Из всех январских вечеров этот был наиболее скверным и неуютным. По грязно-серому снегу скользили вечерние автомобили, расплескивая из-под колес шипящую от реагентов массу. Угрюмые люди темным потоком направлялись из зева подземного перехода по ежедневным траекториям к остановкам общественного транспорта, чтобы простоять на морозном воздухе чуть подольше, и так, надеясь на возможный больничный, они переминались в стоптанной обуви с ноги на ногу, вздыхали и покашливали. Очередной рабочий день для них закончился, и простаивание в ожидании маршруток отнимало у людей остатки драгоценного времени между просмотром сериалов, неспокойным сном и новым будничным утром. Закончился рабочий день и для меня.
Укутанный темнотой, я неспешно шагал пешком мимо набитых будущими пассажирами остановок, мимо продуктовых магазинов, куда схлынула толпа из закрытых теперь офисов, бутиков и бюджетных учреждений, мимо хищных дверей пятничных кафе, забитых до отказа.
Чуть впереди, громко крича в воображаемый телефон, шла дурочка, волоча ноги по слежавшемуся снегу. Весь ее внутренний неспокойный мир жадно ловился морозным воздухом, и я видел, как вслед безумной смотрели спрятавшиеся за фонарными столбами тени, показывали кривыми когтистыми пальцами, неслышно смеялись, дергали ее за подол. А дурочка все кричала о том, что она одинокая и никому не нужная, неродная кому-то дочь, у которой забирают пенсию, и не дают смотреть мультфильмы. Из подворотен наносило смрадом канализационных труб, и светились во мраке закоулков чьи-то глаза. Внезапно, за рукав меня дернула какая-то старуха, нервно суча пальцами, она попросила проводить ее до ближайшего хлебного киоска. «Ведь вечерами они же старый белый хлеб выдают за второй сорт, и продают, представляете!?» - сотрясала она воздух сбивчивым лепетом, - «А маршрутки, они уже скоро перестанут ходить, а хлеба то у меня нет, а они второй сорт продают за белый вышку потом, который посвежее!» - продолжила она заговорщически.
Я удивлялся коварству хлебопеков, поддакивал, в тех местах, где это было необходимо, но, показав старухе киоск, я свернул со своего основного маршрута к небольшому кафе, где, как я знал, никогда не бывает большого количества посетителей. Морозный воздух и безумие людей, которым он питался, выстудили мое сердце, и, спустившись по скользким ступеням, я оказался в полуподвальном помещении, где за небольшими деревянными столиками сидело несколько влюбленных пар, одинокие подруги, поглощавшие пиццу, и несколько семей, наполняющие атмосферу заведения криком своих неугомонных детей.
«У вас так и не появилось разливного пива?» - спросил я у скучающих официанток, лениво пролистывающих свои новости в телефонах. «Нет, почему, есть у нас и Carlsberg, и Балтика №6, вы какое хотите?» - улыбнулась девушка за стойкой. Поморщившись, я выбрал первое, и заказал пару кружек, присовокупив туда немного картофеля-фри и охотничьих сосисок, Ни то, ни другое в этом заведении не умели готовить, но зато здесь никогда не было многолюдно, и меня это устраивало.
В ожидании заказанного, я присел за столик напротив входа, в углу, верный своим принципам. С любопытством оглядел окружающую меня обстановку. В полумраке до меня доносились обрывки бесед о новых брекетах, об изменах мужей подругам подруг с подругами друга жены, или о предстоящих изменах этим же мужьям женами с друзьями мужа, нелепые, в сущности, беседы под травяной чай и вычурную пиццу, такую же нелепую и невкусную.
Внезапно в кафе ввалился мужичок, протирая грязным рукавом слезящиеся глаза, он был, словно их другого мира, чуждого этим беседам, разрывающим пустоту. Вежливым жалобным голосом он попросил воспользоваться уборной, мял в руках шапку, и издалека его манеры показались мне странно знакомыми. Этот сутулый силуэт в поношенной куртке, эта походка, шаркающая и робкая. Я пытался вспомнить, но не мог, и отхлебнул из кружки, рассматривая настенные гобелены, украшенные новогодней мишурой.
Наконец дверь распахнулась, и мужичок вышел, благодаря брезгливо морщившихся официанток. Я отвлекся от всего этого, когда вновь услышал его голос у своего столика. «Я присяду, братишка?» Подняв взор, я столкнулся с пронизывающим взглядом мужичка. Один глаз его явно плохо видел и слезился, другой внимательно смотрел на меня. Нос этого странного человека был сломан в двух местах, переднего зуба не было. Но в этом неопрятном образе я снова увидел знакомые черты. И я узнал, на кого был похож этот человек. Передо мной словно сидел Мэйджик. Ничуть не изменившийся, глуповато улыбающийся, с умными карими глазами. Вот только Мэйджика уже более десяти лет не было в живых. Он утонул, переходя вброд реку, как я слышал. Не умея плавать, и будучи нетрезвым, он нелепо и скоропостижно погиб, оставив, тем не менее, ряд светлых воспоминаний. А его двойник, сидя передо мной уже начал задавать вопросы. Речь его также походила на говор Мэйджика, выдавая диалект сельского жителя. Откуда, кто, где родился – обычные разговоры случайного попутчика в поезде. Вот только были мы не в поезде, и возможно немногочисленные посетители кафе видели в нем агрессивного и наглого типа, нахально присевшего рядом с интеллигентного вида мужчиной, донимая его разговорами. Но я привык к неслучайности встреч, и слушал внимательно. А собеседник, лукаво поглядывая на вторую кружку на моем столе, рассказывал, что живет в Ганзурино, что приехал к тетке, что хотел познакомиться с девушкой, но она распылила ему в лицо газовый баллончик, что колол дрова в соседней деревне, что дрова эти были сучковатые, и пять полешек он специально оставил для брата нерасколотыми, щерясь выбитым зубом улыбался. А я видел Мэйджика, живого, рассказывающего свои истории, утирая текущий нос засаленным рукавом сине-черной болоньевой куртки.
Я придвинул к незнакомцу кружку. «Выпей за неслучайность встречи!» Он недоверчиво стал озираться, но кружку взял, благодаря отрывистыми фразами. Темнота накрыла зал, и я увидел провал подъезда, и Мэйджика, выходящего из него, протягивая с улыбкой бутылку водки. «А я вам подарочек принес!» Потом он долго пил ее сам стаканами, пьянея, грустно говоря слова о дружбе, и о том, какие планы он готовит на будущее. Теперь я точно знаю, что никогда их уже больше никто не узнает. Но я знаю. А тот, что сидел напротив снова лукаво посмотрел на меня одним глазом. Второй его глаз был все так же прикрыт, и слезился. «А ты никогда не врешь, я вижу, сам то я хитрю и обманываю иногда». Он улыбнулся, и снова протер глаза рукавом.
Я надел куртку, и направился к выходу. Незнакомец нагнал меня, и сказал – «Я хотел бы узнать твое имя». «Меня зовут Хассер» - отрывисто ответил я. «Я запомнил твое лицо» - хитро ухмыльнулся незнакомец со знакомыми чертами. «Я запомнил тебя!» - повторил он задумчиво.
Мороз на улице все также голодным зверем кусал мои щеки, в ослепшем от фонарей небе щерилась луна, а ветер изнывающей песней шелестел в трубах, за которыми прятались незримые тени...
