Колыбельная для самоубийцы

День третий.

Чонгук успел изучить Чимина за три дня совсем немного. Во-первых, Мин всегда надевает на выход перчатки. Всякий раз перед дверью он натягивает этот аксессуар и только в своей комнате их снимает. Во-вторых, он принимает ванну дважды в день: утром и вечером (причем водные процедуры могут затягиваться на несколько часов). В-третьих, он восхитительно играет на пианино и создает холодящие кровь мелодии. И, в-четвертых, порой он выводит Чонгука из себя своим отношением к собственной безопасности.

— Вы не можете сами отправиться домой, — как можно спокойней произносит Чонгук. — Это опасно.

— Я же уже сказал, — сердито произносит Мин, повышая голос: — Я справлюсь сам. Я там задержусь надолго. Ни к чему меня ждать.

— Напомню, что я ваш телохранитель.

— Напомни это себе. Я плачу тебе не за то, чтобы ты со мной препирался.

Да какого черта?

Чонгук впивается короткими ногтями в руль и пытается припомнить ту самую технику дыхания. Но его разрывает чудовищное негодование. День начинался прекрасно, пока они не сели в долбанную машину и Мин не сказал, что собирается как-нибудь сам добраться до отеля после посещения медицинского центра! Это глупо. Бессмысленно. Зачем нанимать телохранителя, когда тот большую часть времени прохлаждается где-то в теньке, даже не отсвечивая на охраняемого клиента? Гук рад халяве, готов получать деньги за сидение на жопе ровно, но оставить Чимина на растерзание кому-то он не может. Не позволяет внутри какая-то внезапно возникшая преграда.

— Зачем вы меня наняли? — спрашивает Чон, чуть остыв. — Кажется, вы не особо обеспокоены собственной безопасностью.

Чимин долго молчит, отвернувшись к окну. Это с ним происходит редко. Когда Паку задаешь вопрос, он на него отвечает молниеносно или же показывает своим грубым и резким ответом, что откровенности от него не дождешься (и вообще тебе лучше заткнуться). А тут ни слова, ни намека. Тишина. По лицу тоже ничего не удается прочесть. Тишь да гладь. Маска невозмутимости у Пака восхитительная, достойная аплодисментов.

— Я музыкант, — пронзает тишину тихий голос, словно стесняющийся самого себя. — Руки музыканта не должны быть испорчены в драке. Они — мое сокровище и моя жизнь.

— Так вам угрожают расправой? Или что? — возвращается к старым вопросам Чонгук, на которые так и не получил четкого и вразумительного ответа.