старая жрица любви, глядя странным, долгим взглядом куда-то в сторону дверей.
— Позарились на старые святыни! — причитали жрицы, кланяясь статуе. Простите, но я не в курсе, что за старые святыни? Я их ни разу не видела, между прочим.
— Хоть кто-то на них позарился! Думала что все, но нет! Есть еще удаль в старых святынях! — согласилась старая жрица, снова мечтательно вздыхая.
— Опознать сможете? — нервно произнесла я, откладывая молитвы и кирпичи на возможную реконструкцию храма.
— Частично! — покачала головой старая жрица, пока молодые обливались слезами и всхлипывали. Погодите-ка? А их разве восемь было? Что-то я не вижу самой младшей…
— Это культисты! Они живут в пещерах за городом и грабят наши храмы! Покарайте их, о, богиня! — взмолились жрицы, а их розовые накидки развевались на сквозняке сломанных дверей.
— Только не сильно! Они… они…, - опустила бесстыжий взгляд старая жрица. — Они старались!