Выстрелы и шум прекратились к вечеру, когда темнота успокоила человеческое безумие и заставила его выплеснуться слезами на мягких подушках. А я не тот, я проживал каждую минуту на облезлой лавочке рядом со старым подъездом, вероятно, пустого дома между сценой и грязным водоемом. Тут фонари не освещали улицы, а горели желто-красным оттенком ввысь, не бросая даже и лучика на землю. В этом, показалось мне, было что-то художественно привлекательное. И я снова представлял, как, вдохновенный, еду по шоссе, остерегаясь каждого слова нового человека, и как во мне бушует желание вернуться домой, поесть того самого уже знакомого желейного супа, снова забросить его, почувствовав, что он не прогрелся, и забыть об ужине навсегда.
Подъезд ни разу не открылся, а серые кирпичики, по-настоящему серые, отдающие желтизной, тихо исчезали в дымке настигающей темноты и поднявшегося облака пушек, вечного солнечного обстрела. Дом стоял рядом с каким-то грязным водоемом, опасно свистящим некрепкими запинающимися волнами. Я просидел здесь целый день, но время, время – это очень важный двигатель жизни, ее единица измерения, в которой люди живут полностью и без сомнений в числах, уколовшихся иглой. Неконтролируемое. Но сейчас оно пропало, и я словно живу от события к событию, и, пускай, каждая секунда может чувствоваться отражением в моей голове, размягчая сознание, я не почувствовал ничего, будучи в покойном опьянении гладящей мою голову невозмутимой схемы смерти, в коей я «как бы между». А за мной следила старенькая оранжевая газель, что молча стояла перед водой, выброшенная, низенькая.
— Он бы и далее играл свой концерт.
Ко мне подсела Рин, внезапно хлопнув меня по плечу, радостно попивая пахучий напиток в алюминиевой баночке. Рядом стоял Андрей, целый и улыбающийся, слегка скованно дыша, пока на его щеке красовалось красноватое пятно растертой по лицу крови. Впрочем, я ряд, что чье-то гадкое дуло пощадило его, либо скрылось в собственной невесомости.
— Лев, ты как тут? – спросил он меня.
— Мне кажется, что лучше бы я задал тот же вопрос тебе. Я просто сидел.
— Ой, не знаю. Немного царапнули, — он тронулся своей щеки, еще сильнее размазав пятно, сделав его бледнее и неуклюжее, — мне плакать или курить?
— В который раз ты так спрашиваешь? – ответила Рин.
— Я спрашиваю, потому что точно знаю, что никто не ответит "плакать", а курить всегда хочется.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Движение по схеме
General FictionПлощадь кричала, вздымалась. Откуда-то доносились выстрелы или, возможно, взрывы маленьких надоедливых петард под ногами. Люди орут и движутся, кто-то падает. Толкают. Бьют локтями. - Интерес к миру почти бесследно пропал. Кругом, словно кружева...